Великая война. Верховные главнокомандующие - Юрий Никифорович Данилов

только во внимание к его просьбе, он получил разрешение заехать по дороге на несколько дней в его собственное имение Першино, находившееся в Тульской губернии. Каким-то пророчеством веяло от его слов, как-то мимоходом мне сказанных, что Петрограда ему больше не видать… Я удивился, зная, что он очень любил нашу северную столицу и что совсем недавно перед войной он выстроил себе там прекрасный дворец на правом берегу Невы.

С Императором Николаем в Ставку прибыла обычно сопровождающая его в поездках на фронт свита. Во главе ее находился министр двора – старый и весьма почтенный граф Фредерикс и его зять – дворцовый комендант – генерал [В. Н.] Воейков,[179] лицо, не пользовавшееся уважением даже среди тесного круга лиц свиты. Князя Орлова, о котором мне уже приходилось говорить, в свите, однако, не было и его отсутствие резко бросалось в глаза, не только ввиду его заметной полной фигуры, но и потому, что все знали о причине его опалы, заключавшейся во вражде к Распутину и вредному влиянию последнего на всю Царскую семью.

«Вчера, 7 сентября, – записывает в своих письмах князь Кудашев, – был день прощаний. Утром меня принял Великий князь, и я с ним простился. В 2 часа он собирал для прощания весь штаб. Прощаясь с уходившими генералами, – продолжает цитируемый автор, – мне приятно было услышать от генерала Данилова, что мы все же сумеем одолеть Германию: лишь бы не падать духом, а мир заключать было бы громаднейшей ошибкой!»…

– Только бы у нас не было революции, – добавлял я постоянно, о чем, впрочем, свидетельствует и князь Кудашев в другом месте своей переписки с Сазоновым. Мы не должны забывать минувшую Японскую войну и 1905 г., – говорил я нашему министру иностранных дел в 1914 г., еще в первые дни войны, перед своим отъездом в Ставку.

В этот же день 7 сентября я был приглашен к обеду в царский поезд. В бытность Великого князя Верховным главнокомандующим вошло в обычай, что во время пребывания Государя в Ставке Великий князь, начальник штаба, я и дежурный штаб-офицер Генерального штаба, были всегда приглашаемы через особого гоф-фурьера[180] от имени Государя к завтраку и обеду. И только последний приезд Государя в Ставку, т. е. со времени вступления его в Верховное главнокомандование, этот порядок был прекращен в отношении уже сдавших свои должности генерала Янушкевича и меня. Факт этот, конечно, по желанию, можно было считать либо естественным, вытекавшим из нашего изменившегося служебного положения, или же признаком некоторой опалы при дворе. Мы перешли на довольствие в общую столовую штаба, где председательствовал M. В. Алексеев.

Таким образом, мое приглашение к обеду приобретало характер некоторого прощания. Я явился поэтому в орденах и при оружии, которые никогда не надевались нами раньше при посещении в Ставке царского поезда. К обеду на автомобиле подъехал также Великий князь Николай Николаевич. Генерал Янушкевич в этот день приглашен не был.

Внешне все было по-старому. Тот же вагон-столовая, разделенный на двое. В передней половине зеленый шелковый салон, в котором через год и несколько месяцев я присутствовал при тяжелой сцене подписания Императором Николаем II акта отречения; теперь на небольшом столе у окна была накрыта обычная «водка и закуска». В этом салоне в ожидании Государя всегда собирались приглашенные. В задней части вагона – обеденный стол, покрытый белой скатертью и уставленный «походным», как его называли, т. е. небьющимся серебряным сервизом.

Войдя через некоторое время в зеленый салон и оглядев всех незаметным пытливым взором, Государь общим поклоном приветствовал приглашенных, затем подошел к закусочному столу, выпил с Великим князем рюмку им любимой водки «сливовицы», и, рассеянно закусив, отошел в сторону, с кем-то разговаривал, чтобы дать возможность остальным последовать его примеру. По своему обыкновению, он был в простой суконной рубахе, цвета «хаки», с мягким воротником и полковничьими погонами с вензелевым на них изображением имени его покойного отца Императора Александра III, в высоких шагреневых сапогах и подпоясан обыкновенным форменным ремнем.

Я сразу почувствовал происшедшую ко мне перемену и решил замкнуться в самом себе; к закусочному столу я не подошел, что в прежнее время вызвало бы протесты гофмаршала[181] и более близко со мною державшихся лиц свиты.

Затем все перешли в столовую, где за обеденным столом мне было указано не прежнее обычное место наискось от Государя, а другое, обыкновенно занимавшееся приезжавшими в Ставку гостями, которые, по своему служебному положению, отвечали моему новому рангу рядового корпусного командира. Государь говорил со мною мало, лишь столько, сколько требовалось по этикету, и я благодарил свое внутреннее чувство, что оно подсказало мне явиться к обеду, приняв более официальный вид.

После довольно простого и короткого, как всегда, обеда, запивавшегося обыкновенным столовым вином или яблочным квасом, начался бесконечно мучительный для некурящих или куривших только сигары период курения папирос. Государь сигар не переносил и при нем их не курили, это было правилом даже для старика Фредерикса, имевшего особое пристрастие только к сигарам. Затем Государь, выкурив свои две или три папиросы, медленно поднялся со своего места и дал возможность пройти всем своим гостям в уже упомянутый зеленый салон. Там все приглашенные устанавливались по указанно гофмаршала в ожидании обхода их Государем.

Я невольно и не без сожаления вспомнил о ранее имевшемся у меня разрешении, для сбережения моего времени, уходить к себе сейчас же по окончании завтрака или обеда, не ожидая окончания утомительной и скучной церемонии прощального обхода всех царских гостей. Теперь я должен был ожидать своей очереди, чтобы проститься с Государем. Император сказал мне несколько слов, спросил, когда я уезжаю, и, узнав, что мне разрешен трехнедельный отпуск, выразил радость по поводу возможности мне отдохнуть и сожаление, что он лишен возможности передать войскам корпуса теперь же свой привет.

Наскоро простившись с лицами свиты, я вышел из вагона и почувствовал как-то особенно сильно приобретенную свободу от давивших меня в течение более года обязанностей и ответственности. Я уезжал на следующий день на несколько дней в Петроград, чтобы временно отдохнуть в кругу своей семьи, среди которой не был со времени начала войны. Мой поезд отходил в 3 часа дня. Так как в тот же день в 6 часов вечера уезжал в Першино Великий князь, то я простился с ним заранее. В Першине Великий князь пробыл около трех недель, и это продолжительное пребывание очень тревожило подозрительную Императрицу. Последняя дважды писала Императору о необходимости скорейшего водворения Великого князя Николая Николаевича в Тифлис.

«Прикажи ему скорее ехать на юг. Всякого рода дурные элементы собираются вокруг него и хотят использовать его как