«Если», 2011 № 09 - Журнал «Если»

Последнее, что сохранила моя память, был ужас, с которым понял я, что здесь обрету свою могилу и ни одна душа, способная пожалеть обо мне, не узнает места моего погребения. Помнится, от страха я закричал, и рот тотчас наполнился землей. Сознание меня покинуло.

Рассказывают, что нашли меня утром возле обсыпанного хода, из которого я каким-то чудом выбрался. Более недели я пребывал в нервной горячке и беспрестанном бреду, помимо воли высказывая обстоятельства, который долженствовали оставаться в строжайшем секрете. Благодарение Божие, никто не придал значения моим словам. К тому же в кармане моем обнаружилось письмо, в котором некто извещал о длительном моем душевном недуге и рекомендовал поместить в Обуховскую лечебницу и передать в руки доктору Матвею Родионовичу.

К моему удивлению, несмотря на обыкновенное российское наше равнодушие, все предписанное исполнилось как нельзя аккуратно, и был я перевезен в Москву. Матвей Родионович искренне мною заинтересовался и принял во мне участие самое чрезвычайное, поскольку, как я догадываюсь, нашел в моей болезни богатейший материал для своих ученых исследований.

На том и завершилась история, окончившаяся для меня столь плачевно. Однако я, смиренный раб Божий, нисколько на то не ропщу. И ежели Господу угодно было столь тяжко испытывать меня, то во всем покоряюсь воле его.

Уповаю на то, что и ты, мой терпеливый читатель, видя ошибки и прегрешения мои, и то, какую цену принужден я заплатить, будешь осторожен, ибо диавольские козни могут быть хитроумны.

С тем прощаюсь с тобою,

Илия Яковлев, сын Александров.

Обуховская больница,

11 октября 1822 года».

Березин добрался до гостиницы только к полуночи, непрестанно думая о том, что ничем не может помочь Илье. По всей видимости, в момент разрушения камера вновь активизировалась, и эта активность вполне могла стать причиной пожара в Острогожске. Камера в Глинках была опаснее. Скорее всего, она не могла передавать, еще потенциально не существуя в будущем, поэтому только принимала. Возможно, в тот момент, когда Илья наконец смог зажечь порох, она отозвалась на взрыв острогожской, а потому рванула сильнее, чем ожидал Яковлев.

Константин Петрович стиснул руками виски. Он представил, как сам чувствовал бы себя заживо погребенным, без надежды на помощь. Пожалуй, он, современный и уверенный в себе человек, едва ли удержался бы в рассудке. Он вынул письмо, переведенное Косиным, из дорожной сумки и положил в карман. Ткнулся лбом в ладони и крепко зажмурился, словно спасаясь от головной боли. Он думал об Илье. Наконец усталость взяла свое, и Березин провалился в сон. Провалился, чтобы тотчас вынырнуть двумя веками ранее.

Он лежал щекой на теплой земле, резко пахло гарью. Березин вскочил на ноги и осмотрелся.

Он был там, возле только что обвалившегося подземного хода. Рыхлая почва еще оседала, и, приглядевшись, Березин увидел среди бурых комьев земли что-то белое. Он бросился на колени и разгреб дрожащими пальцами землю. Показалась бледная, неживая рука.

Константин Петрович принялся торопливо раскапывать рядом и очень скоро увидел лицо, такое же белое и безжизненное, но, когда он склонился, с лиловых от удушья губ сорвался едва различимый стон, и Березин принялся копать снова. Он вытащил Илью на пригорок. Тот тихо стонал, не пытаясь пошевелиться. Потом открыл глаза. И Константин Петрович облегченно вздохнул — самое страшное было позади.

Солнце поднялось уже высоко, край неба из блекло-розового становился желтым, и Березин боялся, что не хватит времени. Он торопливо вытащил письмо и положил его в карман Ильи, но не успел даже запахнуть полу его сюртука, как перед глазами потемнело, и он провалился в наплывающую темноту, а когда очнулся — был уже в номере гостиницы.

Эпилог

Пожалуй, если бы Константина Березина спросили, какие мгновения своей жизни он желал бы пережить вновь, — он не нашел бы, что ответить. Но без всякого колебания уверил бы любого: он ни за что не согласился бы вновь вернуться в один из тех дней, когда, засыпая, каждый раз надеялся увидеть во сне знакомую комнату и ее робкого постояльца. Увы, он спал без снов и наутро, разбитый и измученный виной, курил на кухне, садился за бумаги покойного дяди, рассеянно отвечал на телефонные звонки — и ждал, когда наступающий вечер хоть на несколько мгновений успокоит сердце промельком напрасной надежды.

Так прошел почти месяц. А потом Березин начал привыкать. Он уговаривал себя, что, возможно, Илье так будет лучше. И что ему, Березину, неплохо бы тоже забыть обо всем и окунуться в работу.

Видимо, с разрушением камер связь, принесшая ему и его новому другу столько приятных минут и ставшая причиной страданий, распалась. Возможно, последние оплавляющиеся под землей кристаллы еще позволили ему вернуться в прошлое и вытащить Илью из-под завала. Но на этом все.

Березин заставлял себя верить, что его друг здоров и счастлив в кругу близких. Пытался представить себе Илью сидящим за чаем с Натальей Михайловной и хлопочущую вокруг него квартирную хозяйку.

«На все воля Божья», — невесело подумал он, забираясь прямо в халате под одеяло. На улице похолодало, и в воздухе уже чувствовалось стылое дыхание осени. Березин поежился и, глядя в окно на блестящие от дождя ветки лип, подумал: как легко он, однако, привык к чуду, как просто принял саму возможность переходов во времени. Каким оказался доверчивым. Удивительно доверчивым. Что здесь, в будущем, что там, в прошлом — где он был Ильей Яковлевым, маленьким чиновником из комнатки с одним окном.

Стук дождя стих, сменившись едва слышным потрескиванием свечного нагара. Дохнуло теплом. Березин приоткрыл глаза — и тотчас вскочил с радостным вскриком. Возле постели, где он спал, на краешке кресла сидел Илья Александровичу весело смотрел на него.

Во внешности Ильи многое изменилось — стал он бледнее, черты лица заострились, а между бровями залегла едва заметная складка. Когда он протянул навстречу другу худые руки, стало заметно, что пальцы его дрожат. Он поспешно уронил ладони на колени.

Березин подскочил к нему и горячо обнял.

— Извини, Константин Петрович, что заставил тебя поволноваться обо мне, — прошептал, улыбаясь, Яковлев. — Совсем ты расчувствовался, а посланцам из грядущего сие едва ли пристало. Право, если бы знал я, голубчик, что ты будешь так убиваться, то ни за что не согласился бы на лекарства.

— Какие? — спросил Березин, замечая следы болезни на лице друга.

— Откуда мне знать, — отмахнулся Илья, — разве я доктор? Но поговаривали, что на мне испытывает Матвей Родионович какие-то впрыскивания по собственной новейшей методе. Помню лишь, от них становилось мне так покойно, все вокруг делалось безразличным, что вовсе мне не свойственно.