Наездницы - Энтон Дисклофани

Я бросилась бежать, неуклюже шлепая по грязи. Но в двадцати футах от Мастерса я остановилась. Я была вне себя и понимала, что могу наделать глупостей. Но я также знала, что должна с ним поговорить.

Я наклонилась, и меня вырвало в грязь. У меня кружилась голова, и я уже не понимала, где я и что со мной. Сразу за Мастерсом начинался лес, который покрывал и склоны гор. Я могла бы исчезнуть в этом лесу. Кто огорчился бы, если бы я это сделала? И как скоро мое отсутствие стало бы для кого-то облегчением? Я уже практически не жила жизнью своей семьи. Я проявила беспечность, позволив желанию заслонить все остальное. Закрыв глаза, я попыталась остановить бешено вращающийся вокруг меня мир. Если Декка неизлечимо больна, я исчезну в этом лесу. Если мистер Холмс меня возненавидел, если я разрушила еще одну семью, я покину это место.

«Я думала, мы знаем друг друга, – сказала мама в тот еще более ужасный день, когда я вошла в спальню родителей. Она лежала на застеленной кровати, и желтый свет заходящего солнца озарял ее лицо. Ее голова была откинута на подушки под странным углом. – Ты не та девочка, какой я тебя считала».

Кто же я в таком случае? Когда ко мне прижимался Джорджи, я теряла голову. Я вела себя с ним безрассудно, и даже если бы обе мои покойные бабушки подслушивали у двери, мне было бы на это наплевать – столько наслаждения доставляло мне ощущение прижимающегося ко мне юношеского тела, его тискающих меня настойчивых рук, легкое скольжение его прыткого языка и едва заметное давление пениса, упиравшегося в ткань брюк.

– Довольно! – произнесла я, вздрогнув от звука собственного голоса.

Это был мой испытанный прием, и я часто пускала его в ход.

И поскольку мне было свойственно вести себя безрассудно, я быстро преодолела расстояние, отделявшее меня от входной двери дома Холмсов, обратив внимание на то, что миссис Холмс или кто-то из девочек заботливо прикрыл старыми простынями горшки с розмарином по обе стороны двери и аккуратно обвязал их тесемками. Как я и ожидала, дверь была незаперта. Я медленно ее отворила и скользнула внутрь, в теплый густой мрак прихожей. Ведущая наверх лестница была безупречно чистой, на стенах висели семейные фотографии в отполированных до блеска серебряных рамках. Портреты меня удивили: для меня Холмсы были семьей без прошлого, хотя я и понимала, что прошлое есть у всех, и я даже знала некоторые подробности их прошлого – моя мама и Бостон.

Свет падал откуда-то сверху.

Я вдруг поняла, что уже много месяцев не поднималась по лестнице жилого дома. Я забыла, какими скрипучими бывают эти ступеньки. К тому же я все еще была в ботинках. В глубине души я надеялась, что ступеньки заблаговременно известят хозяев о моем появлении. Дойдя до верхней площадки, я стряхнула с плеч пальто.

Сосновый пол в конце коридора был залит ярким светом.

Я прошла мимо закрытых дверей, за которыми, наверное, спали Декка и ее сестры.

Первым делом я заметила его книги. Их было так много, что комната напоминала библиотеку, в которую я однажды заходила в Гейнсвилле вместе с Джорджи и Сэмом. Сегодня все, что я видела, напоминало мне об этих мальчиках.

Мистер Холмс стоял перед окном у письменного стола и читал газету. Он перевернул страницу, и я увидела какую-то зернистую фотографию, хотя и не смогла разглядеть, что на ней изображено. По моему мнению, место для письменного стола было выбрано неудачно: мистер Холмс не видел входящих в комнату, а все его вещи, книги, письма и фотографии выгорали на солнце. Но я понимала, почему стол стоит именно там: глядя в окно, мистер Холмс видел все, что происходит внизу, девочек, идущих через Площадь, а вдали – горы. Неизменные горы. Я коснулась дверного косяка.

– Кто…

Он обернулся и удивленно уставился на меня. Он был полностью одет – белая выходная рубашка и брюки из ткани в елочку. На ногах у него были украшенные монограммой шлепанцы.

– Теа, ты не должна была сюда приходить, – сказал он.

Он положил газету на стол, и я отметила, что этот мужчина сильно отличается от моего отца и дяди Джорджа. Да, собственно, и от Сэма с Джорджи тоже. Он совершенно меня не знал, в этом и заключалось основное отличие между ними.

– Как Декка? – спросила я.

Мистер Холмс наклонил голову, будто пытаясь как следует разглядеть меня. Я опустила голову. На меня очень давно никто так пристально не смотрел.

– Теа, ты беспокоилась? Прости. Я должен был тебе сообщить. Декка сломала ключицу. Еще одна травма – порез на руке – незначительная. Доктор очень обрадовался тому, что она не ударилась головой.

Йод понадобился для раны на руке. В глазах у меня все расплылось.

– Теа?

Но я не могла поднять глаза. Ее голова…

– Теа, посмотри на меня.

Он произнес это твердо, и я вспомнила, что он по-прежнему директор моей школы. Поэтому я подняла голову и увидела, что мистер Холмс держит в руке бокал. Виски.

– Ее рассудок не пострадал, – прошептала я.

Он медленно кивнул.

– Я оставила ворота открытыми, – пробормотала я. – Я была невнимательна.

Он поставил бокал и пересек комнату. Затем он велел мне сесть в мягкое кресло возле письменного стола и, пододвинув стул, показавшийся мне очень маленьким и легким, сел напротив меня.

– Теа, – начал он, – Декка будет в полном порядке. Мы все испугались, но она легко отделалась.

– Она могла серьезно покалечиться, – произнесла я и подумала о Рэчел.

– Это верно, но все обошлось.

Я снова попыталась заговорить, но он поднял руку.

– Все обошлось, – повторил он. – Это было просто стечением обстоятельств. Поблагодари Бога за счастливый исход, и не будем больше об этом.

В моем мозгу неожиданно закрылась какая-то дверь. Мое восприятие мира изменилось. «Стечение обстоятельств, – думала я. – Все это было стечением обстоятельств».

– Я не могу связаться с Бет. Она где-то в Алабаме, но я не знаю, где именно. Сегодняшний день с самого утра не задался. Наши спонсоры отказываются от своих обязательств. Наши благотворители ничего не жертвуют. – Он улыбнулся и сделал еще один глоток виски. Обычно он был гораздо сдержаннее, чем сегодня. Наверное, таким он бывает, оставаясь наедине с женой. Хотя откуда мне это знать? Возможно, Генри Холмс всегда сдержан и скрытен.

– А хуже всего то, что я их не виню. – Он покачал головой. В его голосе появились горькие нотки. – Прости, Теа. Ты всегда кажешься мне старше своих лет.

– Рэчел? – произнесла я вопросительным тоном.

– Рэчел, – повторил он и замолчал. – Рэчел вне себя.

– Вы на нее сердитесь?

– Да, – ответил он, – конечно, сержусь.

– Не надо.

– Но, Теа, как же она поймет, что поступила дурно, если я не буду сердиться?