Левая Рука Бога - Пол Хофман

В душе Генри было выжжено множество образов ада, но в ней не было — до этого божественного мига — ни одного образа рая. И вот оно — само воплощение благодати в изящной складке мягкой кожи, к коей немыслимо было прикоснуться, и это вызвало в его душе такой звонкий трепет, что она звенела и сотрясалась от восторга вплоть до того самого дня, когда Генри суждено было умереть.

Преображенный этим священным трепетом, Смутный Генри медленно отполз за гребень холма. Риба же еще долго продолжала плескаться, понятия не имея о священном прозрении, происходящем за ближним холмом. Даже если бы Генри остался на берегу озерца и открыто наблюдал за ней, она не увидела бы в этом ничего предосудительного. Рибе нравилось доставлять удовольствие мужчинам. В конце концов, именно для этого ее и растили. Что же до Смутного Генри, то его можно сравнить с камертоном, по которому разок ударили, и он начал вибрировать — и продолжал вибрировать еще много месяцев спустя. Природа наделила Генри способностью испытывать страстное желание, но прожитые годы жизни не доставили ни опыта, ни понимания, которые помогли бы ему справиться с ним.

С устройством Рибе повезло гораздо больше, чем мальчикам. Для начала ее сделали горничной горничной личной горничной мадемуазель Джейн Вельд. Каким бы низким ни было это положение в жестоком мире дамской прислуги, иным требовалось лет пятнадцать службы, чтобы его завоевать. Племянница Канцлера Випона отнеслась к Рибе с особой неприязнью, раздосадованная тем, что ей пришлось — и все это видели — держать в своем штате под-подгорничную столь низкого звания. Однако ее неприязнь стала ослабевать (а вместе с этим начала возрастать и без того сильная неприязнь со стороны других горничных), когда выяснилось, что Риба обладает уникальными умениями, которые так ценятся в дамской прислуге: она была величайшей мастерицей изящно и безболезненно укладывать волосы; она умела выдавить прыщ или угорь на лице настолько деликатно, насколько это вообще в человеческих возможностях, а потом замаскировать красноту так, что та была совершенно не видна; лица расцветали под воздействием домашних кремов и лосьонов, в приготовлении которых Риба была просто волшебницей; уродливые ногти становились изящными, ресницы — густыми, губы — алыми, ноги — гладкими (причем волосы с них она удаляла без обычной чудовищной боли). Одним словом, Риба оказалась находкой.

Это поставило мадемуазель Джейн перед вопросом: что делать с двумя ее другими, теперь уже не нужными личными горничными, старшая из которых служила ей с детства. Будучи во многих отношениях воплощением того, что называют холодной красавицей, мадемуазель Джейн не была совсем уж бессердечной и не могла заставить себя вот так прямо заявить старой Брайони, что больше не нуждается в ее услугах. Она понимала, как расстроится Брайони, а кроме того, ее очень тревожило, что та была в курсе многочисленных секретов, которыми мадемуазель Джейн с ней опрометчиво делилась: имея достаточный повод, разозленный человек может воспылать желанием выдать их. Решив избавить Брайони от болезненной процедуры увольнения после двенадцати лет беспорочной службы, мадемуазель Джейн отправила старую горничную купить тюбик розмаринового кольдкрема, а сама велела тем временем собрать ее вещи. По возвращении несчастная горничная обнаружила лишь пустую комнату и слугу, вручившего ей конверт. В конверте лежали двадцать долларов и записка с благодарностью за верную службу и сообщением, что Брайони переводят в качестве горничной к дальней родственнице бывшей хозяйки в отдаленную провинцию. В знак признательности за вышеупомянутую верную службу в долгой дороге ее будет сопровождать слуга, который передал Брайони конверт и которому приказано неотлучно находиться при ней и охранять ее до самого пункта назначения. Мадемуазель Джейн желала Брайони удачи и выражала надежду, что ее дальнейшая судьба сложится наилучшим образом. Не прошло и двадцати минут, как Брайони уже сидела в седле и вместе со своим защитником направлялась к новой жизни. Больше о ней никто никогда не слышал.

Вторую горничную — на тот случай, если Брайони была так же несдержанна на язык, как ее хозяйка, — тоже сослали в глухой угол, и мадемуазель Джейн получила возможность наслаждаться жизнью, в которой прыщи, угри, тонкие губы и непослушные волосы стали не более чем воспоминанием.

В течение нескольких месяцев молодая аристократка пребывала в раю. Благодаря искусству Рибы ее довольно посредственная внешность неправдоподобно преобразилась к лучшему. У нее появилось еще больше поклонников, что побуждало ее — как требовали традиции ухаживания, принятые у Матерацци, — относиться к ним еще более презрительно и насмешливо. Если вы когда-либо разбивали чье-нибудь сердце, вам хорошо известно, что не существует средства, сколь бы редким и дорогим оно ни было, которое могло бы доставить такое же острое наслаждение, как сознание того, что ты — средоточие чьих-то грез и желаний и что в твоей власти всего лишь легкой улыбкой или взглядом раздавить человека.

Поначалу ничего вокруг себя не замечавшая от восторга, гордящаяся тем, что теперь разбивает больше сердец, чем даже ненавистная Арбелла Лебединая Шея, мадемуазель Джейн со временем стала подмечать нечто настолько странное и невиданное, что в течение нескольких недель оно представлялось ей плодом собственной фантазии.

Кое-кто из молодых аристократов — правда, не все, а лишь кое-кто, — казалось, вовсе не были так уж удручены ее неизменными отказами, как она того ожидала. Конечно, и эти претенденты стенали, вздыхали, горько жаловались и умоляли ее взять отказ обратно, подобно всем другим, однако, как мы видели, мадемуазель Джейн обладала определенной чуткостью (пусть лишь в том, что касалось ее самой), отчего она и начала подозревать, что все эти проявления чувств не были до конца искренними. И что это могло означать? Быть может, думала девушка, она просто привыкла разбивать сердца, и острота удовольствия притупилась, как то бывает с удовольствиями, коим слишком часто предаешься? Но нет, это было не так, поскольку сама она испытывала ничуть не ослабевающий прилив чувств, когда речь шла о тех поклонниках, которые искренне страдали от ее холодности. Что-то происходило.

Позднее утро мадемуазель Джейн по обыкновению отводила для разбивания сердец и не скупилась на время, иногда посвящая минут по тридцать тем, кто был особенно хорош в мольбах и изливании жалоб на ее красоту, бездушие и жестокость. На этот раз она решила все утро отдать тем, кого подозревала, чтобы либо утвердиться в своих тревожных сомнениях, либо развеять их. Ее покои были устроены так, что она легко могла подглядывать за своими поклонниками в момент их прибытия и ухода, чем мадемуазель Джейн и воспользовалась в то утро.