Военные приключения. Выпуск 4 - Александр Проханов

Палатку рвануло так, что она затрещала, все уставились на тугой брезент: не начнет ли расползаться по ниточкам? Острее запахло пылью, под лампочкой, горевшей на стойке, словно бы клубился дым.

Туликов вдруг спохватился, что все происходящее само просится в строку, потянулся за блокнотом и согнулся от приступа боли в животе. Его уложили на раскладушке.

— Передай, — сказал Гиатулин радисту, — больной у нас, серьезно больной. — И повернулся к Туликову: — А вы поспите, заставьте себя. Легче во сне-то.

Туликов закрыл глаза, некоторое время прислушивался к разговорам в палатке и уснул.

Проснулся он от тишины. То есть полной тишины не было: близко дышало растревоженное море. Но ветер уже не хлестал по брезенту песчаным ливнем. Туликов обрадовался этому как спасению. Пыльная буря могла бушевать и сутки, и двое. Если у него аппендицит, то можно долежаться до перитонита.

В палатке все спали, раскинувшись на своих койках. Лампочка горела, но, как показалось Туликову, более тускло: должно быть, садился аккумулятор. Но тут же он и догадался, почему свет лампочки потускнел: потому что посветлел брезент палатки. Это могло означать, что уже близок рассвет.

Стараясь не делать резких движений, Туликов встал, расшнуровал вход и отшатнулся: прямо на него надвигалась огромная фигура с поднятыми руками. Это был кок.

— Гимнастикой занимаюсь, — сказал кок. — Спать охота, сил нет.

— Так иди спи.

— Я ведь часовой.

Туликов разглядел ремень от автомата, перехлестнувший грудь матроса.

— Пройдусь. Душно что-то.

Осторожно ступая, он шагнул в темноту, серую, чуть забеленную близким рассветом, и сразу уютный мирок палаток отодвинулся в какую-то дальнюю даль. Тревожное чувство одиночества охватило его. Но вскоре беспокойство прошло, осталось ноющее ощущение затерянности в этой бесконечной пустыне, сотканной из тьмы и звезд. Ластился ветер, студил тело, разомлевшее в палаточной духоте. Монотонно и мощно шумело взбудораженное море.

Туликов присел на что-то подвернувшееся под ноги, стал смотреть на звезды. Они устилали небо густой искрящейся россыпью, едва заметные, сливающиеся в сплошные светлые поля, в яркие, сияющие особняком «навигационные звезды», беспокойно ворочающиеся с боку на бок в своем вечном одиночестве, — альфа Волопаса, альфа Лиры, альфа Скорпиона, альфа Возничего… — сплошные альфы. Полярная звезда слабо помаргивала почти у самого горизонта. Под ней висел перевернутый ковш Большой Медведицы с резко вздернутой вверх хвостом-ручкой. Туликов вспомнил арабские названия этих звезд — Дубхе, Мерак, Фекда, Мегрец, Алиот, Мицар, Бенетнаш. Вспомнил, что средняя звезда ручки — Белый Мицар, что значит «конь», — двойная. Над ней в молодости он хорошо различал золотистого Алькора — «всадника». Древние арабские «окулисты» по этой двойной звезде проверяли зрение своих пациентов, предлагая им разглядеть Алькора — «всадника» отдельно от Мицара — «коня». Но теперь, сколько он ни всматривался, не мог различить раздвоения светящейся точки — сказывались многочасовые сидения над книгами и рукописями.

Величие ли звездного неба было тому причиной или он уже совсем не мог избавиться от своих дум, только мысли его потекли по привычному руслу. «Всегда одно событие вытекает из другого», — вспомнил он слова Прохорова. Древние дикие люди должны были все больше осознавать необходимость самодисциплины, подчинения индивидуальных капризов воле семьи племени, воле коллектива.

Коллектив! Туликов даже привстал, таким всеобъемлющим и все объясняющим показалось ему это слово.

Коллектив. Переход от стадности к коллективности, способность создавать коллектив — вот что дало силу и жизнеспособность новоявленным гомо сапиенсам, определило всю дальнейшую историю рода человеческого! Развившиеся лобные доли мозга позволили человеку подавлять в себе звериные инстинкты, контролировать свои поступки. Эти сдерживающие центры дали возможность людям подчинять личное своеволие потребности племени. Люди стали образовывать сообщества, сильные дисциплиной, умением действовать по единой разумной воле. Новые, биологически изменившиеся, люди научились подчиняться не просто более сильному, а тому, кто больше знал и умел.

— Товарищ капитан третьего ранга!

Голос часового был тревожный, и Туликов пошел к палаткам. Слабая заря уже подсвечивала горизонт.

Часовой показывал рукой в едва посветлевшую даль.

— Идет кто-то.

— Доложите мичману, да побыстрей!

В серой мгле двигались два темных пятна.

Мичман Смирнов выскочил из палатки с автоматом в руке.

— В ружье! — тихо приказал он. — Поднимай всех, только без шума.

И тут грохнул взрыв, сухой, короткий, словно где-то резко хлопнула дверь. Выскакивая из палаток, матросы и старшины прыгали в неглубокие окопы.

Вдали затрещал автомат. Потом стрельба резко оборвалась и послышались тихие, приглушенные расстоянием крики, едва пробивавшиеся сквозь шум прибоя.

— Йа руфака! — наконец разобрал Туликов. — Товарищи! К нам обращаются.

— А вдруг провокация?

На песчаной проплешине выделялась фигура человека, согнувшегося над чем-то темным, бесформенным.

— Йа руфа-ака-а! — снова донеслось издали.

— Что-то случилось, — сказал Сурков, смотревший в бинокль. — Арабские военнослужащие. Во всяком случае, в арабской форме. Мичман Смирнов, старший матрос Грицко — за мной!

Он побежал по тропе.

На песке, скорчившись, лежал арабский солдат. Возле него стоял на коленях ефрейтор с одним угольником на рукаве и плакал, размазывая кулаком слезы. Ефрейтор поднялся, и Сурков увидел, что солдат ранен: на куртке и брюках расплывалось черное пятно крови.

— Что случилось? — крикнул Сурков, забыв, что арабы не поймут его.

Ефрейтор указал автоматом на песчаную отмель. Из быстрой пантомимы ефрейтора, из вихря слов — арабских, английских, русских — Сурков понял, что произошло. Солдат, идущий впереди, как это они обычно делали по утрам, бросил в воду гранату, граната ударилась о риф, отскочила и взорвалась в воздухе, ранив осколком солдата. Ефрейтор стал стрелять, рассчитывая привлечь внимание русских моряков.

Приказав отнести раненого к палаткам, Сурков задержался, осмотрел отмель и прибрежные камни. Ничего подозрительного. Вернувшись к палаткам, он увидел арабского ефрейтора в кругу матросов, наперебой угощавших его сигаретами. Ефрейтор улыбался широко и бессмысленно, как улыбаются люди, ничего не понимающие из того, что им говорят.

В палатке старшина Светин бинтовал раненого солдата.

— Бедро порвало, — сказал он. — Но кость, кажется, цела.

Солдат, бледный как полотно, длинный, растянувшийся на всю раскладушку, нервно мял в руках свое кепи и испуганно поглядывал на офицеров.

— Кто они? Как на остров попали? Надо выловить, — сказал Сурков.

— Уже выяснили, — облегченно отозвался Гиатулин. — Ефрейтор немного говорит по-английски. Пограничники они. В отлив перешли сюда по мелководью с другого острова. К нам шли, за водой. Воды у ник нет. Да теперь уж не до воды. В госпиталь надо солдата.

— В госпиталь надо, — эхом повторил Сурков а поглядел на Туликова. — Как вы?

— Терплю вроде.

— Баркас — слишком долгое дело. Да и не пойдет он, пока море не успокоится. Вертолет надо вызывать.

Вертолет прибыл через час, прошелся над палатками, заглушая монотонный шум волн, и завис неподалеку, там, где у руин старого маяка была площадка поровнее. Туликов выбрался из палатки и стоял, согнувшись от боли. Летчик, приоткрыл дверцу, махал сверху рукой и что-то кричал. Из широкого подбрюшья вертолета вывалился человек, отстегнулся от тросика и побежал к палаткам. Туликов узнал в нем корабельного врача Плотникова.

— Какого черта! — закричал Плотников еще издали. — Чего не несете раненого?

— Ждем, когда вы сядете, — сказал Сурков. — Не будет посадки. Запрещена посадка.

— Как это запрещена?

— А вот так! Арабы неба не дали. Нет сегодня полетов. Только нас и выпустили без права посадки.

— Но ведь их раненый…

— Где он? — перебил его Плотников и побежал в палатку. — А, это вы? — остановился он, увидев Туликова. — Ну как?

— Побаливает.

— Погодите, я сейчас.

Через минуту он вышел из палатки, на ходу застегивая чемоданчик. Матросы вынесли раненого прямо на раскладушке. Под придирчивым взглядом арабского ефрейтора Плотников усадил раненого в кресло, и тросик быстро втянул его в темный люк.

— Теперь вы! — крикнул Плотников на ухо Туликову, когда тросик с креслом выпал снова. — Давайте, давайте, нельзя вам тут оставаться. Аппендицит только для врачей легкое дело. Для врачей, но не для больных.

Все устроились в тесном пространстве за спинами двух пилотов. Вертолет, надсадно гудя двигателем, с трудом набирал высоту. Туликов видел в маленькое квадратное окошечко, как гидрографы махали им руками. Мутная пелена затягивала горизонт, море было не голубым, каким он привык его видеть, а темным и бурным — неприветливым.