Военные приключения. Выпуск 4 - Александр Проханов

— Не поняли! — с глубоким огорчением выговорил Строев. — Вы не задумывались над тем, почему в мире так много сенсаций? Да потому, что сенсации отвлекают внимание от действительных опасностей, угрожающих человечеству. Существует целая индустрия сенсаций…

— Но они интересуют людей…

— Именно, что интересуют. Сенсации — это чаше всего спекуляции на естественном природном любопытстве человека.

— Но ведь не все так понимают…

Строев наконец-то рассмотрел того, кто спрашивал. Невысокий худощавый мичман с быстрыми, нетерпеливыми глазами.

— Вы неправильно выразились, — мягко сказал Строев. — Вы хотели сказать: не все так считают. Верно?

— Так точно.

— Можно ведь знать и не понимать. Я думаю, что у вас как раз этот случай. Пожалуйста, не обижайтесь, но вы должны знать: именно понимание глубинных общественных процессов, исторический оптимизм дают нам уверенность в будущем. Не просто знание тех или иных фактов, а понимание взаимосвязей между ними.

Строев вышел на палубу и не узнал моря. Волны несли кроваво-пенную бахрому. Небо, затянутое прозрачной пеленой, светилось, словно было стеклянным. По всему морю вразброс стояли на якорях тральщики. Даль была темно-багровой и вспухала огромными клубами, словно там, вдали, горело море.

— Опять придется промывать фильтры, — пожаловался корабельный механик капитан 3 ранга Герасимов.

— Что фильтры? Весь корабль мыть придется.

Порыв горячего ветра ударил по надстройке с шумом пескоструйного аппарата. Строев и Герасимов стояли за уступом и с тревогой смотрели, как быстро темнело море, меняя багрово-красный оттенок на серо-стальной. По палубе пробегали песчаные змейки, извивались, прятались в мелкие щели.

В этот день Строев еще провел беседу с личным составом третьей боевой части о борьбе против буржуазной идеологии, смотрел со всеми очередную серию кинофильма «Освобождение». Затем он допоздна просидел с замполитом над планом партполитработы и конспектами политзанятий.

Возбужденный событиями дня, он долго не мог уснуть, лежал с открытыми глазами, смотрел в подволок, неровный, бугристый от множества проводов, покрытых толстым слоем белил, и долго вспоминал дом, родных и друзей своих, оставшихся в Севастополе и, несомненно, слушающих каждую радиопередачу в надежде узнать хоть какие-нибудь подробности о советских кораблях в Суэцком заливе…

Его разбудило монотонное постукивание лебедки, выбирающей якорь-цепь. Строев вскочил. Чтобы корабль снимался с якоря в бурю, должно случиться что-то чрезвычайное.

Выскочив на палубу, Строев увидел синее небо и большой красный шар утреннего солнца. Стояла тишь, обещавшая обычный изнурительно-знойный день. Только море, растревоженное за ночь, еще ходило высокими валами зыби.

— Что случилось? — спросил он, шагнув в рубку.

— Ничего особенного, — спокойно ответил командир корабля капитан 2 ранга Володин. — Становимся на якорь.

— Как становимся? Мы же снимались…

— Снимались. Но только что получили новый приказ: стоять на месте.

В голосе командира послышалась усмешка.

— На острове корреспондент заболел, — помолчав, сказал он. — Приказано было срочно снять. А теперь решено вертолет послать.

Строев связался по радиотелефону с Винченко, но ничего нового для себя не узнал. Приказ был прежним: оставаться на БПК. И Строев загоревал. Он-то все время рвался туда, где погорячее. И БПК облюбовал не без умысла: крейсер «Волгоград» стоял на якорях, а БПК «Смелый» все время ходил в районе минных нолей. Он был подстраховочной подвижной вертолетной площадкой. Правда, потребность в этом еще ни разу не возникала, но все могло быть. И вот теперь, находясь на БПК, он оказался в стороне от случившегося.

Строев дождался, когда вертолет прошел к острову, и направился завтракать. После завтрака он пошел к себе в каюту. И вдруг снова услышал стук якорной лебедки. Поднялся на мостик, по озабоченному лицу Володина понял: произошло нечто серьезное.

— Срочно идем на норд, — сказал командир.

— Почему на норд? Там же никого наших.

— Вертолет надо подхватить.

— Как он там оказался?

— Длинная история. Впрочем, спросите сами, с вертолетом — прямая связь.

Строев взял трубку и услышал знакомый голос главного врача Плотникова:

— Товарищ Строев, распорядитесь срочно приготовить операционную.

— Здесь, на «Смелом»?

— До плавбазы нам не дотянуть, горючее кончается. А с больным плохо. Как бы перитонита не было. Скажите врачу на «Смелом», он знает.

Строев вытер вспотевшее лицо, поглядел; в иллюминатор. Синело пустое небо над нами пустынным морем. «Смелый» шел на одной турбине, обходя непротраленные квадраты.

— Ну как, успеем? — спросил Володин.

— Горючее у них на исходе.

— Что значит — на исходе?..

Строев снова схватил трубку:

— Уточните, как с горючим.

— Минут на десять полета. Ну, может, на двенадцать.

Они встревоженно посмотрели друг на друга: если БПК будет идти, как теперь, он не успеет в точку, где У вертолета остановятся лопасти.

Володин перекинул звякнувшие ручки машинного телеграфа. Сразу усилилась вибрация палубы: заработала вторая турбина. Через несколько минут послышалось тонкое гудение, и волны за окнами рубки быстрее побежали назад. Корабль уже не огибал многомильные квадраты, а шел напрямик к точке встречи с вертолетом. Эти квадраты, которые они теперь пересекали, уже обрабатывались контактным тралом, а можно было не бояться якорных мин. Но оставалась возможность напороться на донные, неконтактные мины. Чтобы гарантировать от них, тральщикам еще предстояло «пахать и пахать». Однако выхода не было, и Строев мысленно одобрил решение командира.

Доложили, что вертолет уже виден. Строев вышел на крыло мостика. Похожая на серебристого жука маленькая машина, приблизившись, замерла на миг над кормой застопорившего ход корабля а вдруг словно бы упала, сильно ударившись колесами о палубу. И сразу оборвался треск лопастей. Строев кинулся на корму, но там уже хозяйничали врачи в белоснежных халатах.

Корабль словно вымер, молчали, турбины, не доносилось хлопанья дверей. Только, за бортами глухо плескались волны. Живой и сложный организм корабля замер. На время операции пришлось выключить даже вентиляцию.

Через два часа стало известно о благополучном всходе операции. Корабль снова ожил и пошел на зюйд, осторожно обходя опасные квадраты. Строев спросил командира:

— Как вы решились идти напрямую? Я понимаю: другого выхода не было, но как вы решились?

— На скорость понадеялся. Думал, проскочим, — ответил Володин.

— Ну что же, запишем на вас один галс.

— Какой галс?

— Обыкновенный. Мы же на тралении. Так что считайте: прошли боевой галс. Вместо тральщика…

XII

— Совсем сдурели! — заорал капитан-лейтенант Судаков и кинулся в рубку, схватил палочку микрофона.

Дружинин мягко, но решительно отобрал у него микрофон.

— Спокойней. Они только того и ждут, чтобы мы потеряли голову.

— Но ведь что позволяют!..

— На катере! — произнес Дружинин. — Вы нарушаете правила судовождения! Командование советского корабля заявляет решительный протест!..

Он сказал это по-русски, затем, спохватившись, быстро повторил по-английски и добавил уже только по-английски, что ответственность за последствия целиком ложится на израильское командование.

На катерах будто не слышали. Четыре сторожевых израильских катера носились перед тральщиком, хлопая днищами по высоким волнам, оглушая трескучими моторами. Они выделывали восьмерки, проскакивая почти у самых бортов, исчезая под форштевнем корабля.

— Как же, испугаешь их предупреждениями! — сказал Судаков. — Матюгом их.

— Этого они только и ждут. Небось и магнитофоны настроили.

— Но надо же как-то…

— Не надо. Сейчас сдержать их может только одно — наша спокойная непреклонность.

— Чихали они на нашу непреклонность.

Дружинин не отозвался, он напряженно смотрел на катер, только что крутившийся прямо по курсу и вдруг осевший, закачавшийся на волнах. Белый бурун за его кормой опал, но катер продолжал двигаться по инерции наперерез кораблю.

— Уходите с курса! — крикнул Дружинин в микрофон. — Мы на боевом галсе, идем с тралом!..

— Скажи: отвернуть не можем…

— Моряки там или сухопутные крысы! — взорвался Дружинин. — Сказано, идем с тралом!

Зубастая пасть, нарисованная на носу катера, скалилась на неумолимо надвигавшийся корабль, словно хотела напугать, остановить. Все, кто находился в рубке, смотрели на командира. А командир молчал, ничто в его лице не менялось, словно оно вдруг окаменело.