Столп. Артамон Матвеев - Владислав Бахревский

Демьян Игнатович убыл в росте:

   — Я говорил писарю Карпу иное: «Вот обрадовал нас великий государь своей державной грамотой насчёт Киева». А писарь мне сказал: «Не всему верь, держи свой разум. Брюховецкому тоже грамоты слали, а после того князь Даниил Степанович Великого-Гагин пришёл с войском да и побил Золотарёнка, Самка, Силича. Тут я и начал быть в сомнении. От царских войск страх на меня нападал. В сём виноват перед великим государем, а изменять — никогда!

Князь Юрий Алексеевич улыбнулся гетману:

   — Что же ты о речах писаря не объявил старшине, всему Войску? Государю почему не отписал?.. Ты что, сам не знаешь, князь Великого-Гагин Золотарёнка и Самка пальцем не тронул. Войско царское пришло на раду, чтоб вы друг друга не побили. Каждый хутор своего гетмана хотел.

   — Я человек неграмотный, — объявил вдруг Многогрешный. — К царю не писал спроста. Писарь сказал, я поверил.

Князь Яков Никитич поискал глазами нежинского протопопа Симеона Адамовича, поспел в Москву расторопный батюшка к разбирательству гетманского дела:

   — Скажи, протопоп, гетману то, что своими ушами от него же и слышал.

Симеон встал, перекрестился, поклонился суду, на гетмана глядел участливо.

   — Винился бы ты, Демьян Игнатович! Великий государь милостив. Знай себе выкручиваешься. Когда ты меня в Москву посылал, что я тебе говорил? И до этого не однажды: «Держись царской милости. Помни судьбину Брюховецкого. Измена — это как пропасть, шагнул — и погиб». А что ты мне отвечал на это: «Поспешай в Москву, там тебя и посадят».

Гетман встал на колени перед боярами:

   — Неистовые мои речи сказаны все в пьяном беспамятстве.

   — Если бы ты об измене не сговаривался, — сказал Юрий Алексеевич, — то все грамоты Дорошенко государю бы отсылал.

   — Я приказывал отсылать! — встрепенулся гетман. — Писарь не отсылал, а я про то не ведал.

Тонул Многогрешный, пузыри пускал. Артамон Сергеевич поспешил на помощь:

   — В Киевобратском монастыре взят переодетый в монаха брат гетмана, Василий. Его везут в Москву. Давайте допросим Василия Игнатовича и решим судьбу обоих.

   — Что ж? Отложим приговор, — согласился Юрий Алексеевич, — но гетман во всём запирается. Его нужно в башне допросить.

Кинулся гетман глазами к благодетелю Артамону Сергеевичу, а тот отвернулся.

Дважды был у пытки гетман Многогрешный. Дважды получил по девятнадцати ударов кнута. При нём пытали полковника Матвея Гвинтовку, клали его руку в хомут. Гвинтовка пытку перенёс, не поклепал ни гетмана, ни себя. Многогрешный показал: на словах об измене среди своих болтал, но с Дорошенко про военные походы не ссылался.

Покоробил Артамона Сергеевича рассказ гетмана о брате Василии. В приезд патриарха Паисия бил Васька челом святейшему, заодно и архиепископу Лазарю Барановичу разрешить от грехов за убийство жены да о дозволении другую за себя взять.

Прощение Васька получил за большую милостыню, а Лазарю да Тукальскому пришлось ему послать по доброму коню. Митрополит запросил и с гетмана посулы: требовал дани с киевских церквей в свою пользу.

— Я отказал, — говорил Многогрешный.

12

В доме Артамона Сергеевича приготовлялся праздничный стол. Изощрённо лакомый, ибо постный, иноческий. Устраивала пиршество повариха Керкира в память о господах своих — о Борисе Ивановиче Морозове да об Анне Ильиничне, супруге его, царицыной сестре.

Все припасы Керкира купила на свои деньги, гостей пожелала видеть знатных у Бога.

   — Благодетель Борис Иванович, — говорила она, — любил позвать за свой боярский стол людей самых учёных, самых мудрых. И не для того, чтобы умом перед другими похвастать. Слушал смиренно, в споры не вступал, но уж коли его спрашивали, говорил, не гнушался. Позови, государь, мудрецов, мы с Авдотьей Григорьевной за дверьми сидя послушаем их речи, а ты уж попотчуй братию по-хозяйски.

   — Кого же ты позвать велишь? — спросил Артамон Сергеевич. Затея ему нравилась, но вот кто у Керкиры в мудрецах?

   — Перво-наперво учителя света нашего Андрея Артамоновича.

   — Спафарий. Раз! — загнул палец Артамон Сергеевич.

   — Учителя царевича, отца Симеона.

   — Симеон Полоцкий. Два!

   — Учителя всего Московского царства отца Епифания. Он в архиерейском дому живёт, в Крутицах.

   — Славинецкий. Три! — Артамон Сергеевич развеселился. — Ну, дражайшая Керкира, есть ещё мудрецы в Москве?

   — Мудрецов много, да все в бегах... А ты позови-ка ещё владыку Паисия. Много бед натворил. Иудей. Всё царство перемутил, но учен, аки змей-искуситель...

   — О Лигариде, что ли, говоришь? Зачем на сердечном пиру ненавистный тебе человек?

   — Послушать. Чем же он всех обошёл? И других послушать. Что ему скажут, достойны ли славы своей.

Артамон Сергеевич был в изумлении.

   — Ай да стряпуха! Дивное дело придумала. Ты — загадка наша и Божие нам дарование. Будь по-твоему.

День назначили ничем не приметный. Спафарий приехал давать очередной урок Андрею Артамоновичу. Быстрая память отрока поражала наставника: буквы запомнил в первое же занятие, латинской цифирью овладел с лёгкостью. Спафарий загружал теперь голову ученика латинской мудростью, приобщая заодно к речи и к начертанию слов.

   — Ин мáгно мáгни капиунтур флюминэ писцес, — повторял за Спафарием Андрей Артамонович. — В большой реке большая рыба ловится.

   — Иниквиссимам пáцем юстйссимо бáллё антэфэро. Самый несправедливый мир я предпочитаю самой справедливой войне.

Артамон Сергеевич, съездивший на пару часов в приказ, воротился в большой радости. Черниговский полковник Иван Лысенко привёз грамоту: круг, собравшийся в Батурине на Светлой неделе, приговорил — раде быть в Конотопе, чтобы князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому идти с товарищи было недалеко. Пусть князь оборонит верных великому государю людей от своевольников. Решено также для спокойствия Малороссии простых казаков Войска Запорожского на раду не звать. Чем больше толп, тем неотвратимее смуты. Бунтари уже зашевелились. Кальницкий полковник Иван Серко явился в Полтаву, да только мутить казаков ему не дали. Полковник Жученко схватил задиру, прислал в Батурин. На раде будут старшина, полковники, сотники. Избрание гетмана произойдёт законно и спокойно.

Артамон Сергеевич спросил разрешения побыть на уроке, и Спафарий с удовольствием сделал Андрею Артамоновичу краткий экзамен. Отрок написал латинскими буквами нынешний год по европейскому счету — МДСIХХII — и продекламировал три фразы:

   — Фóртэс фáртуна áдьюват. (Храбрым судьба помогает.) Ин дубио áбстинэ. (При сомнении воздерживайся). Ора эт лябора. (Молись и трудись).

   — Господи! — Артамон Сергеевич поцеловал сына в голову. — Сколько поколений миновало на земле со дня Творения. Сколько мудрости изречено. Не в одежды бы нам голорожденным облекаться с младенчества — в истины Господни, в откровения пророков, светочей.

Спафарий улыбнулся:

   — Должно быть, Господу интересно, чтоб каждое поколение показало Ему своё сердце, свой разум. Мэмэнто квод эс хóмо. Помни, что ты человек. Вот первейшая заповедь мудрецов для всего мира.

Беседа увлекла Артамона Сергеевича, но тут пожаловали гости: митрополит Газский Паисий Лигарид, иеромонах, справщик царской типографии Епифаний Славинецкий да инок, учитель царских детей Симеон Полоцкий.

Гости приглашены были за стол. Трое московских старожилов встретились наконец со Спафарием, о котором были наслышаны. Настроение у всех поднялось в предвкушении не столько яств, сколько беседы.

Владыка Паисий прочитал молитву, благословил пищу, сели.

Пошло знакомство.

Отец Епифаний за двадцать три года московской жизни издал множество книг, важных для Церкви. «Служебник» со своим предисловием, «Часослов», две «Триоди», постную и цветную, «Следованную псалтирь», «Ирмолог», «Общую Менею», «Новую Скрижаль», переведённую с греческого, с приложением истории исправления книг в России. Перевод «Поучения Отцов Церкви» по указу патриарха Никона Епифаний читал на богослужениях. Говорил он и собственные проповеди. Из переводных книг учёного иеромонаха полезными для мужей государственных были «Правила св. Апостол», «Собрание церковных правил и византийских гражданских законов», «Правила Вселенских и Поместных соборов», «Номоканон патриарха Фотия»...

Все эти труды перечислил для Спафария отец Симеон, надеясь, что Епифаний ответит любезностью, назовёт его книги. Но Епифаний кушал сёмушку, а Спафарий спросил не о сочинениях Симеона, а всё того же Епифания:

   — В какие выси, отец, вы теперь возноситесь?

Епифаний просиял искренне и простодушно: