Левая Рука Бога - Пол Хофман

Позднее утро мадемуазель Джейн по обыкновению отводила для разбивания сердец и не скупилась на время, иногда посвящая минут по тридцать тем, кто был особенно хорош в мольбах и изливании жалоб на ее красоту, бездушие и жестокость. На этот раз она решила все утро отдать тем, кого подозревала, чтобы либо утвердиться в своих тревожных сомнениях, либо развеять их. Ее покои были устроены так, что она легко могла подглядывать за своими поклонниками в момент их прибытия и ухода, чем мадемуазель Джейн и воспользовалась в то утро.

Уже через несколько часов ее ярость разыгралась не на шутку, потому что худшие опасения подтвердились сверх всякой меры. И все из-за этой неблагодарной потаскушки Рибы.

Трижды в то утро мадемуазель пришлось выдерживать притворные жалобы на разбитое сердце от молодых людей, которые, как стало теперь очевидно, приходили к ней исключительно из-за того, что это давало возможность, явившись пораньше и быстро покончив с унизительной процедурой ползания на коленях перед мадемуазель Джейн, остальное время пялиться на жирную шлюху Рибу. Это было невероятно унизительно; они не только обманывали самую красивую и желанную женщину Мемфиса (что было преувеличением — мадемуазель Джейн в лучшем случае была номером пятнадцатым в списке первых красавиц, — впрочем, учитывая ее состояние крайнего гнева, преувеличением вполне простительным), но они еще и предпочитали мадемуазель Джейн существу размером с дом, которое колыхалось при каждом шаге, как бланманже.

Это оскорбление — а для женщины рода Матерацци быть названной толстой считалось смертельным оскорблением, — конечно, тоже не полностью соответствовало действительности. Да, Риба составляла разительный контраст своей хозяйке и вообще всем женщинам Матерацци, но она отнюдь не колыхалась, как бланманже; кроме того, в те два месяца, что Риба провела в Мемфисе, она была так занята, что не имела ни времени, ни возможности есть столько, сколько ела в Святилище, в результате чего значительно потеряла в своей масляной пухлости. То, что прежде казалось слишком уж необычным, теперь стало весьма соблазнительно необычным. Привыкшие к мальчишеской худощавости и неприветливости женщин Матерацци, юноши Матерацци все с большим интересом заглядывались на изгибы фигуры и покачивающиеся округлости Рибы, когда она медленно прогуливалась со своей надменной хозяйкой. Равно привлекательными для них были ее веселая улыбка и приветливое обращение. Мужчины Матерацци были с детства воспитаны на ритуалах рыцарской любви, подразумевавших безответное и безнадежное обожание бесстрастного объекта поклонения, который ни во что их не ставил. Поэтому тот факт, что значительное количество поклонников перенесло свое внимание на пышнотелую красавицу, которая отнюдь не смотрела на них как на гадость, которую кошка приволокла из сада, едва ли нуждается в объяснении.

В приступе чудовищной ярости мадемуазель Джейн выбежала из своего укрытия в главную приемную, где Риба только что закрыла дверь за юным Матерацци, который вышел на улицу улыбаясь, со взором, затуманенным желанием, и стала громко звать домоправительницу:

— Анна-Мария! Анна-Мария!

Риба в изумлении взирала на свою пунцовую от гнева хозяйку.

— Что случилось, мадемуазель?

— Заткни свой поганый рот, ты, пузатая бочка с салом, — притворно вежливым тоном произнесла мадемуазель Джейн к крайнему изумлению Анны-Марии, которая поспешно явилась на истеричные крики хозяйки. Взглянув на нее так, словно еще секунда, и она взорвется, мадемуазель Джейн указала на Рибу: — Вышвырни эту коварную мошенницу из моего дома. И чтобы я больше никогда не видела здесь эту прошмандовку!

Мадемуазель Джейн собралась было завершить свою тираду увесистой пощечиной, но передумала, заметив, как удивление на лице Рибы сменилось гневом от такого чудовищного оскорбления.

— Убрать ее с глаз моих! — крикнула она Анне-Марии и, шелестя шелками, метнулась обратно в свои покои.

20

ИдрисПукке не оставил попыток переучить желудок Кейла. Его новая диета поначалу должна была быть простой — в конце концов, разве не простота является проверкой мастерства хорошего повара? В следующий раз вернувшись с прогулки, Кейл увидел еще одно фирменное блюдо ИдрисаПукке: свежую форель, выловленную в озере близ сторожки, чуть подкопченную, с вареным картофелем, травами и листьями. К картошке Кейл отнесся с осторожностью, поскольку она была сдобрена небольшим количеством растопленного масла, но все прекрасно удержалось в желудке, так что он даже попросил добавки.

Так, день за днем, шло время. Кейл, как и прежде, совершал долгие прогулки то с ИдрисомПукке, то без него. Они часами сидели и разговаривали, вернее, говорил, конечно, в основном ИдрисПукке. Он также учил Кейла ловить рыбу, вести себя за столом в культурном обществе (не рыгать, не чавкать, есть с закрытым ртом) и пересказывал ему свою удивительную жизнь, порой прохаживаясь на собственный счет, что поначалу смущало Кейла. Посмеяться над взрослым означало получить суровую порку, а следовательно, тот, кто приглашал тебя посмеяться над ним, не заслуживал доверия. Одновременно ИдрисПукке продолжал обогащать Кейла своей жизненной философией.

— Любовь между мужчиной и женщиной — лучшее подтверждение того факта, что все в мире надежды есть лишь бессмысленные заблуждения, ибо любовь сулит чрезмерно много, а дает чрезмерно мало.

Или:

— Я знаю, мне нет необходимости говорить тебе, что весь этот мир — сущий ад, но постарайся понять, что в этом аду мужчины и женщины, с одной стороны, — души, подвергающиеся адским мучениям, а с другой — сами черти, которые эти мучения устраивают.

И еще:

— Ни один по-настоящему разумный человек никогда ничего не примет на веру только потому, что некий авторитет утверждает, будто так оно есть. Не верь ни во что, в чем ты лично не убедился.

В ответ Кейл рассказывал ему о своей жизни у Искупителей.

— Поначалу мы боялись не только побоев. В те первые дни мы верили в то, что они говорили: что якобы, даже если нас не застукают за чем-то неподобающим, мы все равно грешны от рождения и что Бог видит все, что мы делаем, поэтому мы независимо ни от чего обязаны признаваться во всех неблаговидных поступках. А если не признаемся, умрем в грехе, попадем в ад и будем там гореть вечно. Мальчики действительно умирали каждые несколько месяцев, а Искупители говорили нам, что они отправились в ад, где корчатся в вечном пламени. В те времена я, бывало, лежал ночами напролет без сна после молитвы, которая начиналась словами: «Если я умру сегодня ночью». Иногда я был совершенно уверен, что стоит мне заснуть, и я умру, после чего буду пребывать в вечных муках. — Он помолчал: — ИдрисПукке, сколько тебе было лет, когда ты узнал, что такое страх?