Круглый год. Детская жизнь по календарю - Марина Костюхина

году, сохранял характерные для 1950‑х годов призывы к практическому участию школьника в сельскохозяйственной деятельности[403]. Сфера приложения детских сил – огородничество, сбор лекарственных растений, посадка кустов и деревьев (им в календаре были посвящены страницы заданий на каждый месяц года). Но ведущей задачей календаря была объявлена не «польза», а «интерес». «Выпуская в этом году наш календарь, мы надеемся, что он достигнет своей основной цели – пробудит у вас, ребята, интерес и любовь к природе, желание пойти в лес, в поле, на речку и не только пойти гулять, но и наблюдать за тем, что происходит в жизни растений и животных» (Там же). Скребицкий был неутомим в наблюдениях над природой, но к художественным новациям не склонен. В издании «Календаря природы» на 1972 год практическая тема ушла полностью, зато клишированных описаний стало больше. Например, январский текст строился на типовом для этого месяца противопоставлении детских радостей и голодных птиц и завершался призывом помочь пернатым:

В ночь на первое января люди встречают Новый год. В окнах домов светятся огоньки разукрашенных елок. В домах по-праздничному светло, тепло и уютно.

А в природе январь – это самая середина зимы. <…> Много наших крылатых друзей с трудом добывают корм в эту суровую пору. Всем им, ребята, очень нужна ваша помощь[404].

Г. А. Скребицкий. Календарь природы. Рис. Э. Булатова. М.: Малыш, 1972

Природоведческие тексты Скребицкого были лишены творческого посыла и энергии деятельного участия, которыми отличались издания Бианки. Но именно они в большом количестве были представлены в советских учебниках для начальной школы: по Скребицкому школьники писали изложения, вставляли пропущенные буквы и учились любить родную природу.

Форма календаря природы открывала возможности для лирических откровений и философских обобщений. Таким изданием был «Календарь природы» (1935–1939) Михаила Пришвина, составленный из рассказов разных лет, которые писатель разместил в календарном порядке (начиная с весны). Пришвин был мастером создавать различные типы рассказчиков (егеря, охотника, геолога), что позволяло использовать дискурс личного присутствия во всех его произведениях. Рассказчик в «Календаре природы» – натуралист, фенолог по роду деятельности:

У нас, фенологов, наблюдающих смену явлений природы изо дня в день, весна начинается прибавкою света, когда в народе говорят, что будто бы медведь переваливается в берлоге с боку на бок; тогда солнце перевертывается на лето, и хотя зима на мороз – все-таки цыган тулуп продает[405].

Пришвин действительно какое-то время занимался со школьниками сбором фенологических данных, но ко времени написания «Календаря природы» забросил этот вид деятельности[406]. Он намеревался в формате календаря природы создать книгу о писательском мастерстве. Фенологию, науку о сезонных изменениях в природе, Пришвин связывает с изменениями в человеческой жизни. Фенологические записи и творческие дневники писателя неотделимы друг от друга:

В нынешнем году я достал себе фенологическую программу и веду записи, как требует наука, но в черновиках своих я тут же отмечаю и события своей личной жизни, встречи, замыслы, так что вся моя жизнь этой весны расположилась фенологически[407].

Творческое может вступать в противоречие с научным, субъективное восприятие – с объективным фактом. Столкновение одного с другим описано в эпизоде, воспроизводящем разговор писателя с натуралистом, энтомологом по роду научных интересов.

– Из этих шестидесяти тысяч собранных вами жуков, наверно, есть у вас какой-нибудь любимый, с которого все начинается? – Он не понял меня, повторил: – Есть у вас любимый жук?

Очень задумался.

– Личный какой-нибудь жук? – бормотал я.

– Есть, – с живостью сказал он, – только это не отдельный жук, а вид[408].

Разговор о личном с энтомологом не получился, но весь опыт «Календаря природы» Пришвина свидетельствует об обратном – личное позволяет увидеть природу не только в частностях, но и в целостности, как живой организм, и в этом истинное назначение науки, философии и искусства.

Взгляды Пришвина на природу находились в явном противоречии с мичуринским подходом, вернее с тем, как изображала знаменитого садовода советская пропаганда. Жена Пришвина вспоминала случай, когда поводом для гневного возмущения писателя послужил лист отрывного календаря с цитатой из Мичурина: «Нельзя ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача» (именно это высказывание часто печаталось в календарях в качестве авторитетного слова). Сорвав ненавистный листок, Пришвин тут же сделал в дневнике запись:

В природе нет к человеку милости: нечего ждать от нее милости. Человек должен бороться с ней и быть милостивым, и охранять природу, раз он является ее царем-победителем[409].

За пришвинским «быть милостивым и охранять» и мичуринским «взять» стояли разные идейные позиции по отношению к природе.

Хотя в 1950‑х годах позиция Мичурина подавалась как единственно правильная, школьная прагматика пыталась сочетать оба подхода. На пришкольном участке ученики по-мичурински высаживали саженцы, а на уроках природоведения те же школьники читали рассказы Пришвина. Календари природы, являвшиеся обязательным элементом советского школьного обучения, заполнялись не только скупыми фенологическими записями. Учителя включали в уроки по фенологии выразительное чтение стихов и художественных описаний[410]. Опубликованные разработки уроков по природоведению свидетельствуют о тонком понимании учителями литературного пейзажа:

Много радости доставляет детям букет из осенних цветов; в сентябрьские солнечные дни их краски особенно ярки и милы. Недаром Пушкин писал:

Цветы последние милейРоскошных первенцев полей…[411]

Популяризация деятельности юннатов и мичуринцев – постоянная тема в отрывных календарях школьников советского времени

Наблюдения над сезонными изменениями в природе, как утверждал школьный методист 1940‑х годов, являются «прекрасной школой наблюдательности», оставаясь при этом «общегосударственным делом» (одно без другого никак нельзя). Несмотря на дидактическую привязанность литературных текстов к природе, погоде и идеологии, их чтение вносило в ежедневный календарный ритуал подобие натурфилософских обобщений, которыми так славились календари природы русских натуралистов[412].

Школьной прагматикой использование природоведческих произведений Бианки и Пришвина не ограничивалось. Материалы из них печатались в календарных альманахах и отрывных календарях для школьников 1950–1960‑х годов. Попав в контекст общественно-политических изданий, каковыми являются календари, произведения Бианки и Пришвина получали неожиданное для природоведческих текстов толкование. Так, на обороте страницы от 2 января в «Календаре школьника» на 1956 год был напечатан отрывок из рассказа Бианки, посвященный описанию зимнего состояния природы:

…Но в трудную пору жизнь отлично умеет притворяться мертвой. Замерли травы, кусты и деревья. Замерли, но не умерли. Под мертвой личиной снега они таят могучую силу жизни – силу расти и цвести.

Вряд ли составители календаря школьника, выпускаемого Политиздатом, предполагали иносказательное противопоставление «мертвой личине» сталинизма возрождение общественной жизни в годы оттепели, но то, что этот смысл мог быть прочитан современниками, сомнения не вызывает. Язык календарей природы читался современниками как актуальный общественно-политический текст. Когда на одной из писательских конференций, где собралось много молодых авторов, Михаил Пришвин закончил выступление словами «сегодня грачи