Большая родня - Михаил Стельмах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Облет делают. Скоро будут отлетать от нас, — поднял голову Варивон.
— Эге-ге, Иван. Уже посланцы трясут юбками к нам, — отозвался сзади Василий Карпец.
Левадой спешила растянутая группа женщин; за ними, из зарослей ольшаника, появились первые мужские фигуры с дубинками и палками в руках.
— Не наступай, не наступай, вражина, а не то будет битва, — козырьком приложил ко лбу кургузую широкую ладонь Степан Кушнир.
— Неужели до потасовки дойдет? — настороженно вытянул шею Поликарп.
— Может, дойдет, а может, и нет, — не оборачиваясь и не отводя ладони, медленно ответил Кушнир. — Тем не менее чистик держи крепко в руках, крепко держи, береженного бог бережет.
Возле теодолита беспокойно засуетился землемер, бросился было зачем-то к телеге, но на полдороге раздумал и снова возвратился к треноге, коснулся пальцами свинцового кубаря.
— Пашем, ребята, а то в самом деле подумают, что испугались их. Вьйо, кони! — стрельнул кнутом Иван Бондарь и за его плугом потянулись другие.
Первой на бугорок вылетела, приминая сапогами свежую пашню, высокая худая Настя Денисенко и сразу же накинулась на Степана Кушнира.
— Трясца бесила, дубила, вашу ма… Кто вас, босяки, на чужую землю просил? Убирайтесь к чертовой матери, пока ребра целы, пока голова на вязах торчит. Убирайтесь, злыдни чертовы!
— Погоди, погоди, женщина хорошая. Разве же так с людьми говорят? Где же твой добрый день? Ведь мы же с тобой, можно казать, родня какая-то.
Настя сначала оторопела от неожиданно спокойного голоса, хлопнула глазами, но сразу же опомнилась и визгливо закричала:
— Чего ты мне баки забиваешь? Убирайся, чтобы ноги твоей здесь не было. Вишь, какую родню нашел! Какие мы с тобой родственники?
— Вот тебе и на, — развел руками Степан. — Уже забыла: твой же отец и мой отец на одном солнце онучи сушили. Еще тебе мало? Еще тебе мало?
— Бей, кум, его, черта окаянного, по макитре, а то он тебе зубы заговаривает, — отозвался запыхавшийся голос из толпы.
— А-а-а, это ты, моя ясочка, ангельским голоском отозвалась? — стал на цыпочки Степан. — А я тебя когда-то сватать хотел. И хорошо, что не женился — где-то треснула бы теперь от большой любви моя макитра. Треснула бы.
Кто-то даже засмеялся в толпе, но снова галдеж покрыл поле.
— Молчите, бабы, дайте поговорить с людьми. — Вперед важно выступил Сафрон Варчук. За ним вышли из толпы Ларион Денисенко с двумя сынами, Лифер и Митрофан Созоненко, Яков Данько, старый Заятчук и еще несколько человек. В стороне стоял с увесистой дубинкой розовощекий, с пушистым чубом Карп Варчук, с любопытством посматривая на землемера.
— Тпррру! — властно остановил лошадей Сафрон, поравнявшись с Бондарем. — Здоров, Иван.
— Ну, чего тебе?
— Плохое дело затеял, Иван. По-доброму говорили тебе — не посягай на нашу землю, не сей передряги между людьми. И вы, люди добрые, пашите, сейте на своих наделах. Ведь из чужой руки хлеба не наешься. — Вздрагивает обвислый тонкий нос, шевелятся под глазами круто выгнутые синие мешочки и вся высокая фигура размеренно покачивается. — Так что запрягайте коней — и подальше от беды.
— Подальше от греха, — трясет колесом обросшей головы Денисенко.
— Чего их уговаривать? За палки беритесь, чтобы… — высоко звенит женский голос.
— Слышишь, Иван, кровью пахнет земелька, езжай, не мозоль глаз, — широко расставляет ноги Данько, перехватывая пальцами до половины обтесанную палку. Его скуластое лицо багрянеет, темнеет и беспокойно меняется свет в зеленовато-серых глазах, а на висках шевелятся тонкие кончики каштановых бровей. И голос напряженно дрожит — вот-вот сорвется со спокойной ноты, сыпанет руганью, а руки поднимут над головой дреколье.
— Вы же в обмен за свою землю нашу берете, — из-за спины Степана показался Поликарп и снова незаметно запрятался за широкие плечи.
— Кобыле под хвост воткни свою. Злыдни зеленые, — насел на него Денисенко. И Поликарп сразу же мелькнул согнутой спиной за лошадьми. Бабский крик снова поднялся. Над головами закрутились кулаки и дубины, сзади женщины напирали на мужнин, толкая их на небольшую группку созовцев.
— Чего вы им в зубы заглядываете? — беспокоилась упитанная Лизавета, жена Данько.
— Молчите вы, сороки! — недовольно исказилось черное клинообразное лицо Сафрона. — Езжай, Иван, домой. Раз мы живем на свете. Зачем друг другу век укорачивать? Вишь, какой свет широкий, — протянул руку вперед. — А ты его в гроб хочешь зажать.
— Слушал я тебя, Сафрон, — глаза Ивана упрямо сверкнули, — и думал: не мало тебя жизнь учила, человек ты не глупый, но еще до сих пор в чудо веришь. Неужели не зарубил себе на носу: прошло ваше, наше наступило. Вот и живи себе, как жук за корой, а поднимешься на меня руку — с корнем вырвут тебя. Так как государство за мной стоит.
— Бабоньки! Да он, злыдень… еще пугать нас будет! — фуркнула в воздухе ломака. Как волна, качнулась орава, и сразу же в нескольких местах треснуло дерево о дерево, и кто-то пронзительно, по-поросячьи, закричал:
— Ой, боженьки, мой боже!..
С храпом прянули кони, вырвали из борозды плуг и помчали полем, оставляя на земле подранные черные раны.
По-гусиному пригибаясь, с теодолитом под боком, побежал в село землемер, за ним дал стрекача Поликарп, но на пашне споткнулся, растянулся во весь рост и сразу же испуганно схватил руками голову, совсем врастая в землю.
И когда чья-то палка перетянула плечи и удар глухой отдачей отозвался внутри, Иван так ударил истиком Прокопа Денисенко, что кровь сразу же брызнула Ивану на пиджак и залила вместе с тем плоское лицо и катанку парня.
Женщины с криком подхватили под руки потерявшего сознание, широко раскрывшего рот кулачёнка, подались назад, голося.
Окровавленный Степан Кушнир отбивался от двоих Созоненко, кряжистый Варивон схватился с медведистым старым Денисенко и Дмитрием Заятчуком, что теперь всячески норовил сбить его с ног. Отродье Данько прижало к пашне полубольного Карпца и Пивторацкого. Оно смяло бы их, но возле нахрапистого гнезда кулачья упорно кружил Захар Побережный. Неизвестно откуда он раздобыл весло и в самые тяжелые минуты люто разрывал им одичавшее кольцо и снова своевременно появлялся в другом месте, не вдавливаясь в опасный круг.
Только один Сафрон Варчук, каменея на бугорке, не встревал в драку. Помертвелые, без блеска глаза не шевелились в отяжелевшей сетке мешочков; холодный туман налегал на них, и в нем шевелилась не столько сама потасовка, как ее нерадостная жатва.
«Ну, что же, в крайнем случае он к драке непричастный. Даже хотел охладить мужиков… Надо, чтобы Карп не перестарался. И прикрутило же среди бела дня заваривать бучу, будто нет ночи у бога».
Нелегко приходилось созовцам. Упал уже на спину Карпец, и Данько бросился на Варивона. Над Кушниром закачалось несколько палок, и сбоку, к Бондарю, начал подкрадываться Карп. И тотчас Варивон радостно крикнул:
— Держитесь! Наши бегут! Держитесь, дядя Иван! — и так хватил Данько по шее, что тот юлой широко завертелся на поле.
От дороги, пригибаясь, с колом бежал Дмитрий Горицвет. За ним, размахивая истиком, едва поспевал Поликарп, а сзади виднелись еще две мужские фигуры. Как только Дмитрий, ехавший на свое поле, увидел, как закачались палки на бугорке, так сразу же понял, что напали на Бондаря. Вот когда он доброе дело сделает: всей душой поможет созовцам, Ивана Тимофеевича из беды выручит. «Ичь, кулачье проклятое, всему новому жизнь бы укоротило».
Нашел палку посреди дороги и так побежал, что ветер начал опалять уха. С разгона налетел на Поликарпа — и чуть не растянулся на пашне. Поликарп испуганно вскочил, хотел дать стрекача, но, увидев, что перед ним Дмитрий, начал зачем-то отряхивать землю с катанки.
— Почему же не помогаете своим? Видите, созовцы сейчас в беде. Или только за свою шкуру трясетесь?
— Да они прогнали меня: слабосильный, говорят. Вот теперь покажу им, какой я слабосильный, — расхрабрился Поликарп.
Когда Дмитрий увидел Карпа, задрожал каждой мышцей, прикидывая в голове, куда удобнее всего ударить: это самый проворный враг.
«Прибью, гадюку», — твердо решил, напрягаясь до дрожи.
Но Карп сразу же, только глянул на перекошенное лицо Дмитрия, понял, куда клонится его дело. Далеко от себя бросил палки и крепко крикнул:
— Кто жить хочет — в село беги. Чертов Горицвет бежит! — и первый, широкими и легкими прыжками, бросился на леваду. За ним побежал Данько, а дальше в один миг, будто потасовки и не было, на бугорке остались только созовцы и побелевший от злости Дмитрий.
— Ох, и убегают. Я как потянул Денисенко своим истиком, то он прямо тебе ужом скрутился, — выхваляется Поликарп.
— Спасибо, Дмитрий. Думал, доконает кулачье, — пожал руку Иван Тимофеевич. — Приходи, не забывай нас, — снижает голос.