Ковчег огня - Хлоя Пэйлов

— Ты впервые заговорил о своих родителях.

— Мои отношения с отцом были очень жесткими. Строгий наставник, он пресекал любые проявления легкомыслия.

Такие, например, как вешать в дымоход чулок для подарков.

— Да, похоже, он был тем еще упрямым ослом.

— На самом деле отец был юристом.

— Извини. У меня просто вырвалось, — рассмеялась вслух Эди. — Просто…

— Просто тебе это показалось абсурдным? — Старые раны причиняли уже не столько боли, как прежде, и Кэдмон слабо улыбнулся. — Да, оглядываясь назад, я вижу, что в наших отношениях присутствовала изрядная доля абсурдности.

— Если отбросить абсурдность, не сомневаюсь, отец тобой гордился. Ты поступил в Оксфорд и все такое.

Услышав это, Кэдмон презрительно фыркнул:

— Едва ли. Когда меня выставили из Оксфорда, отец не пережил позора.

— Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь, ну, хотя бы вот столечко? — Большим и указательным пальцами Эди показала это «столечко».

Отодвинув скамью, Кэдмон встал. Места расхаживать было совсем немного, и он прошел к камину. Исповедь — занятие не из приятных, и он повернулся к Эди спиной.

— Через считаные дни после того, как меня выгнали из университета, меня срочно вызвали в больницу Святого Ансельма, где отец проходил обследование в связи с жалобами на проблемы с пищеварением. — Мысленно представив стерильную белую палату, Кэдмон нахмурился, отдаваясь безрадостным воспоминаниям. — Отец был в голубой пижаме, я впервые увидел его в одежде, которая не была безукоризненно отутюжена. — Он оглянулся на Эди. — У моего отца было очень развитое чувство собственного достоинства.

Хотя Эди ничего не ответила, Кэдмон чувствовал, что аудитория у него очень восприимчивая: Эди сидела в кресле, подавшись вперед.

— Утреннее солнце пробивалось в окно над кроватью, заливая отца мягким светом, придавая ему вид добродушного старика. Пожилого гнома, некстати подумал я тогда.

— И что произошло?

— То, путь к чему занял долгие годы. — Повернувшись, он посмотрел «исповеднику» прямо в глаза: — Тут нужно упомянуть о том, что первые тринадцать лет своей жизни я боялся ублюдка, а следующие тринадцать ненавидел его из-за этого страха.

— Отец тебя бил?

Кэдмон порывисто тряхнул головой, отметая это предположение.

— Нет. Больше того, он ни разу не прикоснулся ко мне, ни в гневе, ни в любви. Отец издевался надо мной эмоционально, постоянно отворачиваясь от меня, так что не оставалось сомнений, что он скорбит о том дне, когда я появился на свет. В тех редких случаях, когда отец обращал на меня внимание, это происходило исключительно для того, чтобы сделать мне замечание.

— Полагаю, все это всплыло, когда ты навестил его в больнице.

— Не успел я войти в палату, как отец сообщил мне, во что обошлось мое обучение в Оксфорде. После чего открыто сказал, что ждет от меня должной компенсации. С процентами, нужно добавить.

— Ты шутишь, правда? — Изумление на лице Эди можно было даже назвать комичным.

— Я послал ублюдка к черту, после чего ушел, внутренне наслаждаясь тем, что наконец дал ему отпор. Через двенадцать часов мне позвонил врач и сказал, что отец неожиданно умер от закупорки сосуда.

— И что ты почувствовал?

Этот вопрос был настолько типично американским, что Кэдмон должен был его предвидеть. Должен был, но все равно оказался застигнут врасплох.

— Если хочешь знать, почувствовал ли я себя виновным в смерти отца, отвечу: нет, не почувствовал. Хотя, должен признать, я очень долго ломал голову, пытаясь понять мотивы отца. — Он пожал плечами, показывая, что это оказалось тщетным занятием. — Я только знаю, что мой отец был просто не способен любить.

Боже милосердный! Неужели он действительно произнес эти слова вслух?

Охваченный ужасом, Кэдмон кашлянул, избегая пристального взгляда Эди.

— Быть может, отец тебя любил, но просто не знал, как выразить свою любовь.

— Если бы ты знала его, ты бы так не говорила.

— Я считаю, твой отец поступил бесконечно глупо, вот так впустую растратив свою жизнь. Именно это Герман Мелвилл[43] называл «ужасом жизни, прожитой наполовину». Ну, а что было дальше? Ты был женат? У тебя есть дети?

Кэдмон молча смотрел на вытертый ковер. Разговор как-то незаметно переместился на неуютную почву, некрасивое прошлое собиралось поднять свою отвратительную голову. Вблизи замаячил призрак Джулианы Хау, убитой возлюбленной Кэдмона. Если рассказать Эди про Джули, придется рассказывать и о кровавой расправе на улицах Белфаста.

Скрестив руки на груди, он слушал, как часы на каминной полке с погребальной мрачностью отсчитывают секунды.

Эди положила ему ладонь на руку:

— Если ты боишься мне в чем-то признаться, я все пойму. Честное слово.

Рассерженный тем, что его загнали в угол, Кэдмон поспешно отшатнулся.

— Ты все поймешь? Поправь меня, если я буду не прав, но мы с тобой познакомились всего четыре дня назад. Этого времени едва ли достаточно для того, чтобы узнать, какой чай я люблю, не говоря уж о том, чтобы меня понять. — Он сорвал с крючка на стене куртку. — Тут неподалеку есть кафе. Я схожу туда и возьму что-нибудь на ужин.

Глава 56

Стащив через голову черную водолазку, Эди швырнула ее на деревянную крышку унитаза. Поставив локти на ванну, поболтала мыльную пену, проверяя, добилась ли нужного сочетания горячей и холодной воды. Похоже, до англичан еще не дошло, что иметь дело с одним смесителем проще, чем с двумя отдельными кранами. Но, как быстро убеждалась Эди, англичане были странным и забавным народом.

Расстегнув лифчик, она уронила его на покрытый линолеумом пол. Увидев красное пятнышко у соска, улыбнулась, вспоминая, как Кэдмон удивил ее своей страстью, превратившись в похотливого самца в то самое мгновение, когда с него спали брюки. Ее многое удивляло в Кэдмоне. То, как он окунал булочку в чашку кофе, после чего тотчас же извинялся, словно совершил смертный грех. Его настойчивое желание открывать дверь и первым подниматься по лестнице. Его доброта. Его нежность. Его упорное стремление найти Ковчег.

Господи, какой же он упрямый! У нее мелькнула мысль, что Кэдмон унаследовал от своего отца больше, чем готов был признаться себе самому.

Да, она его толкнула. Но он в ответ толкнул ее еще сильнее. За исключением хладнокровного убийства, Эди готова была понять любую глубокую, черную тайну, которую держал взаперти Кэдмон. Определенно, она сама не была святой.

И сейчас ей нужно было отойти назад. Решительно проводить политику «не спрашивать, не рассказывать». Когда Кэдмон будет готов, когда он почувствует себя более уютно, он сам откроется.

Раздевшись, Эди выключила воду. Затем осторожно сунула мысок ноги в ванну, после чего, удерживаясь руками за края, медленно опустилась в мыльную пену, радуясь тому, что нашла початый флакон с шампунем.

— Замечательно, — с наслаждением промолвила она, чувствуя, как наконец расслабляются напряженные мышцы, и уставилась в наклонный потолок, окрашенный проникающим из комнаты светом в приятный розовый оттенок. — «Так украсим же коридоры букетами роз, ля-ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля…»

Запоздало осознав, что эта песня лучше звучит после пары стаканов горячего пунша, тут же «сменила пластинку» и начала напевать «Юного барабанщика».

Пока она намыливалась, ее мысли снова вернулись к Кэдмону. Для него Рождество — нелегкая пора, если учесть, что его отец…

— Вымыться целиком, чтобы заняться грязным делом, да?

Услышав этот низкий голос, Эди резко повернулась к двери в ванную.

О господи, это был он.

Глава 57

Пораженная видом верзилы, напавшего на нее в Оксфорде, который сейчас стоял, небрежно прислонившись к косяку, Эди подумала, что у нее взорвется сердце, и она беспомощно вцепилась в края ванны.

— А если у тебя возникнут какие-нибудь мысли насчет того, чтобы закричать, заорать, позвать на помощь, я советую сначала хорошенько подумать, — протянул незваный гость, медленно доставая пистолет из-за пояса свободных брюк военного покроя. — Давай лучше сделаем все тихо и аккуратно.

Эди уставилась на кусок темной стали, зажатый в мясистой лапище. В огнестрельном оружии она разбиралась слабо, но глушитель все-таки сразу узнала. Убийца сможет хладнокровно ее прикончить, и никто во всем доме об этом не узнает. Точно так же он расправился в музее с доктором Паджхэмом. Точно так же он, несомненно, убил на своем веку бог знает сколько человек.

Сжимая в руке пистолет, убийца вошел в ванную и подобрал с пола лифчик Эди. Когда он наклонился, Эди увидела у него на голове пластырь. Несомненно, он закрывал рану, которую нанес бутылкой Кэдмон. У громилы и без того была зловещая внешность, а полоски белого пластыря придали ему сходство с заряженным энергией Франкенштейном.