101 ночь. Утерянные сказки Шахразады - Клаудия Отт

Все эти региональные особенности могут быть в высшей степени интересны для будущего издания и научного раскрытия нашего рукописного источника, однако в переводе узнать их уже невозможно.

Как и в «Тысяче и одной ночи», в «Ста и одной ночи» присутствует бросающийся в глаза контраст между тремя различными стилевыми уровнями: простой, быстрый язык повествования прерывается фрагментами в искусной рифмованной прозе (по-арабски садж’). Время от времени текст повествования «подкрашивается» полнозвучными стихами, сочиненными по образцам классической арабской поэтики.

Стихи в «Ста и одной ночи» переведены в арабской монорифме (а – а – б – а – в – а – г – а и т. д.), по возможности также с сохранением оригинального арабского размера[45]. При переложении стихотворения в арабском размере название этого размера указывается над его переводом; расшифровка всех переведенных размеров по стихотворным стопам и слогам находится в глоссарии.

Наличие примерно половины стихов из «Ста и одной ночи» удалось найти и в других источниках классической арабской поэзии. И если в таких стихах обнаруживались ошибки или пробелы в тексте оригинала, то в сомнительных случаях они исправлялись по соответствующим ссылкам. Некоторые немногочисленные стихотворения являются, правда, случайными текстами менее высокого качества. Самым трудным примером, к тому же еще и испорченным из-за неверной передачи текста, служит стихотворение «Он, может быть, и христьянин…» из истории о Масламе ибн Абдальмалике (см. с. 113).

Приблизительно десятая часть арабского текста из «Ста и одной ночи» выдержана в рифмованной прозе, то есть в рифмованных, а также вплоть до слова-рифмы свободно ритмически связанных смысловых отрывках различной длины и с дважды, трижды или до пяти раз повторяющейся рифмой. Рифмованная проза является сквозной стилевой формой Корана и уже потому особенно престижна. Арабская эпика использует рифмованную прозу для преобладающего большинства своих эпических текстов. В Аль-Андалусе рифмованная проза, сверх того, пользовалась повышенной популярностью; ко времени написания нашей рукописи в мавританской Испании уже появились многочисленные произведения в рифмованной прозе[46]. Благодаря морфологическим особенностям языка рифмованная проза создается на арабском языке намного легче и естественней, чем на немецком. Многие арабские слова образуются по одной и той же морфологической схеме и поэтому рифмуются как бы сами собой.

Несколько примеров из «Ста и одной ночи»:

хадидун «железо» – шадидун «твердый» (морфологический образец: фа’илун)

на’лун «ремень на башмаке» – намлун «муравей» (морфологический образец: фа’лун)

сахукун «долговязый» – лахукун «отпрыск» (морфологический образец: фа’улун)

ха’илун «устрашающий» – са’илун «чрезмерный» (морфологический образец: фа’илун)

талалун «холм» – рималун «песчаные дюны» – джибалун «горы» (морфологический образец: фи’алун)

Скопировать при переводе эти рифмы с такой же легкостью даже приблизительно невозможно. Поэтому отрывки с рифмованной прозой в «Ста и одной ночи» были всего лишь слегка ритмизированы.

Некоторое исключение составляют два стихотворения в рифмованной прозе, которые выделяются и на арабском языке («Вот где висишь ты, конь мой Фалада / А ты, королевна, ходишь за стадом…») и представляют собой яркое нарушение прямой речи. Здесь использование рифмованной прозы в арабском языке должно считаться особым обозначением и поэтому может обращать на себя внимание и в переводе («И у отца у своего я не осталась / И с царским сыном навсегда теперь рассталась!»).

Для преимущественного объема текста повествовательной прозы в немецком варианте в соответствии с арабским оригиналом был выбран повествовательный язык по возможности с короткими предложениями. Там, где арабский язык еще раз повторяет то же самое другими словами, что он вообще-то любит, я всегда старалась передать это так же и на немецком языке. Поскольку то, что в немецком языке можно было бы расценить как избыточность, в арабском, как правило, является риторическим приемом и тем самым способствует конструированию текста. Иногда при этом речь идет о простых рифмовках синонимов, но часто также и о таком стилистическом приеме, известном еще из библейско-иудейского языка, как Parallelismus membrorum, или параллелизм:

Отец девушки был неимущим; у него не было никакого состояния.

Он обнаружил, что она была девственницей и еще нетронутой.

…чтобы испугать другого витязя и нагнать на него страх.

В «Ста и одной ночи» мы встречаемся с формализованными отрезками текста, особенно при описаниях природы, времени дня, красивых мужчин и женщин, витязей с их доспехами, замков и дворцов. Так, например, как только на виду оказывается замок, в тексте появляется формула рифмованной прозы:

Его воздвигли амалекиты и византийские военачальники,

которая ничего не добавляет к ходу действия, и даже не вносит никакого смысла в содержание, так как ни «амалекиты», ни «византийские военачальники» не находятся в поле зрения рассказчика. Эта формула всего лишь содержит высказывание о впечатляющих размерах и древнем возрасте крепостного сооружения. С таким же удовольствием в нашем тексте витязи формализовано сравниваются с «ужасающими горами или бурлящим морем», привлекательные девушки с «неприрученной газелью, которая лакомится свежей травой» и т. д.

Особый интерес вызывает формула хэппи-энда, которой после счастливого окончания приключений заканчивается каждая история в «Ста и одной ночи».

фа-бакийя (ма’аха / ма’аху) фи аклин ханийи / ва-шурбин равийи / хата атаху (атахуму) ль-якин

Дословный перевод:

И он остался (с ней / с ним) возле изысканной еды / и обильного питья / пока не пришел к нему (к ним) смертный (час).

Задачу перенести эту «формулу окончания» в немецкий перевод я воспринимала как особый вызов уже хотя бы потому, что она повторяется регулярно и представляет собой нечто вроде опознавательной мелодии «Ста и одной ночи», благодаря которой ее текст отличается от ее старшей сестры, ведь в «Тысяче и одной ночи» подобной формулы нет. Проблематичным при переводе было прежде всего найти точные прилагательные. Основной настрой «Ста и одной ночи» составляют веселость и жизнерадостность, к каждой ее истории подходит формула хэппи-энда. Поэтому я взяла на себя смелость влить это положительное жизненное ощущение в перевод с помощью прилагательного «довольный» («в довольствии»). «Обильное питье» означает пить вдоволь.

В арабском языке редко встречаются придаточные предложения. Арабский язык предпочитает паратаксис, то есть сочетание равнозначных главных предложений. Модальную функцию выполняют чаще всего относительные придаточные предложения, которые, однако, не могут быть воспроизведены при переводе во всем их многообразии. Именно одна из самых прекрасных и элегантных характерных черт арабского синтаксиса упорно отказывается поддаваться переводу – это релятивное скрещение, то есть обратное отношение к определяемому слову в главном предложении при помощи другого члена относительного придаточного предложения, а не при помощи самого относительного местоимения, например, через суффигированное личное местоимение или через суффикс дополнения. Чтобы наглядно продемонстрировать этот феномен, подходит строчка из знаменитой «Полуденной газеты» Кристиана Моргенштерна:

Корф изобретает некую полуденную газету, которой, если ее прочитаешь, будешь сыт по горло[47].

Относительное местоимение «которой» соединяет здесь два внешне независимых друг от друга предложения, так как подлежащее в относительном придаточном предложении иное, чем указанное относительным местоимением определяемое слово. Такие конструкции создают анаколуф, то есть нарушение синтаксического строя предложения. В арабском они являются правилом. Так, например, в «Истории о царском сыне и о семи визирях» дословно говорится:

…жил когда-то вальщик белья. Всегда, когда он шел к реке, вместе с ним шел и его сын.

Передать эти частые и искусные релятивные скрещения арабского языка без значительных смысловых потерь – весьма щекотливая задача. На цитируемом месте можно было бы довольствоваться страдательным залогом: