Военные приключения. Выпуск 4 - Александр Проханов

Полковник заторопился. Ничего не говоря, он раздал подарки, еще раз громко высморкался и вышел.

— Пообедали! — насмешливо сказал командир «Смелого» капитан 2 ранга Володин, когда все они забрались в вертолет и снова почувствовали себя дома.

— Ничего, — угрюмо проговорил Гаранин. — Должен же быть ответный визит. Пригласим на корабль, покажем, что такое настоящее гостеприимство, не будем злопамятны.

Взметнулась пыль, промелькнули в окнах вертолета метелки пальм у губернаторского дома, завалились назад белые минареты, и поплыло внизу пестрое от рифов море.

На полетную палубу крейсера сходили как на родную землю — с чувством несказанного облегчения.

— Не пообедать ли нам? — неожиданно продолжил Полонов. — По-своему, по-русски, а?

— Это дело! — оживился Винченко.

IX

«…Где бы ни жил, что бы ни делал человек, все время думает он о прошлом. Чтобы понять, предугадать будущее…»

Валентин Иванович Туликов перечитал исписанные страницы блокнота и удовлетворенно хмыкнул.

В последние дни Туликов не мог отделаться от ощущения, что его «перепрыгивание» с корабля на корабль, беседы с матросами, старшинами, офицерами, бесконечные записи в блокнотах не более как медленное приближение к каким-то очень важным обобщениям. Началось это с разговора с Прохоровым на пустынной дороге. Прежде он видел свою задачу лишь в том, чтобы собрать факты и поувлекательнее изложить их, теперь же захотелось понять что-то большее, чему он еще не нашел ни объяснения, ни названия. Он уже не мог рассматривать этот поход кораблей как очередной эпизод жизни флота. Вся операция боевого траления представлялась ему факелом, в свете которого высвечивались какие-то краеугольные массивы, которые он пока что не мог понять.

— Здравия желаю, товарищ капитан третьего ранга! Вызывали?

Громовой голос принадлежал старшине 1-й статьи Генералову.

— Садитесь.

Старшина грузно опустился, и Туликову показалось, что при этом покачнулся весь корабль.

— Ну и здоров же! — не удержался он от реплики. — Небось гирями занимаетесь?

— Могу, — со спокойной уверенностью, свойственной очень сильным людям, ответил старшина. — Только не люблю я их.

— А что вы любите?

— Интарсию.

— Это что такое?

— Инкрустация на дереве. Берутся листочки разных пород дерева, тоню-юсенькие, и наклеиваются на доску…

Туликов с интересом смотрел на него. Было необычно слышать в гудящем голосе нотки нежности, в особенности когда он, сложив губы, произносил «тоню-юсенькие».

— А чего вас на эту интарсию потянуло?

— Так я же дома столяром работал. Приходилось заниматься фанеровкой мебели. А как на флот попал, еще в учебном отряде, послали меня ленкомнату оформлять. Ну я и решил сделать что-нибудь такое…

— Как-то не вяжется ваша силища и эта… интарсия…

— Может, потому и к тонкой работе тянет. Ведь хобби — заполнение какого-то вакуума в человеке.

«Вот тебе и старшина! — подумал Туликов. — Генерал, а не старшина! Хобби — заполнение вакуума души». — Он принялся торопливо записывать понравившийся афоризм.

Неожиданный получался разговор. Пригласил он этого Генералова, чтобы расспросить о жизни и службе, заполнить образом старшины пустующую клеточку в почти готовом очерке о флотских рационализаторах. Их оказалось необычно много на кораблях. Словно трудности дальнего похода сами по себе будили в людях творческие порывы. И вот выясняется, что и домашние увлечения здесь не забыты.

Капля пота упала на блокнот и словно поставила точку в конце записи. Было душно, как всегда в эту послеполуденную пору. Тянул ветерок, но он был горячий, сидеть на палубе становилось невмоготу.

— Жарковато!

— В машине еще жарче, — отозвался старшина. Он сидел как ни в чем не бывало, глядел в искрящуюся даль моря. Под бортом плавбазы шел египетский катер, тот самый, что по утрам забрасывал гранатами акваторию порта и устраивал неурочную побудку. За ним золотистой лесенкой бежали волны.

— Знаете что, — сказал Туликов, — попробую-ка я написать о вас. Отличник службы, рационализатор, да еще это хобби. Согласитесь, такое не часто встречается.

— На плавбазе-то? — изумился старшина. — Не знаю, как на других кораблях, но у нас каждый второй чем-нибудь своим занят. Сейчас поутихли, а дома так во всех кубриках звон — чеканкой заняты.

— Чеканку я видел.

— А Славка, то есть, извините, старшина второй статьи Чернышов, так тот с кистями не расстается. До службы, говорит, баловался, а теперь вроде всерьез.

— Ну, это не каждому дано.

— Кому что. Веревкин вот скульптором заделался. До службы глины в руки не брал, а в прошлом году попросили его помочь оформить ленкомнату, и он как проснулся. Говорит: сам не знал, что умею. У нас даже композитор есть — старший лейтенант Пеклеваный. «Провожала девчонка матроса» — слышали? Его песня.

Туликов засмеялся.

— Послушать вас, так не корабль получается, а сплошная художественная самодеятельность…

— А, вот вы где! — послышался знакомый голос.

Туликов оглянулся, увидел капитана 1 ранга Прохорова. За эти дни Прохоров сильно загорел и теперь в выцветшей, как у всех офицеров, пилотке, сильно сдвинутой на правое ухо, в расстегнутой рубашке-распашонке с темными пятнами под мышками никак не походил на старшего начальника, перед которым полагалось вскакивать по стойке «смирно».

— А мне говорят: газетчик на плавбазе. Решил разыскать, пригласить в баню.

— В баню?!

— Они на плавбазе по-барски живут. Сауна на корабле, представляете?

— Так тут, — он обвел глазами небо, море, палубу, — везде баня.

— Э, не скажите. Баня есть баня. А это, — Прохоров тоже повел глазами по сторонам, — жалкая имитация.

Баня оказалась настоящей, с парильней. Была и камеленка — ниша с крепко зажатыми в ней валунами, чтобы не громыхали при качке. Из камеленки несло сухим жаром. Но больше всего поразило Туликова небольшое окошечко, вделанное в стенку из горбылей. Через него сочился слабый свет, и там, за замутненным стеклом, виднелся зеленый бережок с дощатым мосточком под развесистой ивой и белесая гладь озера.

— Каково? Картинка за стеклом всего-то, а каково?

Прохоров извлек из-под лавки настоящий березовый веник, сухой, слежавшийся, понюхал жухлые листочки.

— Давайте быстрей! — крикнул он из парильни.

Вода в тазу быстро темнела от веника. Прохоров зачерпнул ковшиком этой коричневой воды и плеснул в разверстый зев камеленки. С коротким всхлипом вырвался клуб пара, растекся под деревянным подволоком, ожег плечи.

Прохоров плеснул еще, принюхался.

— Все-таки не тот дух, холодный. Железо кругом, куда от него денешься. Ну да ладно. — Он полез на полок, пластаясь к горячим доскам, вжимая голову.

Сухой пахучий жар обволакивал, расслаблял. Сухие волосы на голове потрескивали.

Через минуту Туликов не выдержал и сполз с полка.

— Не в службу, а в дружбу, — попросил Прохоров, — наддай еще.

Он кряхтел и постанывал, охаживая себя веником, который скользил по его спине, по бокам, казалось, сам собой, легко и мягко.

— Сначала вдоль лопаток, вот та-ак, потом по бокам, вдоль позвоночника. Избави бог — поперек…

Он сполз с полка, сел рядом с Туликовым, с удовлетворением потирая ладонями мягкое, распаренное тело.

Из-за глухих переборок докатился слабый удар далекого взрыва. И словно бы сразу все переменилось в бане: почувствовалась духота, запахло застоялой сыростью…

X

На остров к гидрографам Туликов поехал с надеждой хоть немного побыть в уединении, отписаться. Но и здесь оказалась уйма материала для газетчика. И вот он сидел в палатке и расспрашивал лейтенанта Гиатулина о том, как создавался на острове координационный пост.

У себя на сандалетке Туликов увидел небольшую ящерицу.

— Гляди-ка! — удивленно воскликнул он.

— Не остров, а сковорода горячая, — сказал Гиатулин. — Наши палатки — единственная тень, вот и забегают. А вообще, на всем острове, кроме ящериц да мух, никто не живет. Правда, недавно сверчок пиликать начал. Откуда взялся?

Гиатулин говорил медленно, словно через силу, и Туликов понял: лейтенант задремывает от усталости. Казалось бы, от чего уставать? Сиди у теодолита, гляди на тральщики и через каждые две-три минуты передавай радисту данные о их передвижении. Но такое сидение выматывает хуже надсадной физической работы. Все время в напряжении, чтобы не упустить момент, когда корабль начнет сбиваться с курса. Отклонится на какой-нибудь десяток метров и может напороться на мину. Вчера Туликов сам сел к теодолиту, но через минуту отказался: глаза слезились, черные точки тральщиков растворялись в ослепляющих бликах. А Гиатулин сидел у теодолита целыми днями, а иногда, если траление велось ночью, то и круглыми сутками.