Тайны тринадцатой жизни - Сергей Каратов

По дороге к дому, где поселилась семья Пихенько, Гарик расхохотался, увидев сзади на куртке девушки многозначительную надпись: «Не бросать!» Светлана отреагировала тут же:

– Не вижу в этом ничего смешного!

– Понятно, – сказал Гарик, – женская солидарность!..

Смычкин и Пихенько сидят и режутся в шахматы. Входит пьяный Гарик в обнимку с хорошенькой девицей, которую все узнали.

– Ну, ты, брат, дошёл до ручки, – оглядывает вошедших Владлен.

Гарик опускается на колени перед девушкой, целует её оголённое бедро и говорит:

– И до ножки тоже.

Смычкин говорит Жоржу:

– Пихенько, попроси у своей жены губную помаду.

– Зачем тебе, мужику, бабская помада?

– Губы трескаются, – говорит Смычкин.

– С чего это у тебя вдруг губы стали трескаться? – вмешался Гарик.

– Я понял, – сказал Пихенько, – с чего это у Смычкина возникла такая проблема: он постоянно облизывается из-за сладкой жизни вокруг.

Когда в своём желании поговорить Пихенько входил в раж, то его обязательно начинала интересовать политика:

– Старая Качель периодически вступала в великобратание с непримиримыми противниками и, расслабившись от похвал, сдавала свои позиции.

Народ говорил по этому поводу:

– Вот придёт дурень во власть, так и домой не попасть.

Ося многозначительно хмыкнул и поглядел на Пихенько. Видно было, что он побывал в любимом погребе, отчего лицо его излучало доброту:

– Мужики, у меня нюх отличный, пойдём в дом, там Нюра моя блинов напекла, горкой выложила и намаслила их отменно. Так что, к столу, дорогие гости.

Бой с тенью

Владлен Валерьянович влетел в общую кухню с проклятиями в адрес всех старокачельских средств массовой информации. Он так негодовал, размахивая руками, что уронил с плиты большую кастрюлю с супом. Раздался грохот, и брызги вперемешку с лапшой, кусками мяса и лавровыми листами устряпали весь пол, брюки поэта, а ещё от падения на каменный пол эмалированной кастрюли досталось и тем, кто в это время имел глупость оказаться на кухне. В числе пострадавших были Ося с Гариком, Пихенько и его грузная жена Нюра, в миру Анна Макаровна. Она всплеснула руками и тут же понесла незадачливого Смычкина матом, да ещё куда хлеще, чем он только что публично отзывался обо всех СМИ. Иногда он говаривал примерно так: смилуйся СМИ, а иногда, как сейчас, например, клеймил их бранными словами, которые в силу этических соображений даже не хочется тут приводить. Самым последним аргументом в этой незримой борьбе, в этом жутком поединке, который позднее историки литературы назовут не иначе, как «бой с тенью», был у Смычкина полный уход отовсюду, куда его не пускали. Вот скажет докучливый читатель, как можно уйти оттуда, где тебя нет? Очень просто. По мнению Владлена Валерьяновича, уход этот означает то, что он перестаёт писать стихи, отказывается от членства в Приёмной комиссии Союза писателей Старой Качели, а также он пригрозил всем собравшимся на кухне, что заберёт ещё и рукопись книги стихотворений, которую он заложил в издательство «Ас» два года назад и которую до сих пор ещё никто и не прочитал. Но самым страшным аргументом в пользу ухода из литературы Смычкин привёл такой: «Продам пишущую машинку и старый компьютер». Анна Макаровна отматерила Смычкина за пролитый суп, а заодно дала затрещину своему Пихенько только за то, что тот имел неосторожность робко возразить ей по поводу невиновности Смычкина.

Жорж стал объяснять Нюре, что Владлен такой взвинченный исключительно из-за «чёртовой системы», которая довела яркую личность до таких эмоциональных взрывов, но его жена не дослушала доводов мужа-апологета и ушла в недра коридоров и комнат по скрипучему паркетному полу.

А неугомонного Смычкина окружили друзья и наперебой начали уговаривать, не делать всего того, на что нацелился Владлен Валерьянович.

– Ты же светило отечественной литературы, – стали убеждать его в один голос Пихенько и Гарик.

Ося согласно кивал головой и поддакивал.

– Ты не вправе так распоряжаться своим даром, который тебе дан свыше, – внушительным тоном говорил Гарик, одновременно счищая с брюк Смычкина шмотки прилипшей лапши. – Ты можешь только творить, выступать, видеться с любимыми женщинами, всё остальное – это проделки дьявола, на которые не стоит обращать внимание. Мало ли кто и в каком месте тебе подставляет ножки, значит, завидуют твоему таланту, не желают пускать конкурента на ту литературную ниву, где сами хотят безраздельно властвовать и пудрить мозги читателям своими недопечёнными и попросту бездарными произведениями.

– Правда, Владлен, послушай, что говорят тебе твои друзья, – выбрав возможность вставить своё слово, вклинился Пихенько. Ты можешь по-разному относиться к нам, к твоим товарищам, но ты не должен нас лишать удовольствия гордиться тобой.

Смычкин методично расшагивал по перепачканной кухне и, то с одного, то с другого ракурса оглядывал воркующих приятелей, всё ещё продолжая фыркать и выкидывать угрожающие или оскорбительные жесты в адрес вечных обидчиков. Но и великий гнев его имел особенность истощать свои запасы крепких выражений. После чего он начинал понемногу приходить в себя. А когда Владлену налили сто грамм водки под огурец, то он окончательно вернул себе эпикурейскую невозмутимость и душевное расположение.

– Хорошо, – промолвил он, глядя в окно, не продам я свою машинку и старенький компьютер. Я, наоборот, куплю себе новый компьютер, и тогда они ещё узнают меня. И, может быть, даже полюбят…

Гарик, поняв, что можно начинать подшучивать, говорит:

– Неудачника и на верблюде собака укусит. Ты же сам говорил, что слаб человек.

– Может, и говорил про человека вообще, – с угасающим волнением упорствует Смычкин, – а для литератора я бы предложил придерживаться совета Вергилия: «Будьте тверды и храните себя для грядущих успехов». А сам я был и остаюсь абсентеистом, человеком, не участвующим ни в каких литературных течениях.

Турагент

Самую занятную историю про Пихенько Гарик услышал от словоохотливого осьмушкинского стоматолога, к которому он пошёл из-за выпавшей пломбы. Вот его рассказ:

«После увольнения из своей захудалой конторы Пихенько решил подрабатывать мелкой торговлей. Челноки мотаются за границу, привозят шмотки и получают неплохой навар. А почему бы не попробовать! Он прослышал, что в Варшаве легко разжиться дешёвыми лекарствами, а ехать туда можно без всякой визы. Ему даже подсказали, куда надо обратиться по приезду. В центральной аптеке польской столицы он попросил панкреатин, который являлся дефицитным в Старой Качели. Ему ответили, что его сейчас нет. На вопрос, когда прийти, попросили заглянуть завтра. Пересидев ночь на вокзале, он снова пошёл в ту аптеку. Но утром его снова разочаровали. Сказали, что он будет, но через день. Ночью, измотавшийся за день Пихенько, заснул крепче обычного, и у него стащили походную сумку с вещами первой необходимости. Расстроенный, днём он решил походить по рынку, чтобы купить электробритву, полотенце и зубную щётку с пастой. На самом входе у рынка он обратил внимание, как молодые люди играли в забавную игру: надо было понять, под каким из трёх напёрстков окажется блестящий шарик. Ведущий так ловко манипулировал жёлтыми напёрстками, что Пихенько поначалу никак не успевал отследить глазами за перемещением шарика. Тогда он настроился и стал внимательно присматриваться к игре. Жорж долго колебался, но увидел, что дело это выгодное: один парень разжился при нём сразу четырьмя тысячами злотых. Потом ещё выиграл полторы тысячи. Вид купюр, которые удачливый игрок вложил в свой кожаный портмоне, возбудил азартного Пихенько. Да тут ещё кто-то стал подбивать его попробовать сделать ставку. Наконец, он не удержался и потянулся за кошельком. Перед этим он разменял за зарешёченным окошком обменного пункта свои взятые в долг доллары на злотые, и денег вдруг стало так много, что они едва помещались в его кошельке. Заняв место на табуретке за столиком напротив ведущего, он тут же стал безупречно угадывать местонахождение шарика, чем поверг в восторг окружившую игорный столик толпу. Ведущий недоуменно таращил глаза, вертел напёрстками, то тут, то там одним из них накрывая похожий на каплю ртути шарик, но глазастый Пихенько успевал фиксировать каждый его жест, каждое перемещение четырёх мелких предметов на гладкой поверхности игрового столика. Деньги теперь не помещались не только в кошелёк, но они уже не влезали в грудной карман серого пиджака. Толпа любопытных росла. Многие из наблюдающих сами решили попытать счастье, но ведущий и его помощники, которые изображали из себя любителей лёгких выигрышей теперь внезапно легализовались и превратились в одну команду, занявшую довольно агрессивную позицию по отношению к удачливому игроку. Однако гул плотно сбившейся толпы мешал им просто дать по шее Пихенько и отнять деньги, которые тот ловко выигрывал у напёрсточников. Возникла патовая ситуация: отбить деньги силой, на что ведущий и его окружение рассчитывали поначалу, не позволит толпа болельщиков, которая впервые увидела везунчика, сумевшего обжулить самых главных мошенников на этом рынке. Все люди, разумеется, были на стороне победителя. А отыграться напёрсточники не могли никак. Тогда они решили прервать игру, сославшись на то, что у них кончился призовой фонд. Пихенько вполне устраивал такой финал. Он встал, поддёрнул штаны и орлиным взором победителя окинул сочувствующую ему толпу варшавян и таких же приезжих челноков, как он сам. Жорж на минуту почувствовал себя освободителем простых поляков от интервентов, вторгшихся на их землю под личиной всевозможных расхитителей и мошенников. Его серый пиджак оттопыривался во все стороны, потому что деньги не помещались в его пяти карманах. Разноцветные злотые с портретами знаменитых поляков мешали Пихенько достать носовой платок и вытереть увлажнившиеся от счастья глаза. Одна из почтенных дам, „пшекая“ по-польски, вынула свой надушенный платочек и поухаживала за счастливчиком. Между тем, удовлетворённые болельщики Жоржа стали так же быстро исчезать, как и появились, а напёрсточники торчали поблизости. Растолстевший от денег Пихенько стал главным объектом их внимания. Они должны были оберегать своего клиента, чтобы его до них не успели обчистить рыночные карманники и хапушники, которые, конечно же, унюхали, откуда пахнет жареным. Маленький, суховатый Пихенько, возраст которого невозможно было определить, поскольку на его теле, как на срезе дерева, не откладывались годовые кольца, шёл по прилегающей к рынку площади под ручку с дородной миловидной дамой. Та всё ещё держала развёрнутый платочек, впитавший пот волнения и слёзы умиления нежданно-негаданно свалившегося на неё кавалера. У перекрёстка стоял гул от двух потоков машин, которые неистово разруливал в разные стороны постовой полицейский. Он напоминал голкипера в чёрном, ожидающего удар мяча, и на всякий случай неистово мельтешил туда-сюда, пытаясь заполнить собой всё пространство вдоль охраняемой им сетки. При пересечении улицы на зелёный свет, отслеживаемая парочка поравнялась с постовым полицейским. Вдруг Пихенько проявил невероятную прыть, он подскочил к постовому, выхватил у того полосатый жезл и больно ударил этой дубинкой даме по мягкому месту. Хотя действия Жоржа были довольно спонтанными, и нанесение удара дубинкой он придумал по ходу дела, тем не менее, не промазал. Да и формы у сопровождавшей его дамы были таких внушительных размеров, что промазать было просто невозможно.