Неверная - Али Айаан Хирси

К счастью, никто из местных сомалийцев не был Осман Махамуд, и все же они смотрели на меня и мои джинсы с неприкрытой злобой. Им казалось нормальным отчитывать меня, заставить подчиниться. Они всегда говорили, что я должна покрывать голову и носить длинные юбки. Один мужчина сказал:

– Ты позоришь всех нас своим велосипедом. Когда ты едешь навстречу, раздвинув ноги, видно твои гениталии.

Я ответила ему, что на мне точно такие же штаны, как и на нем, и если у меня видны гениталии, то его должны быть еще заметней. Потом я развернулась и быстро убежала. Сильвия объяснила мне, что, если кто-то будет угрожать мне физической расправой, его отправят в другой лагерь, в остальном мне придется самой постоять за себя.

– Здесь сомалийцы зависят от тебя, – сказала она. – Они стучат в твою дверь и просят помощи. Ты нужна им больше, чем они тебе. Просто скажи, что не их дело, что ты носишь.

Я так и делала – смотрела им в глаза и говорила без обиняков, что думаю. Мне даже нравилось, что я могу высказать им все вслух.

В начале декабря я получила от отца письмо, отправленное на адрес лагеря для беженцев. Он меня выследил.

«Моя дорогая печень, – начиналось письмо. Отец называл меня своей печенью, что в Сомали имеет глубокое значение, ведь человек не может без нее жить. Хавейя была его глазами, а Махад – сердцем. – В нашей игре в кошки-мышки я наконец поймал тебя».

Письмо убеждало меня встать на праведный путь, и сформулировано предложение было так, чтобы позволить мне вернуться, не уронив чести. Отцу хотелось верить, что я все еще собираюсь жить вместе с мужем, которого он выбрал, и мой отъезд лишь короткая отлучка. Еще он написал, что ему нужно триста долларов на срочную операцию на глазах. «Хотя пока ты не получаешь достаточно большое пособие, мне кажется, ты сможешь найти несколько сотен, потому что очень влиятельна».

Отец знал, что я приду в отчаяние из-за вестей о том, что его зрение, и без того слабое, стало ухудшаться. Он предполагал, что я обращусь за деньгами к Осману Муссе. Как иначе я могла собрать нужную сумму? Муж обеспечивает жену – и, если нужно, семью жены. Письмо заканчивалось так: «Твой дом станет для меня либо источником гордости, либо бесчестья… Да хранит тебя Аллах». Зная меня, он думал, что ради спасения его зрения я вернусь к мужу.

Через несколько дней Осман Мусса позвонил в центр. Кто-то зашел к нам в фургон и сказал, что мне звонят из Канады. У меня подкосились ноги. Я взяла трубку, поговорила с ним – и снова солгала. Придумала историю о том, что вовсе не сбежала, а просто уехала на несколько недель в Голландию к своей подруге Фадумо. Он пожурил меня – «Нельзя так убегать» – и велел возвращаться в Германию как можно скорее. Я обещала вернуться и рассказала ему о письме отца. Он ответил, что постоянно общается с ним и все уладит. Видимо, Осман отправил деньги.

Я понимала, что это только вопрос времени. Отец, брат и муж знали, где я. Больше ничего не оставалось, как только сидеть и ждать, когда они придут за мной. Я боялась – боялась физического насилия, которое могло последовать. Но я не хотела возвращаться. Лагерь в Эде был для меня единственным шансом начать собственную жизнь, и я не собиралась его упускать. Я подумала, что как-нибудь выберусь из этой западни.

Однажды морозным январским утром мы с Ясмин пошли в закрытый бассейн, который раз в неделю был открыт только для женщин. Плавать мы не умели, мы просто плескались и смеялись. Вернувшись, я побежала в душ, чтобы вымыть и высушить волосы, с которыми иначе было не справиться. Мне пришлось подстричься, чтобы свести уход за ними к минимуму.

Мы с Ясмин громко болтали, по радио играла музыка, как вдруг в дверь постучали. Ясмин крикнула, чтобы я открыла. Выбежав на порог с мокрыми волосами, я нос к носу столкнулась с Османом Муссой. Рядом с ним стояли еще трое сомалийцев.

Я, с растрепанными волосами, в джинсах, застыла на пороге и не могла вымолвить ни слова. На минуту я стала прежней Айаан: послушной девочкой, привыкшей за долгие годы проявлять гостеприимство.

– Asalaam Aleikum, – поприветствовала я его. – Проходите, пожалуйста.

Я отошла в сторону, а четверо мужчин заполнили все пространство в нашем фургончике. Я не знала, что делать, схватила термос, сказала: «Располагайтесь, я принесу чай» – и убежала в комнату Ясмин. Объяснив ей, что этот мужчина мой официальный муж, я попросила присмотреть за гостями, обещав вернуться, как только смогу. Перед выходом я надела головной платок.

Я пошла в фургончик Хасны, нашей соседки. Сорокалетняя сомалийка всегда была занята, но я знала, что она сможет принять гостей как подобает. Хасна сказала, что приготовит для них чай, и стала хлопотать. Сняв с себя обязанности хозяйки дома, я побежала к Сильвии и рассказала ей, что солгала, чтобы получить статус беженца. Объяснила, что на самом деле сбежала от мужа, которого для меня выбрал отец. Муж приехал, чтобы забрать меня в Канаду.

Я думала, Сильвия ответит, что теперь я не могу находиться в Голландии и должна либо вернуться в Кению, либо уехать с законным супругом. Но она сказала:

– Как ты получила статус – твое дело. Оставь это при себе. Что касается твоего мужа: если не хочешь ехать с ним, просто скажи ему об этом. То, что он твой муж, не дает ему права тебя принуждать. Если он поведет себя грубо, я вызову полицию.

Я вернулась, преисполненная уверенности в собственных силах. Хасна тактично вывела из фургончика Ясмин и троих мужчин, оставив меня наедине с Османом Муссой. Он презрительно обвел рукой маленький, тесный домишко, в котором я жила:

– И что, вот этого тебе хотелось?

– Именно этого.

– Теперь ты поедешь со мной?

– Нет, – ответила я и замолчала.

Не было ни криков, ни слез. Я знала, что для Османа превратилась в ничто: в его глазах читалось презрение. Он предлагал глупой девчонке луну, а она предпочла жить в жалкой лачуге среди чужестранцев. Он считал, что у него есть надо мной власть, что я полностью принадлежу ему. Но я так не думала. Я знала, что теперь у меня есть права. Я предложила ему пройти в фургончик Хасны и пошла вперед.

Когда мы вошли, Хасна сказала:

– Я поговорю с ней.

Она завела меня в свою спальню и стала отчитывать:

– Ты с ума сошла? Богатый, красивый. Чего тебе еще нужно? Чего ты ждешь?

– Скоро я смогу снять квартиру, буду работать, – ответила я.

– Зачем ты так поступаешь? – спросила Хасна.

Она говорила, что я буду проклята, меня ждут нищета, болезни и другие горести. Но я, выслушав ее, ответила:

– Сейчас это слишком для меня.

В конце концов Осман Мусса согласился уйти. Я видела, что он не знает, что делать. Я чувствовала себя в безопасности в Голландии, в центре, где было полно охранников, которые не позволили бы меня к чему-то принуждать. Я нервничала, но неожиданно была уверена в себе.

Я была готова противостоять своей семье. Я открыла в себе источник внутренней силы, проверила себя на прочность – и теперь чувствовала, что справлюсь. Я могла попросить помощи у полиции и у Сильвии: она знала мою историю и не осудила за то, что я сделала, а наоборот, поддержала меня.

Через несколько дней Осман вернулся. Он сказал, что посоветовался с моим отцом и они решили созвать tolka, совет старейшин клана, в лагере беженцев 26 января. Я согласилась.

В последующие несколько дней, наверное, каждая женщина Дарод успела прийти ко мне и попытаться убедить поехать в Канаду. Все утверждали, что я совершаю самую большую ошибку в своей жизни. Отец подобрал для меня прекрасную партию. Каждая была бы готова на все, если бы ей повезло так же, как мне.

Здесь, в Европе, совсем одна, я стану отбросом. Сомалийки рассказывали мне истории, заканчивавшиеся страшной смертью, предупреждали, что джинны накажут меня за непослушание. Они перечисляли случаи в современной истории Сомали, когда девушки сбегали из семьи и становились проститутками, бесплодными, больными. Подумай сама, уверяли меня, тебе двадцать три, моложе ты не станешь.