Карантин - Грег Иган

– Понимаю.

Теперь мое «освобождение» от мода верности и от «Карен» выглядит совсем смешно. Я тот, кто я есть, только потому, что послужил проводником этого апокалипсиса, неисправной линией, через которую размазанное человечество будущего сумело вызвать себя к жизни.

В толпе происходит нечто новое – люди начинают собираться группами. Некоторые просто берутся за руки или стоят рядом, но другие в буквальном смысле сливаются. Подавляя панику, я отворачиваюсь. Я не могу на это смотреть. Пока не могу.

Цепляясь за последнюю ниточку нормальности, я начинаю просить прощения у По Квай за то, что так долго обманывал ее. Она только отмахивается:

– Какое это имеет значение теперь? Я понимаю, ты сказал бы мне правду, если бы не мод верности...

– Но я же не сказал тебе правду. Какая разница, что я мог бы сделать. У меня только одно прошлое. Я должен.., отвечать за него. Я должен востребовать его, сделать его моим.

Она смеется:

– Ник, все кончено. Какая теперь разница?

– И я подлец, что использовал «Ансамбль», я же тайком проникал в твой мозг...

Она устало качает головой:

– Ты не проникал в мой мозг. Я делала то, о чем ты просил, только и всего.

– Что?!

Она пожимает плечами:

– Я плохо помню, обрывками. Я думала – точнее, знала, что это мне снится. Мы не раз сидели с тобой вместе и смотрели на игральные кости, и я заставляла их падать так, как ты хотел – и знала, что это невозможно. Но ты ведь ничего этого не помнишь, правда?

– Не помню.

– Ладно. – Она отворачивается.

Я поднимаю глаза к небу и вижу звезду. Пока я успеваю сказать об этом По Квай, рядом с первой звездой загорается вторая. Через минуту По Квай говорит:

– Какие они бледные. Я всегда думала, что они гораздо ярче.

Толпа затихает. Все как один смотрят на небо. Звезды раздваиваются, множатся, заполняя собой все небо, именно так, как мне однажды привиделось на дежурстве в прихожей. Могла ли размазанная раса дотянуться так далеко в прошлое? Неужели мои состояния выбирались уже тогда?

По Квай охватывает дрожь. Я шепчу ей какую-то утешительную чепуху, беру ее за руку. Она говорит:

– Я не боюсь. Просто я не готова. Останови это, пожалуйста, я еще не готова.

Толпа начинает расплываться. Отдельные клетки распадаются, меняют форму, все увеличиваясь в размерах.

В просветы между клетками я вижу одиноко идущего человека. Карен оборачивается, смотрит на меня, слегка хмурится, словно я отдаленно напомнил ей какого-то знакомого. Затем она поворачивается и уходит.

Через все небо вспыхивает звездная дуга. Я встаю, продолжая крепко держаться за По Квай, поднимаю ее на ноги и тащу вместе с собой вперед.

На краю толпы я в нерешительности останавливаюсь. Текучие формы, напоминающие людей, продолжают сливаться друг с другом. По Квай вырывается. Я отступаю. Карен в последний раз мелькает вдалеке, удаляясь, но я почему-то не могу пошевелиться.

Я поднимаю глаза к Небесам; небо становится совершенно белым.

ЭПИЛОГ

В течение недели я ищу ее, перебираясь из лагеря в лагерь. Предполагается, что все, кто находится в лагерях, зарегистрированы в центральном компьютере, но она могла из осторожности зарегистрироваться под чужим именем.

В то первое утро, глядя на развалины, оставшиеся после кровавой бойни, я не верил, что помощь когда-нибудь придет. Ни воды, ни транспорта, ни электричества, еды не больше, чем на день. И миллион гниющих на улице трупов. Я не сомневался, что вся планета выглядит так же, и нас ждет голод и холера. Когда в парке Коулун начали приземляться вертолеты, я чуть не перерезал себе вены – я думал, что это опять какое-нибудь чудо и все начинается сначала.

Похоже, эпидемия не распространилась за пределы города, или по крайней мере те версии, где это произошло, не реализовались. Может быть, население земного шара и размазалось, но чистое состояние, которое было в конечном счете выбрано, ограничило район бедствия Нью-Гонконгом. Если в Лондоне или Москве, Калькутте или Пекине, Сиднее или даже Дарвине и были чудеса, от них не осталось ни следов, ни воспоминаний. Наверное, последствия были минимально возможными из тех, что не противоречили последнему моменту определенного прошлого – последнему моменту, когда все и всюду были еще схлопнуты.

По Квай сначала путешествовала вместе со мной, но на третий день она встретила свою семью. Мне кажется, мы оба были рады, что приходится расстаться. Я точно знаю, что в одиночку гораздо легче думать, что ты такой же, как все – оглушенный, ничего не понимающий, случайно уцелевший.

«Ничего не понимающий» – понятие относительное. Вряд ли я когда-нибудь узнаю, почему размазанная человеческая раса, положив столько усилий, чтобы появиться на свет, прикоснулась наконец к бесконечному пространству за пределами Пузыря – и отшатнулась. (Наверное, не по своей воле. Наверное, ее заставили вернуться. Вмешались создатели Пузыря, и... Впрочем, если судить по посланцу Лауры, такого быть не могло.) Но если размазанное человечество не вынесло – неважно, по какой причине – того, с чем оно столкнулось за пределами Пузыря, у него не оставалось другого выхода, кроме самоубийства. Кроме схлопывания в состояние, из которого оно не смогло бы появиться вновь. Размазывание – это экспоненциальный рост, безграничное увеличение. Альтернатива этому одна – устойчивая и однозначная реальность. Середины быть не может.

Каналы связи жестко контролируются. Геосинхронные спутники НГ переведены в специальный режим, и доступ к ним теперь имеют только войска ООН, поэтому я не знаю, что, по мнению остального мира, здесь произошло. Землетрясение? Выброс отравляющих веществ? Съемочные группы новостей ГВ летают над нами, но им пока не разрешают приземляться. Все же с помощью телеобъективов они могли успеть заснять самые экзотические трупы до того, как их похоронили. А новые культы, несомненно, распространяются уже сейчас, давая всему происшедшему единственно верное толкование.

Несомненно, что распространяются и рассказы уцелевших, которые полагают, что видели, как люди вставали из мертвых.

Я начинаю, впрочем, подозревать, что, как бы ни были надежны свидетельства этих очевидцев, они не подтвердятся при тщательном расследовании. Дело не в том, что они врут или неправильно поняли то, что видели. Все было так, как они говорят – просто это так и не стало реальностью.

Я обосновался в этом лагере, на западной границе прежнего города. У меня есть регистрационная карточка, два раза в день я стою в очереди за едой, я точно исполняю все, что мне приказывают. Большая часть тех, кто занят на общественных работах, – только что набранные добровольцы. Они в один голос говорят, что не пройдет и года, как мы снова будем жить в нормальных домах. Более опытные, впрочем, признают, хотя и неохотно, что рассчитывать надо лет на десять. Нью-Гонконг не будут восстанавливать на прежнем месте до тех пор, пока расследование не выяснит, почему город рухнул. А это – надеюсь – произойдет не скоро.

Мне почти нечем заняться, чтобы скоротать время. Я пытаюсь заставлять себя побольше двигаться, но главным образом лежу на своей койке, вновь и вновь обдумывая происшедшее.

И вот до чего я додумался прошлой ночью.

Может быть, размазанное человечество достигло границ Пузыря – и все-таки не отступило. Может быть, планета до сих пор размазана. Приходится по одному сознанию на чистое состояние, и все это продолжает бесконечно разветвляться. Реализовалась модель множественных миров. Над небоскребами Нью-Гонконга по-прежнему идет кровавый дождь. Дети по-прежнему колдуют с танцующими цветами. Каждая мечта, каждое видение обрели жизнь. На Земле воцарились рай и ад одновременно.

Каждая мечта, каждое видение. В том числе и это, вполне обыденное – посередине между бесконечным счастьем и бесконечным страданием.

И я здесь – лежу, уставившись в темноту, сам не зная, смотрю я в бездну или на изнанку собственных век.

Но мне и не нужно этого знать. Я просто повторяю про себя, снова и снова, пока не чувствую, что могу включить сон:

«В конечном счете все – всегда – приходит в норму».

1 Голографическое телевидение. – Примеч, пер.

2 Намек на книгу Р.Пенроуза «Новое сознание Императора» (The New Emperor's Mind), в которой выдвигается идея о «квантово-механическом» характере человеческого мышления. – Примеч, ред