101 ночь. Утерянные сказки Шахразады - Клаудия Отт

Таким образом, во всех этих отдельных случаях мы можем предположить влияние «Ста и одной ночи». Вопросы, начиная с того, следует ли отнести это воздействие к устной или письменной передаче, например к раннему переводу «Ста и одной ночи» на испанский или на итальянский язык, или же, напротив, к обращению отдельных историй в устной традиции, и до того, на какой арабской редакции могла основываться «Ста и одна ночь», в настоящее время вынужденно остаются предметом спекуляций. А по поводу указанных здесь межтекстуальных отношений сравнительная дискуссия вообще началась совсем недавно. Можно лишь с нетерпением ожидать, какие результаты она преподнесет романистскому литературоведению.

«Сто и одна ночь» снова и снова предлагает заглянуть в чужую и в то же время такую близкую и узнаваемую культуру. Истории о бессовестных спекулянтах, доводящих честных купцов до долговой ямы, сегодня более актуальны, чем когда-либо. Некоторые эпизоды выглядят так, как будто они взяты из современного болливудского фильма: романтические сцены расцвечиваются полнозвучными стихами почти так же, как фильм музыкой, захватывающие решающие поединки разыгрываются на фоне «прекраснейшего» или «самого лучшего утра», разве что наши герои скачут навстречу друг другу не на закате солнца, то есть не на Западе, а на его восходе, то есть на Востоке. Ночь за ночью эти истории прерываются в стиле фильма «Скалолаз», и всегда гарантирован хэппи-энд. Ощущение того, что все это напоминает популярные мифы вестернов, сказочные сюжеты братьев Гримм или классические истории о призраках, фантастические утопии Жюля Верна или придворные рыцарские эпосы, саги о героях, басни или сатирические шванки, – это впечатление потрясающего дежа-вю и эта радость от восприятия аналогий, очевидных или же постигаемых только на второй взгляд, составляют особую прелесть собрания историй, которые от истоков и до наших дней охватывают столетия во времени и половину глобуса в пространстве.

О переводе

Следующие страницы предназначены для того, чтобы дать читателю возможность взглянуть на методику работы. Каждый перевод представляет собой только одну из бесчисленных возможностей перевода одного и того же оригинала текста. До уровня оригинала мы при этом никогда не поднимемся. В лучшем случае мы можем только по-новому интерпретировать его на другом языке, в другое время, на фоне другой культуры и литературы.

Основой настоящего перевода «Ста и одной ночи» является текст рукописи из Музея Ага-Хана (АКМ 00513). Я следую этому оригиналу в зависимости от того, насколько его текст сохранился и читается, то есть от начала книги до внезапного обрыва на восемьдесят пятой ночи, на середине «Истории о лошади из эбенового дерева».

Сначала мне пришлось принять решение о том, по какому оригиналу следует переводить остальные шестнадцать ночей, а также окончание рамочного рассказа. Для этого подходили шесть оригиналов рукописей XVIII и XIX вв. Три из них хранятся в Париже, два – в Тунисе. Эти пять оригиналов еще в 1979 г. были объединены тунисским арабистом Махмудом Таршуна в издание, которое до сегодняшнего дня пользуется хорошей репутацией в кругах специалистов[39]. Текст издания Таршуна большими частями проходит параллельно тексту рукописи из Музея Ага-Хана, и соединить их на месте обрыва текста оказалось очень легко.

Издание Таршуна имеет, однако, один недостаток: сохраняя верность основной рукописи под кодом Париж БнФ араб 3662 (Paris BnF arabe 3662), оно полностью отказывается от повествовательного окончания. В то же время напряжение в повествовании для зачина рамочной истории создает оказавшаяся в 1884 г. во владении Парижской национальной библиотеки рукопись Париж БнФ араб 3661 (Paris BnF arabe 3661), текст которой в широком смысле совпадает с опубликованным лишь несколько лет назад изданием шестой хранящейся в Алжире рукописи «Ста и одной ночи» (датированной 1836 г.), изданной алжирским литературоведом Шурайбитом Ахмадом Шурайбитом[40]. На основе этих двух, в данном случае дословно совпадающих, версий в этот перевод был заимствован короткий отрывок в конце рамочной истории, в котором сообщается о беременности Шахразады.

Все прочие необходимые дополнения при выпадении слов, нечитаемых частей текста на истрепанных краях страниц или на испорченных фрагментах текста были перенесены по изданию Таршуна, насколько его текст на спорных страницах предлагал сравнимую формулировку.

Как это и принято в арабских рукописях, «Сто и одна ночь» предстает перед нами в виде сплошного текста, единым целым и не структурирована абзацами. Только заголовки историй, а также немногочисленные стихи появляются с обособленным разделением строк и украшены орнаментом. Это во многом объясняется ценностью материала для письма – писчей бумаги в книжной культуре арабского мира. Хотя уже с VIII в. арабы производили бумагу, она и в XIII в. была настолько ценной, что переписчикам приходилось избегать ненужных абзацев, пустых строк и даже пробелов. Материал для написания использовался до последнего миллиметра. По этой причине арабские песни выглядят относительно гомогенными, но в то же время часто не просматриваются.

Используя крупноформатный красный или черный выделительный шрифт, переписчик «Ста и одной ночи» ставил с помощью более широкого тростникового стебля для письма и более толстого подчеркивания чернилами приманки для глаз, точки для ориентировки и прочие структурирующие элементы. Переписчик начинает шрифтовые отметки красными чернилами; однако ближе к концу манускрипта (фолио 31а) красный цвет выделительного шрифта постепенно становится темнее, и на последних листах (фолио 32–39) имеются одни только черные выделения. Очевидно, у переписчика постепенно закончились красные чернила.

Крупноформатным выделительным шрифтом исполнены включения фиктивного рассказчика, кульминационные пункты повествования и абзацы в рассказе, а также соответствующие заголовки ночей и названия историй. В то время как заголовки ночей интегрированы в сплошной текст, названия историй занимают в оригинале отдельные строки для заголовков.

Существенным для отражения в переводе является прежде всего выделение повествовательных абзацев. Повсюду там, где переписчик нашей рукописи хотел отметить вставку в повествование или выделить особо важное появление одного из протагонистов, он использовал для нескольких слов крупный красный выделительный шрифт, а затем снова возвращался к обычному, начертанию мелких букв черными чернилами. Часто выделяется только одно слово, иногда несколько слов в начале предложения, изредка все предложение.

«Сто и одна ночь» функционирует по принципу, характерному также и для «Тысячи и одной ночи» и весьма плодотворному для мировой литературы: рамочная история + внутренние рассказы. Однако это обрамление не является единственным повествовательным элементом. То есть помимо или поверх уровня повествования Шахразады появляется еще некий фиктивный рассказчик, а внутри или ниже его, в свою очередь, вставлены в структуру другие рассказы. Таким образом, в целом можно выделить четыре уровня повествования, которые будут в дальнейшем описаны в направлении снаружи внутрь, вместе с решением, которое удалось найти для их изображения в данном переводе.

Уровень 1. Фиктивный рассказчик. В качестве автора и рассказчика, передающего традицию «Ста и одной ночи», выступает на самом верхнем уровне повествования уже названный фиктивный рассказчик по имени «Фахараис, философ» (см. с. 24). Однако в оригинальном манускрипте его имя встречается только со второй по четырнадцатую ночи; начиная с пятнадцатой ночи в нашем тексте это имя больше не упоминают, вместо этого довольствуясь одним только намеком на эту фигуру.

Из-за отсутствия кратких гласных в арабском тексте арабское написание имени

может толковаться и как «Фахараис», и как «Фахраис». Теоретически можно считать допустимыми даже формы «Фухураюс», «Фихираис» и т. д., которые, однако, настолько далеки морфологически, что нет необходимости их рассматривать. В то же время варианты «Фихрияс»

и «Фирмас»

из более поздних рукописей не рассматриваются потому, что в их основе лежит другое арабское написание. То же самое относится и к вариантам «Фихдас» либо «Фахдас»

в выше упомянутом библиографическом примечании у Хаджи Халифа. Так как же все-таки следует читать имя нашего рассказчика и передавать его в переводе?