Военные приключения. Выпуск 4 - Александр Проханов

За иллюминатором необычно густо синело небо. Внизу по равномерной черноте воздушной бездны подали белые облака, похожие на бесчисленную отару овец. Сначала Туликова удивила эта чернота, потом он понял, что внизу — море. Море он знал вблизи и никогда не видел с такой высоты. Внизу просматривалась какая-то белая сыпь. Пришла первая догадка — стая птиц. Но на какой высоте должны лететь птицы, чтобы так просматриваться? И тут он понял: широкое разлапистое пятно — это палуба авианосца «Дж. Кеннеди». Вспомнил, как в одном из походов они проходили однажды мимо этой громадины длиной в треть километра, издали напоминавшей плавающий таз. В тот раз командующий 6-м американским флотом адмирал Исаак Кидд, державший флаг на «Дж. Кеннеди», видимо, решил показать русским свою мощь. На авианосце была сыграна боевая тревога, и с его палубы один за другим начали срываться горбатые истребители и штурмовики. Каждую минуту очередной самолет уходил в небо, с воем проносился над советскими кораблями и исчезал в синей дали. Это было внушительно, но ничуть не страшно. Наверное, потому что не впервые встречался Туликов с подобными попытками попугать. Только получалось почему-то наоборот: пугались сами американцы. Имея в океанах тринадцать авианосцев, подобных «Дж. Кеннеди», они поднимали в своих газетах дикий вой по поводу каждого советского эсминца, вышедшего за Босфор. А когда в Средиземное море вышли первые советские противолодочные крейсера, газетный вой достиг небывалой истеричности. Панические вопли эти не больше чем актерство, увы, не безобидное. Этим запугивают конгрессменов, сенаторов, просто обывателей, чтобы выколотить из них новые миллиарды на вооружение, на откармливание ядовитых империалистических пауков, и без того уже обобравших мир, одуревших от собственной ненасытности.

— Что там? — услышал Туликов над самым ухом.

— Ползет… змеиный выводок, — накаленный своими раздумьями, прерывисто ответил он.

Прохоров наклонился к иллюминатору, долго рассматривая крохотные блескучие пятнышки кораблей.

— Пожалуй, авианосец. Да не один.

— «Дж. Кеннеди», а еще «Индепенденс» или «Саратога», других тут нет. И ракетный крейсер «Литл Рок». Остальные мелочь — фрегаты, эсминцы.

— Разбираетесь?

— Нагляделся в походах. Да ведь известно, кто плавает в Средиземном море…

— Похоже, на восток идут.

— Куда еще им идти. Русские корабли возле их пятьдесят первого штата. Так палестинцы называют Израиль.

Что-то темное мелькнуло навстречу в вуальке близкого облачка, и самолет вздрогнул, словно его ударили по фюзеляжу. Пассажиры загомонили. Стюардесса быстро прошла из хвоста самолета в кабину пилотов, но сразу же вышла, подчеркнуто спокойно сказала по-русски:

— Пожалуйста, все оставайтесь на своих местах.

«Нечто», так напугавшее пассажиров, оказалось израильским «фантомом». Развернувшись, истребитель летел поодаль, параллельным курсом. На его фюзеляже, ярко освещенная солнцем, четко выделялась шестиконечная звезда, синяя в белом кругу.

— Далеко летают.

— Хозяйничают, не боятся.

«Фантом» исчез и больше не появлялся.

Потом показалась белопенная полоса прибоя и потянулась пестрая с высоты дельта Нила, исполосованная каналами, усыпанная крохотными пятнышками построек.

V

Каир оглушил жарой. Солнце тут было белое, ослепляющее, и Туликов со знакомой по дальним походам печалью вспомнил всегда ласковое московское солнышко.

Аэропорт, стеклянный, комфортабельный, напоминал восточный базар — так же многокрасочен и многолик. Ходили женщины, закутанные по глаза, ходили женщины, одетые так, что, казалось, на них, кроме огромных очков да маленьких туфель, ничего больше и не было. Слонялись по аэропорту степенные европейцы в модных костюмах, отглаженных до жестяного блеска, и другие — шустрые, в джинсах и шортах, с тряпочками-шарфиками на потной груди. Египтяне-рабочие отличались от всех своими мешковатыми галябиями, неторопливостью и какой-то усталостью в глазах. Они казались роботами, равнодушными ко всей этой аэропортовской, чуждой им суете. Особняком сидел богатый саудовец в белом платке, с транзисторои в руках. Он высокомерно поглядывал на людей и строго — на четырех своих жен, на кучку детишек — мал мала меньше.

Все это Туликов разглядел, пока проходил через здание аэропорта к выходу, к стоянке машин. Их встречали. Немолодой человек с темным, как у египтян, лицом протянул руку и коротко представился:

— Губарев.

И неожиданно радостно улыбнулся:

— Как там в Москве?

— Туман, — сказал Прохоров. — Рейс отложили…

— Туман?! — изумленно воскликнул Губарев, словно впервые услышал о таком явлении природы. — Надо же, туман! — И посерьезнел: — Что ж, отдохнете после полета?

— А мы не устали.

— Тогда можем ехать. Корабли уже в Хургаде.

Ехали в светло-серой «Волге». Водитель — молчаливый египтянин — раскрыл дверцы и стоял в ожидании, пряча грустную улыбку.

Прохоров кивнул шоферу и полез на переднее сиденье.

— Иван Прохорыч, — сказал Губарев, — не по чину впереди-то.

— Это почему?

— Старшие по званию, вообще уважаемые люди сзади сидят. А впереди для египтян это уже не начальник.

— Обойдусь, — буркнул Прохоров, захлопывая дверцу. — Спереди лучше видно.

Через два часа они были в Суэце. Там и тут еще высились остовы разрушенных домов. Кое-где на них висели люльки строителей.

С окраины города они увидели в отдалении Суэцкий канал. Точнее, не канал, а мачты кораблей, застрявших тут надолго, если не навсегда, и ярко освещенную вечерним солнцем белесую полосу высокого противоположного берега. Эта полоса и была знаменитой линией Барлева, до осени прошлого, 1973, года «неприступной» обороной израильтян.

— Всерьез окопались, — сказал Прохоров. — Тридцатиметровые валы, доты, дзоты, бетонированные отсеки для отдыха солдат. Рассказывают, будто наблюдатели сидели, словно диспетчеры на вокзалах, — во вращающихся креслах. С комфортом устроились…

— В креслах много не навоюешь, — сказал Туликов.

— Не скажите. Оборона была серьезная. А комфорт — от уверенности. И еще от жиру. Деньги-то несчитанные, чего же себе отказывать?

Дорога вывела к берегу Суэцкого залива и побежала вдоль него, пересекая обширные пески. Справа горбатила горизонт самая высокая в этих местах гора с необычным названием — Атака, слева в знойном мареве виднелся берег Синайского полуострова.

— Может, потому их и сбили, израильтян, в прошлом году, что зажирели, — сказал Туликов.

— Не потому, — уверенно ответил Прохоров. — Египтяне, по сути дела, ведь не выиграли прошлогоднюю, октябрьскую, войну. На мой взгляд, это была с их стороны не более как авантюра.

— Как же так, Иван Прохорыч, — удивился Туликов, — это же общеизвестно: октябрьская война показала способность арабов дать отпор, сбила с израильтян спесь.

— Все так. Однако надо и самому анализировать. Израильтяне уже доказали, что их наскоками не возьмешь. Агрессора можно было изгнать, только если всем арабским странам действовать по единому плану. А египтяне перешли в наступление без всякого плана, даже не согласовав свои действия с союзниками. Благодаря самоотверженности рядовых солдат им удалось сбить израильтян с линии Барлева, отбросить их от канала. А потом? Потом они затоптались в пустыне, не зная, что предпринять дальше. В результате израильтяне сами форсировали канал, оказались на западном его берегу, осадили Исманлию и Суэц…

Дорога то убегала от берега Суэцкого залива к невысокой гряде гор, то подступала к самой воде, залитой солнцем, зеленовато-голубой. Иногда машина выскакивала на скалистые красноватые обрывы, и снова узкую полоску дороги с обеих сторон сжимала всхолмленная пустыня, испещренная белыми пятнами солончаков, редкими серыми кустами саксаула и тамариска.

VI

Весь день было страшное пекло. Акваторию порта, опустевшую раскаленную Хургаду, будто захлопнули стеклянным колпаком. Горизонт исчез, затянутый блеклой пеленой, казалось, и горы, и пустыня, и само море дымятся, готовые самовозгореться, вспыхнуть. К надстройкам невозможно было прикоснуться. Мичман Зубанов прекратил малярные работы и пошел докладывать об этом командиру корабля.

— Ничего, боцман, жара — не самое страшное в этих местах, — успокоил его Дружинин. — Вот если пыльная буря…

— Но ведь послезавтра…

Послезавтра кораблю предстояло выйти на боевое траление, а вид его после дальнего океанского перехода был непригляден: краска на бортах выцвела и облезла, надстройки пестрели проплешинами. Форштевень обтерся о волны до того, что проступивший сурик придал ему рыжеватый оттенок, словно корабль, как и люди, загорел под тропическим солнцем. Не привести в порядок корабль значило послезавтра так и выйти на траление.