Новый Мир ( № 10 2013) - Новый Мир Новый Мир

Я думаю, что обаяние Эмили Дикинсон связано для меня с ее детскостью.

Когда она говорит про собственные стихи, что это «простые новости, которые рассказала Природа», она говорит чистую правду. Но у Дикинсон это не просто «природа природствующая», но просветленная опытом человеческого одиночества и страдания. Поражает сочетание полярных начал: гордость и нежность, и вместе с тем — парадоксальность и эксцентричность. Аркадий Гаврилов верно заметил: «Даже в самых мрачных стихах Э. Д. можно обнаружить игривость — причудливую игру ее ума».

Критику Томасу Хиггинсону, пытавшемуся наставлять ее в правилах стихосложения, она смиренно писала: «Я чувствую себя Кенгуру в чертогах Красоты». Как точно! Лишь поэты умеют объясняться вот так — «мгновенными и сразу понятными озарениями». Вообразите себе Кенгуру, явившегося на бал: неожиданность, невероятность, неуклюжесть и в тоже время — странная, диковатая грация. Но сравнение этим не исчерпывается. Стихи Дикинсон мало того что странны, — поражают неожиданные скачки, перемахи ее мысли. Легкость, с которой она покрывает расстояния между далекими предметами и явлениями. Сильные ноги ее Ума.

Думаю, в Дикинсон осуществился синтез почти всего, что я люблю в английской поэзии: метафизичность Донна, дурачества Эдварда Лира, сердцеведение Шекспира и жажда бессмертия Китса. Непреднамеренность, небрежность — и математическая безукоризненность формулировок.

Похожей русской поэтессы нет. Кое-что по отдельности имеется, да всё вразбивку. У Ахматовой — подходящая царственность, а вот эксцентричности, парадоксальности — недобор. То есть в быту, говорят, — было, а в лирику не допущено: «прекрасное должно быть величаво».

Выдвину рискованную гипотезу: самый близкий к Эмили Дикинсон русский поэт — Осип Мандельштам. В его поэтике есть сходные черты: торжественность речи, усвоенная от Тютчева и Вячеслава Иванова, и нежный регистр — от Батюшкова и Фета. «Сестры — тяжесть и нежность…» и — «Простые новости, которые рассказала Природа с царственной нежностью» ( The simple news that Nature told / With tender majesty ).

 «Восьмистишия» Мандельштама даже внешне похожи на стихи Дикинсон: короткие, афористичные, загадочные. Некоторые его строки, в которых он, по-видимому, описывает свой поэтический метод, вполне можно отнести к Эмили Дикинсон:

Когда, уничтожив набросок,

Ты держишь прилежно в уме

Период без тягостных сносок,

Единый во внутренней мгле…

Она писала так же — «без внутренних сносок», опуская промежуточные звенья.

Сходство восьмистиший Мандельштама со стихами Дикинсон еще и в том, что их одинаково трудно перевести: первые — на английский язык, а вторые — на русский.

В игольчатых чумных бокалах

Мы пьем наважденье причин,

Касаемся крючьями малых,

Как легкая смерть, величин.

Точность в переводе таких стихов вряд ли поможет: нужно, чтобы спонтанность совпала с неизбежностью, чтобы «бирюльки», в которые играет поэт, сцепились так же насмерть, как в оригинале.

Уж как этого достигнет переводчик — его дело. То ли получится склонить к любви и дружбе самые простые словарные эквиваленты, то ли — скорее всего — понадобятся окольные пути и замены… Не зря Анатолий Гелескул, великий переводчик испанской и польской поэзии, писал, обобщая собственный опыт: «Чтобы было „так”, надо, чтобы стало иначе».

Искушение «оставить так» в случае с Э. Д. особенно велико. Потому что слов мало, и каждое — важно. Но нельзя легко уступать этому искушению. «Judge tenderly of me» — это не «судите нежно обо мне». Потому что английская строка звучит как неизбежность, а перевод — как неловкое допущение. Крупная ошибка — сказать себе: «Все ключевые слова вошли в перевод; правда, звучит немного шероховато, но так и надо — ведь стихам Дикинсон гладкость противопоказана». Это неправда. Дикинсон ритмически сложна, но не корява. Наоборот, абсолютно музыкальна и естественна в каждой фразе. 

Помню, когда-то на вечере молодого переводчика Аркадий Штейнберг сказал: «Вы в совершенстве, просто удивительно для такого возраста, усвоили все малые секреты ремесла». И сел на свое место. Таким образом мастер дал понять, что существуют еще и большие секреты ремесла.  

Самый большой секрет — как сохранить тайну стихотворения, чтобы она не выпала в осадок при размешивании. А это всегда может произойти, пока переводчик производит свою алхимическую процедуру — взвешивает, смешивает, нагревает и переливает в другую мензурку.

Григорий Кружков

(52)

Где мой кораблик — плывет ли вдаль —

Канул ли в глубину —

То ли волшебные острова

Держат его в плену —

То ли не сыщет пути назад —

За горизонт заплыв —

Вот что пытают мои глаза,

Глядя через залив.

(243)

Я знаю — Небо, как Шатер,

Свернут когда-нибудь —

Погрузят в Цирковой Фургон —

И тихо тронут в путь —

Ни перестука Молотков —

Ни скрежета Гвоздей —

Уехал Цирк — где он, ау? —

Никто не знает — где —

И то, что увлекало нас

И тешило вчера —

Арены освещенный Круг

И Блеск, и Мишура —

Развеялось и унеслось —

Не отыскать следа —

Смотри хоть в лучшую Трубу —

Морская Даль пуста —

(341)

За шоком боли некий Транс находит —

И Нерв больной уже не колобродит —

И Сердце — леденея как могила —

Не понимает — с ним ли это было?

И механическая Ног работа

Идет своим путем — как будто кто-то

Воспроизводит сгибы и разгибы —

И на душе — покой кремнистой глыбы —

Свинцовый час невидимой Болезни —

Ее мы вспомним —

Ежели воскреснем.

Так замерзающий в пыли сугроба —

Сомлев — уже не чувствует озноба —

(413)

Я на Земле не прижилась

В своем родном Краю —

Тем более не приживусь

А у Святых в Раю —

Там Воскресенье — каждый День —

А Дням потерян счет —

И не бывает, что в Четверг

Вдруг Солнышко блеснет —

Сходил бы погулять Господь —

Вздремнул бы хоть на час —

Нет, Он наставил Телескоп —

И не спускает Глаз —

Сбежала бы подальше

Из-под его руки —

Но «Страшный суд» — не пустяки —

Попробуй — убеги!

(611)

Я лучше вижу — в Темноте —

К чему мне лишний Свет —

Моя Любовь к тебе — сама —

Мой Ультрафиолет —

Она горит — всей Груде Лет

Прошедших — вопреки —

Шахтерской Лампочкой во Мгле

Пронзая Рудники —

И Доски Гроба раскалив —

До Красноты — со мной

Она, как некий Зримый Жар,

Пребудет под Землей —

Что мне Рассвет — когда Она

Над Сумерками дней —

Как Солнце — вставшее в Зенит —

Горит в Душе моей?

(760)

Тем и тронула бедняжка —

Тем меня и поразила —

Как безмолвно — как смиренно —

Подаянья попросила —