Дитя дорог - Таня Перес

– Извините, я могу вам немного помешать, доктор? – вежливо спросила я.

– Да, да, в чем проблема? – спросил меня врач и подмял очки на лоб.

Он поднял голову, посмотрел на меня сверху и сказал:

– Уже есть вопросы? Ты только начала работать!

Я положила лист перед ним.

– Я прошу прощения, но мне нужно пояснение. Какую болезнь можно получить, мочась против ветра? И если об этом известно, то почему это все равно делают?

Что-то происходило с лицом доктора. Его рот хотел смеяться, но его самоуважение не позволяло. Он подошел к двери и громко закричал:

– Сестра Гаврилова, Марья Александровна, подойдите и посмотрите на чиновницу, которую вы мне привели! Послушайте вопросы, которые она задает! Вы приводите мне детей, у которых еще молоко на губах не обсохло, вам не стыдно?! Прямо в клоаку, в венерическую клинику?!

– Доктор, скажите мне, пожалуйста, что такое венерическая клиника?

– Вы видите? Эта бедная девочка должна слушать такие вещи?! Вам не стыдно?

Лицо Марьи Александровны застыло. Она ждала, когда буря пойдет. Когда главврач, наконец, сел в кресло и вздохнул, он вытащил платок – я давно уже не видела такого белого платка – и многозначительно вытер свой лоб.

– Вы врач, – сказала Марья Александровна тихим голосом. – Вы ей объясните.

– Я?! Я объясню этой маленькой девочке?! Вы ей объясните или уберите ее отсюда немедленно! Немедленно!

Я вижу, что мое положение пошатнулось. Я подхожу к врачу и тихо говорю:

– У вас есть книги. Дайте мне прочесть их, и я все пойму. За два дня я прочту эти книги, пойму, о чем речь и смогу задавать более умные вопросы.

– Вы видите? – сказала старшая сестра. – Эта девочка умнее нас с вами!

К вечеру я вернулась домой. Мы вдвоем тащили три огромные книги. Это были книги о венерических болезнях и способах их лечения. Всю ночь я читала. На следующий день я уже вернула одну из книг. До конца недели я поняла, где я нахожусь и что мне надо спрашивать.

Так я жила на долгие месяцы. Большинство приходивших солдат были из румынских гарнизонов. Их поставили немцы в украинских городках для поддержания порядка. Сами немцы не могли это делать, потому что им надо было двигаться дальше. По слухам, их положение ухудшилось.

К моему счастью, итальянские солдаты к нам не приходили. Я не знала итальянский настолько хорошо, чтобы спросить их даже одно предложение. Вместо этого я попробовала улучшить знание немецкого. Редкое немецкие солдаты приходившие туда вели себя очень вежливо. Они тоже чувствовали себя довольно неудобно, когда они были вынуждены отвечать на мои вопросы. Но, несмотря на все, они мне задавали свои вопросы:

– Как такая маленькая девочка, как ты, может работать на такой серьезной должности?

Было довольно легко с ними разговаривать. Я иногда их спрашивала даже о более личном, не относящемся к делу. Куда они едут, едут ли они домой или продолжают дальше, на восток. Я им не задавала специфические вопросы. Мне было ясно, что они мне не ответят. Но я спрашивала, из какого города они родом. Им очень нравилось мне рассказывать о родных домах, о братьях и сестрах. Они вели себя очень вежливо. Не было и следа той жестокости, о которой я слышала потом. Все это я делала без всякой цели, но понемногу я составила себе довольно ясную картину состояния войны.

1943 год. Немецкая армия начала проигрывать бой за боем и отступала. Главное сражение было в Сталинграде. Из их очень редких намеков, я поняла, что они не очень-то рады туда попасть. Я понимаю, что они не видели никакой опасности в том, что они болтали со мной. Они видели во мне маленькую, наивную девочку со светлыми волосами. Кстати они у меня отросли и посветлели. Им даже не приходило в голову, что эта девочка – «жидовская змея». Румыны, напротив, ничего о себе не рассказывали. Они выглядели очень запущенными, грязными и очень, очень уставшими. Я понимала, что им просто не до личных разговоров. Будто бы все было в порядке. Каждое утро мы шли вдвоем, Милочкина мама и я, через поля. Иногда мы возвращались в месте, но чаще я возвращалась сама через мост с помощью моего документа. Меня никогда ничего не спрашивали и даже не смотрели на меня. Через мост дорога была длиннее, но я предпочитала ее. У меня был какой-то страх переходить эти поля одной.

Я рассказала дяде Паве о моей новой работе. Я его известила, что теперь он не должен платить Эсфирь Яковлевне за мое жилье.

– Я сама заплачу. – Говорю я.

– Очень хорошо, – говорит дядя Павел. – Последнее время у нас мало денег.

Я не подумала о смысле этих слов. Но через несколько месяцев я прекрасно поняла, о чем шла речь. Больница мне платила пятнадцать украинских марок, они назывались временные. Это был весь мой заработок и довольно хороший, но, к сожалению, госпожа Эсфирь Яковлевна беспощадно их у меня забирала. Несмотря на то, что большую часть времени я проводила не в ее доме. Я понимаю, что эта сумма была платой за молчание. Она избегала рассказов о моих походах, чтобы ее не спрашивали слишком много. Она, наверно, не думала, что я делаю что-то очень опасное.

Однажды, возвращаясь с работы, я встретила парня из гетто, товарища Рувки. Он стоял около Милочкиного дома и ждал меня.

– Ты меня знаешь? – спрашивает он. – Я жду тебя здесь.

– Меня? – удивленно спрашиваю я. – Почему меня?

– Я очень интересуюсь тобой. Расскажи мне о твоей работе в больнице.

– Кто тебе сказал, что я работаю в больнице?

– Рувка.

– Рувка ничего не знает. Откуда он взял это?

– Так он сказал.

– Какое право ты имеешь задавать мне личные вопросы.

Я должна сознаться, что могла довольно резко ответить, если было надо.

Он не смутился. Он мне объяснил цель своих вопросов и сказал, что я не обязана отвечать, если не хочу. В ответ на его расспросы я поинтересовалась:

– Скажи, ты комсомолец? Я тебя прямо спрашиваю. Ответь.

Он раздумывает немного и отвечает:

– Да.

– Хорошо. Я с тобой поговорю завтра. Завтра воскресенье. Я не работаю в воскресенье. Скажи мне, где ты хочешь встретиться, и я там расскажу тебе все, что знаю. Ты обещаешь, что никто об этом не узнает?

– Клянусь жизнью моей мамы!

– Пожалуйста, не клянись жизнью своей мамы! Клянись своей.

– Хорошо. Ей богу. Я клянусь своей жизнью, что никому не расскажу!

Мы дошли до дома госпожи Эсфирь. Я оставляю его, вхожу, и меня окутывают такие знакомые запахи этого дома. В эту ночь я не сомкнула глаз. Я чувствовала, что что-то очень плохое должно случиться. Я все время крутилась на кровати. Я помешала Эсфирь Яковлевне спать. Я поняла, что от меня ждут чего-то очень важного, что может ускорить отступление немцев. На днях мы уже видели колонны военных машин, которые быстро проносились по дорогам назад в Германию. Они останавливались только для загрузки еды и бензина. Все говорили об это. Я все поняла сама. Прорисовывается картина массивного отступления. Я бола очень обеспокоена встречей с парнем. Что случится с теми, у кого я живу, если он расскажет то, что я ему передам. Я почувствовала огромную ответственность. Я не могла избежать действительности. С одной стороны я обязана была рассказать комсомолу правду. Обязана! С другой стороны, я подвергала опасности семьи, с которыми я живу и тех, кто как-то связан с моей жизнью. Я уверенна, что дядя Павел будет «очень рад», услышав эти сведения. Он может резко протестовать какой-либо связи с комсомолом. На рассвете у меня был приступ астмы. Тяжелый приступ.