В путь-дорогу! Том III - Петр Дмитриевич Боборыкин

— Давайте.

— Non, mon cher, non. Вы вѣдь не въ корпораціи.

— Нѣтъ, я вильдеръ.

— Знаете, у нѣмцевъ есть такое выраженіе на счетъ молодости… забылъ.

— Вы скоро поѣдете, Иванъ Павловичъ, въ Петербургъ? — спросилъ Телепневъ, желая прервать его болтовню.

— Не знаю, Боже мой, ничего не знаю; хотѣлъ ѣхать иадняхъ, но разныя дѣла задержали. Самое, батюшка, жалкое званіе въ мірѣ быть россійскимъ помѣщикомъ. Надъ вами всегда тяготѣетъ какой-то мечъ Дамокла. Вотъ нынче хлѣба много, цѣнъ нѣтъ, никакихъ цѣнъ. Вы ведете такой train, у васъ домъ монтированъ на двадцать тысячъ, глядь, вы пяти не получаете. Вотъ теперь начинаютъ толковать въ Петербургѣ объ эмансипаціи. Я, конечно, всегда за гуманное начало, но помилуйте, какая это эмансипація; впрочемъ, mon cher, не подумайте, чтобъ меня волновали хозяйственныя заботы. Я неисправимъ. Увы и ахъ! Я всегда былъ идеалистъ и останусь идеалистомъ. Потому-то гораздо обиднѣе, когда никакія ваши лучшія, самыя идеальныя… Ну, словомъ сказать, mon cher,

Lasciate ogni speranza voi ch’entrate.

«Только этой цитаты не доставало», подумалъ Телепневъ.

— Кушать подано, — доложилъ человѣкъ.

— Идемте, mon cher, обѣдать, идемте. Вы все-таки нѣмецкій студентъ, должны любить рейнвейнъ Asmansheimer…

Они нашли дамъ въ гостиной. Вздыхающая барыня привѣтливо поклонилась Телепневу, а сестра ея подала ему руку.

За обѣдомъ, хозяинъ подливалъ все Телепневу вина, но продолжалъ хандрить. Юлія Александровна всячески его ублажала, а онъ только морщился; зато Нина Александровна обращалась съ нимъ въ полушуточномъ тонѣ. Онъ нѣсколько разъ заговаривалъ съ ней и силился придать себѣ меланхолическое выраженіе.

Вообще за столомъ было очень глупо и натянуто. Дѣвица сидѣла хмурая. Говорить приходилось одному Телепневу, съ которымъ отъ времени до времени заигрывала Нина Александровна. Деулинъ разворчался подъ конецъ на обѣдъ.

— Извините меня, mon cher, нынче не я заказывалъ обѣдъ. Oh! les gens, les gens! ѣсть ничего нельзя.

— Нѣтъ, Jean, — сказала Юлія Александровна: — обѣдъ нынче право не дуренъ.

— Ну, ужь, ma chère. Женщины вѣдь какъ заказываютъ обѣдъ? Придетъ пьяный Сережка или Митька и говоритъ: что прикажете-съ къ завтраму? Супъ, говоритъ,  какой-нибудь, а холодное, — извѣстно холодное, соусъ, — полнишь тогда на той недѣлѣ, жаркое обыкновенное, а пирожное придумай, пожалуйста. Когда женитесь, mon cher, ради Бога не допускайте вы, чтобы жена заказывала обѣдъ.

Насѣдка совсѣмъ затуманилась.

— А гораздо лучше, — прервала брюнетка: — не слушайте вы никогда женатыхъ людей въ хандрѣ. Вы какъ разъ пріучитесь сваливать все на другихъ.

Деулинъ промолчалъ.

Входя съ Телепневымъ послѣ обѣда въ кабинетъ, онъ вдругъ задекламировалъ:

Волшебный лучъ любви и возрожденья, Я зналъ тебя во снѣ и на яву, Въ трудѣ, въ борьбѣ, на рубежѣ паденья, Я звалъ тебя, теперь ужь не зову.

— Да и хорошо дѣлаете, — сказалъ спокойно Телен-невъ.

— Да, — язвительно отвѣтилъ тотъ: — хорошо дѣлаю и говорю вамъ: юноша, жуируйте жизнью, а то она васъ сотретъ въ муку.

«Экая толчея», подумалъ Телепневъ и еще разъ пожалѣлъ, что излишняя любезность познакомила его съ этими уродами.

Въ гостиной кто-то заигралъ. Телепневъ наскоро докурилъ свою сигару и оставилъ Ивана Павловича въ поискахъ волшебнаго луча.

Играла Нина Александровна.

«Такъ и есть», сказалъ про себя Телепневъ, «непремѣнно sonate pathétique, безъ этого никакъ нельзя».

— Хотите играть со мной въ четыре руки Lieder ohne Worte?

— Давайте.

Начали. Нина Александровна сидѣла очень близко къ Телепневу. Играла она не дурно, но съ большой аффектаціей, съ нервными ritardanto.

— Въ Мендельсоновской музыкѣ есть какая-то особенная грація, — сластолюбиво проговорила она, прищуривая свой глазъ.

— Да, талантъ, но талантъ однообразный. Много сладости и жидовскихъ мотивовъ.

— Ахъ, m-r Телепневъ, какъ вамъ не стыдно Впрочемъ, это кажется у очень молодыхъ людей общая болѣзнь начинается — нелюбовь къ Мендельсоновской музыкѣ. Вотъ и моя племянница, Темира, тоже небольшая охотница до Мендельсона, она ужь слишкомъ сидитъ на этюдахъ, на Бетховенѣ и Шуманѣ.

— Что-жь, и прекрасно.

— Она вообще очень способная дѣвушка, — Нина Александровна осмотрѣлась, въ гостиной никого ие было, — и могла бы очень хорошо развиться; но вы знаете, m-r Телепневъ, въ русскихъ семействахъ это никогда не удается. Матери прежде всего воспитываютъ дочерей своихъ для себя, а не для нихъ самихъ.

— Да, бываетъ.

— И всего болѣе жалко-то, что дѣвочка вдается въ ранній эгоизмъ. Когда нужно было, ее раздражали тѣмъ, что стѣсняли ея свободу, а теперь она никого къ себѣ не подпускаетъ!

«Зачѣмъ ты мнѣ все это, милая, разсказываешь», думалъ Телепневъ, слушая Нину Александровну.

— Сестра моя очень добра, она до такой степени еще наивна и такъ малодушна во многихъ случаяхъ, что она совсѣмъ исковеркала Темиру.

— Я думаю, всего лучше, когда дѣвочка воспитывается подъ чьимъ-нибудь однимъ руководствомъ. У семи нянекъ дитя безъ глазу бываетъ.

Нина Александровна немножко поморщилась.

— Я съ вами несогласна, т-і* Телепневъ. Помилуйте, въ томъ-то вся и бѣда, что отъ дѣвочки начинаютъ разными маневрами отводить такихъ людей, которые были бы ей всего полезнѣе, когда она Формируется. Во-первыхъ, никогда дѣвочка не можетъ быть откровенна съ матерью, но крайней мѣрѣ у насъ, въ русскихъ семействахъ. Тутъ всегда скрытность, всегда ложь. Мать не дастъ и книги во-время. Матери не разскажетъ дѣвочка разныхъ своихъ фантазій и маленькихъ engouements. Все это я испытала сама, и, повѣрьте, горькія слезы проливала о томъ, что не было у меня въ 15, 16 лѣтъ друга, съ которымъ бы я могла быть всегда проста и искренна.

— Вы хотите сказать, Нина Александровна, что вамъ не удалось получить вліянія на вашу племянницу.

Нину Александровну покоробило.

— Я, m-r Телепневъ, говорила не о себѣ, но если вы хотите знать: я, дѣйствительно, очень жалѣю, что разстроили прежнюю привязанность Темиры ко мнѣ.

— Если оно такъ, какъ вы говорите, то кого же винить кромѣ васъ?

— Почему же меня?

— Кого же, Нина Александровна? Изъ словъ вашихъ я понялъ, что ваша сестра, вѣроятно, мѣшала вашему вліянію на племянницу. Если оно такъ, значитъ, вы не были достаточно сильны и не умѣли привязать къ себѣ дѣвочку.,

Нина Александровна ничего не отвѣчала на это.

— Да и вообще я не понимаю, — началъ опять Телепневъ: — изъ чего тутъ биться? Всѣ эти развиванія ровно ни къ чему не ведутъ. Больше тѣшишь собственное самолюбіе.

— Ну, это напрасно. Если такъ разсуждать, то вдашься въ ужаснѣйшій эгоизмъ, ни до кого не будетъ дѣла, никому не дашь поддержки…

— Полноте, Нина Александровна. Все это ненужный идеализмъ, извините меия. Какія тутъ поддержки, зачѣмъ зто развиваніе? Человѣкъ растетъ, видитъ около себя людей. Хорошіе они люди, тогда онъ разовьется въ ихъ обществѣ, а несимпатичны они ему, такъ надо оставить его въ покоѣ. Кажется, это ясно