Дитя дорог - Таня Перес

– Пятнадцать марок.

– Скажи своему «важному» дяде, что ты будешь сама платить за квартиру!

– А что же мне делать с едой?

– В больнице об этом позаботятся. Мы не оставим тебя голодной, моя бедная маленькая девочка. Не оставим тебя голодной. Пока я жива, ты будешь моей приемной дочерью.

Я очень обрадовалась.

– А что будем делать с документами? – спросила Мила. – Ей ведь нужны документы!

– Позаботимся и об этом. – Сказала Марья Александровна.

Спустя месяц все начало организовываться. За это время мы нашли себе новое занятие, я, Мила и «презренный» Вадим ходили слушать итальянские песни. Довольно близко к нам, кажется в северной части Балты, находился лагерь итальянских солдат. Целый день оттуда слышались песни и певучую итальянскую речь. Мы были в восторге. По вечерам итальянцы выносили через колючую проволоку большой горшок, наполненный итальянским супом, в котором плавали изумительные кусочки теста, а цвет у него был красный как помидор. Вокруг этого горшка сидели дети из гетто, из сиротского дома или просто прохожие и держали в руках жестяные тарелки, чашки и даже маленькие горшочки. Один из солдат разливал суп с песнями и любовью в глазах и всегда говорил ласковые слова, которые мы не всегда понимали, но чувствовали, что нас любят. Он разливал огромной ложкой горячий суп в нашу посуду, а когда у нас не было ложек, то мы сначала выпивали жидкость, а потом пальцами вылавливали тесто.

Однажды один итальянец ущипнул меня за щечку и сказал:

– Ке белла синьйорина! (какая красивая девочка!)

Я поняла эту фразу и широко ему улыбнулась. Я спросила его на плохом итальянском:

– Козо фаи а балта? (почему ты здесь?)

Я не уверенна, что я сказала тогда именно эти слова, но наверно было что-то похожее. Он всегда начинал рассказы, которые я понимала частично. Он нам объяснял, что Муссолини хотел очаровать Гитлера и удостоверить его в своей преданности и по этому послал их на русский фронт. Почему-то на фронт они не дошли, их заставили организовать этот лагерь. Потому как они не стремились идти на Сталинград, они остались здесь. Я поняла его почти дословно. Мой папа говорил со своими друзьями по телефону на итальянском, и когда они приезжали к нему на рождество. У нас дома всегда звучали песни на итальянском и арии из опер, пластинки с которыми прибывали к нам прямо из Италии. Таким образом, я хорошо поняла длинный монолог этого солдата и сразу же рассказала своим товарищам. Мы попросили его научить нас итальянским песням. Так появилось у нас новое занятие, сдобренное горячим супом. Дети пели хором, и я до сих пор помню некоторые слова, которые мне показались трогательными и красивыми: «мама, сон танто феличе, перке риторно да те» – Мама, я так счастлив, что возвращаюсь к тебе.

Мы все пели с ними вместе и плакали горькими слезами. Для нас, для беспризорных детей и сирот, эти вечера были частицей прежней, счастливой жизни.

Теперь нужно было решить вопрос с моими документами Надо было произвести для меня копию моего документа из гетто, который сделал мне дядя. На нем должно быть написано мое имя и мой возраст, который остался для меня не совсем ясным. Как же человек не знает своего возраста?! Я знаю месяц и день своего рождения, но не год! После года скитаний по Украине и моего вранья в каждом доме, где мне давали приют, я начала терять ощущение своей собственной личности. Все-таки Марья Александровна нашла служащего в мэрии, которому, «почему-то», она была нужна. Он мне устроил документ, с которым я могла спокойно перейти мост, ведущий в больницу и обратно в гетто. Этот документ был одинаковым для всех. За это время, Мария Александровна подготовила почву к моему поступлению на должность в больницу. Вопрос: что может такая девочка как я вообще сделать. Нашли мне должность переводчицы.

Директор больницы не входил в подробности. Он дал только приказ о том, что и как нудно сделать, чтобы я работала в клинике венерических болезней. Какую венерическую клинику можно было открыть в маленьком городском госпитале?! Марья Александровна, очень умная и практичная женщина решила все сама. Моя «контора» будет в кабинете бухгалтера. Туда можно поставить еще один стол для меня. Из этой комнаты больные должны были проходить туда, где их будут лечить. Я подозреваю, что она не хотела оставлять меня один на один с солдатами, они входили группами становились передо мной, и я должна была задавать разные вопросы, чтобы понять их просьбы. Присутствие бухгалтера создает защиту. За моей спиной была дверь, которая вела в клинику.

Все это было готово к моему приезду в больницу. Но раньше я ничего об этом не знала. Мне ничего не сказали, а я забыла спросить. Приготовления заняли месяц или немножко больше, когда в один день говорит мне Марья Александровна:

– Да, Танечка, завтра в шесть утра выходим на работу.

– А у меня нет документов.

– Твой документ у меня.

– Я могу посмотреть?

Она мне показывает первый в моей жизни фальшивый документ. Документ выглядит, как все документы, ничего особенного. Я переполнилась гордостью. Я большая!

– Я чиновница! Написано, что я чиновница! Ай, ай! Милка, иди скорее сюда! Иди сюда! Посмотри! Я чиновница! Написано!

На следующее утро Марья Александровна и я, сестра Гаврилова и Татьяна Петренко, вышли на работу в городскую больницу.

39.

Моя радость сменилась паникой, когда я легла спать в столовой у Милы, на зеленом диване. Всю ночь мне снилось мое «чиновничество». Что я, тринадцатилетняя девочка, могу сделать в должности чиновника? Рано утром я уже была готова. Снаружи было еще темно. Я зажгла плиту и поставила на огонь чайник. Мне было просто необходимо что-нибудь горячее. Я дрожала от волнения больше, чем от холода. До сего дня я дрожу от волнения, когда начинаю что-нибудь новое. Тогда это было хорошим волнением. Обещаю. Как обычно, есть было нечего. Мы проглотили по кусочку хлеба, и вышли. Мама Милы держала меня за руку, мы пошли в сторону противоположную мосту, через поля.

– Послушай меня, Таня, вбей себе в голову: с этого момента, для тебя я – сестра Гаврилова. Никаких «мама Милы», ты даже не упоминаешь про гетто! Ты – дочь наших соседей румынского происхождения.

– Я не румынка! – кричу я в ужасном гневе.

– Ты – нет, ты – нет. Ты не румынка. – Утешает меня сестра Гаврилова. – Ты дочь румын, но ты родилась тут, в Балте. Как тебя зовут? Скажи скорее!

– Как меня зовут? Таня Петренко. – Быстро отвечаю.

– Очень хорошо! Не ползи, мы не хотим опоздать!

– Марья Александровна, как же я буду Петренко? Мой папа не мог быть румыном. Петренко – это не румынская фамилия, это русская или даже украинская!