Неверная - Али Айаан Хирси

– Почему я должна открывать свою кожу? – спросила я Мину. – Разве это не стыдно? Чего ты добиваешься, разгуливая в таком виде? Разве ты не знаешь, как это действует на мужчин?

– Я ношу такие юбки, потому что у меня красивые ноги, – ответила Мина. – Под длинной юбкой их не видно, а мне они нравятся. – Она продемонстрировала ножку. – Если кто-то радуется, глядя на них, тем лучше.

Я не могла в такое поверить! Я сказала:

– Это полностью противоречит тому, во что я верю. Девушки, которые находились рядом с нами, тут же вмешались:

– Почему? Почему вы, мусульмане, такие странные?

– Но если мужчины видят женщину, одетую, как вы, с голыми руками и ногами, они могут возбудиться, – сказала я. – Страсть ослепит их.

Девушки засмеялись. Мина ответила:

– Не думаю, что все именно так. И знаешь, если они возбуждаются, это не так уж плохо.

Мне было обидно, что они смеются надо мной, но я сказала:

– Тогда они не смогут работать, на дорогах начнутся аварии, кругом воцарится fi tna!

– Почему же хаос не воцарился здесь, в Европе? – спросила Мина.

Это была правда. Нужно было только внимательнее посмотреть. Европейцы прекрасно работали, автобусы ходили по часам. Никаких признаков хаоса.

– Не знаю, – сказала я беспомощно. – Может, потому что они ненастоящие мужчины.

– Ой ли? Ненастоящие мужчины? Эти большие и сильные голубоглазые голландцы?

К этому времени все эфиопки до слез смеялись над такой дубиной, как я. Они считали мусульман идиотами. Мы, мусульмане, постоянно кичились тем или другим, но всегда страдали от сексуальной неудовлетворенности. И кто во всем мире, думала я, мог в одиночку повергнуть мир в fi tna? Девушки относились ко мне очень дружелюбно, они знали, что это не моя вина, просто такова моя вера.

Я надела платок и встала в дверях хижины. Группа боснийских беженцев жила недалеко от нас, и сейчас они сидели на солнце и болтали. Женщины, вроде бы мусульманки, были почти голые, они носили шорты и футболки, под которыми не было лифчиков, и можно было даже увидеть их соски. Мужчины работали тут же или сидели и говорили с ними совершенно спокойно, казалось даже не замечая этого. Я стояла, глядя на них, и все думала – была ли правда в словах эфиопок?

Однажды утром я отважилась на эксперимент. Я вышла из дома без головного платка. На мне была длинная зеленая юбка и туника. На всякий случай я оставила платок в сумке, но моя голова была не покрыта. Мне было интересно, что произойдет, и я очень нервничала. Это было действительно haram, к тому же впервые с шестнадцати лет я показала волосы на людях.

Однако ровным счетом ничего не произошло. Садовники продолжали стричь газоны. Никто не высмеивал меня. Впрочем, все они были голландцы, а значит, не совсем мужчины. Я прошла мимо эфиопцев, но никто не обратил на меня внимания. Тогда я решила подойти к группе боснийских мусульман. Никто даже не взглянул на меня. Казалось, так я привлекала даже меньше взглядов, чем с покрытой головой. Ни один мужчина не пришел в неистовство.

Постепенно, за несколько дней, я отказалась от платка. Я подумала: «Скажу Аллаху, что я была осторожна и это никому не навредило». И Господь не покарал меня молнией. Я сделала вывод: когда в Коране говорится, что женщины должны покрывать тело, это, видимо, означает – не привлекать к себе внимание. Объяснив это так, я не чувствовала больше, что грешу. С распущенными волосами, развевавшимися на ветру, я казалась себе даже немного выше.

С тех пор я старалась держаться подальше от сомалийцев. Я понимала, что они узнают меня. Один из них уже спрашивал меня о моем клане. Я сказала свое новое имя, Айаан Хирси Али, а этот человек был не Дарод, поэтому не уличил меня во лжи. И все же я знала, что рано или поздно меня найдут.

Однажды эфиопки сказали мне, что к ним приедет друг и будет учить их кататься на велосипеде. Он тоже был беженцем из Эфиопии; подержанные велосипеды он купил на деньги, сэкономленные из своего еженедельного пособия в двадцать гульденов. Они собирались все вместе выбраться за город. Настоящее приключение! Я отправилась с ними.

Эфиопки, широко раздвинув ноги, садились в седло в своих коротеньких юбочках, а я презрительно фыркала, глядя на их распутство. И все же мне хотелось покататься на велосипеде. Но всякий раз, когда я пыталась взобраться на него в своей длинной юбке, я только заваливалась набок.

– Это же не лошадь, знаешь ли, – хмыкнул эфиопец. – Тебе придется надеть штаны. Купи себе пару джинсов.

Я только что получила пособие на одежду – сто пятьдесят гульденов, поэтому на следующий же день мы с Миной отправились в деревню, чтобы купить мне дешевые штаны. Только мужские размеры могли полностью закрыть мои длинные ноги. В конце концов, я раздобыла огромные, мешковатые мужские джинсы. Они отлично скрывали форму моих ног, я надевала их под тунику, доходившую до середины бедра, так что этот наряд никак нельзя было назвать нескромным.

Потом я снова попыталась оседлать велосипед. И, даже падая с него, чувствовала себя такой свободной.

Теперь мне было очень весело. Каждый день эфиопки придумывали что-то новенькое. Однажды они спросили:

– Не хочешь поплавать?

– Я не умею. Я же утону!

– Глупости, – ответили они. – А купальник можно взять напрокат.

Так я оказалась в обтягивающем купальнике на глазах у других обитателей лагеря, мужчин и женщин.

Я съежилась; я была совершенно не готова к этому. Даже плескаясь в бассейне, я думала об Аллахе и ангелах, которые смотрят на меня. Но, оглядевшись, я увидела, что мужчины не обращают на меня внимания. А если кто и задерживал на мне взгляд, не возникало ощущения, что из-за меня он тут же утонет и отправится в ад. Высокие боснийцы и мускулистые заирцы – я заметила, что тоже посматриваю на них.

Я снова и снова мысленно возвращалась к этому, спорила с собой, пыталась оправдать то, что делаю. Я должна покрывать себя, потому что настолько полна соблазна, что могу сбить мужчину с пути. Даже аромат духов или туфли на высоком каблуке под хиджабом могли якобы пробудить невыносимый хаос желания. Но это было вовсе не так: совершенно ничего не менялось.

Я стала часто приходить к боснийцам. Мне они казались очень интересными, отчасти потому что все голландцы в лагере называли их мусульманами – как будто остальные ими не были. Я заговорила с одной из босниек, которая сказала, что она, конечно, мусульманка, хотя в жизни не носила головной платок; на ней была только коротенькая маечка. Она никогда не читала Корана и даже не могла произнести «Bism'Allah Al-Rahman Al-Raheem» – «Во имя Аллаха, Всемилостивого и Милостивейшего!»[12]. Я не понимала, почему тогда она считает себя мусульманкой, но для нее, похоже, ислам был не верой, а скорее этнической принадлежностью. Для меня это было странно.

В конце августа я получила официальное письмо из Иммиграционной службы. Сердце упало. Это наверняка был отказ, и теперь меня отправят в Канаду или Найроби – в сущности, это привело бы к одному и тому же. Я не заслужила статус беженца; все было кончено. Мина заметила мою растерянность, и я призналась ей, что солгала властям. Она пожала плечами и сказала, что тоже солгала. В лагере было полно людей с придуманными историями, которые боялись, что их вышвырнут вон.

Мина открыла за меня конверт. Это были документы на перевод: я должна была отправиться в Лунтерен, в лагерь для длительного проживания, и ждать там окончательного ответа.

Я написала письмо Хавейе и отправила на ее абонентский ящик, который она недавно завела в Истли, – дала ей свой адрес и попросила никому его не сообщать. Потом от сестры пришел ответ: