Федеральный наемник - Владимир Гурвич

Какая-то странная отстраненная от мирской суеты улыбка показалась на лице священника. То ли она означало прощение меня за мое невежество, за упорство пребывания в грехе, то ли отец Борис тем самым говорил мне, что он все понимает, но ничего изменить в себе не может — уж таким на собственное горе создал его Господь Бог.

У меня не было желания продолжать эту дискуссию, тем более в доме начал собираться народ — вот-вот должна была начаться похоронная процессия.

За последние дни я видел множество смертей — этих зрелищ хватило бы на десяток обычных жизней. Но почему-то смерть Фатимы произвела на меня самое тягостное впечатление. Уж больно она была не справедлива, незаслужена. Неужели к ней причастен Майоров? В поисках меня, он готов на все?

Мы вернулись с кладбища. Я посмотрел на ставшего сиротой Аслана; за все время траурной церемонии он ни словом, ни жестом не выдал своих чувств, но его сумрачное лицо говорило о том, что он сильно переживает смерть матери. На меня он не смотрел, словно меня тут не было рядом. Я не сомневался, что именно меня он считает главным виновником гибели Фатимы. Как не сомневался я и в том, что мысленно он поклялся отомстить мне. Эту свою клятву он может попытаться исполнить в любой момент, а потому мне следовало бы в его присутствии быть бдительным.

Впрочем, не Аслан больше всего беспокоил меня.

В доме Фатимы поминали покойную. Я же то и дело выходил за околицу на главный шляхт и внимательно смотрел на дорогу, как вниз, так и вверх. Мои враги могли прийти и с той и с другой стороны. Но пока все было абсолютно спокойно, по каким-то причинам они откладывали встречу со мной.

Гости ушли, мы остались одни. Аслан стал складывать свою сумку.

— Ты куда? — спросил я.

Он, не скрывая своей ненависти, посмотрел в мою сторону.

— Мне тут нечего больше делать, — бросил он. — Знайте, что теперь вы мой враг! — вдруг выпалил он. — Запомните это.

— А ты моим врагом не являешься, — как можно спокойней проговорил я. — Зачем нужны тебе враги, не лучше ли иметь как можно больше друзей. Так жить и приятней и надежней. Ты так не думаешь?

С этим мальчиком я превращаюсь в отца Бориса, усмехаясь, подумал я.

Аслан ничего не ответил, он закинул сумку за плечо и направился к двери.

— Ты помнишь, я просил передать Умару, что хочу его видеть, — крикнул я ему вдогонку.

Аслан едва заметно кивнул головой и вышел.

Я видел, что Ванда испытывает сходные, что и я чувства. На ее губах то и дело без всякой причины появлялась улыбка. А человек улыбается без внешнего повода только тогда, когда счастлив. Я то и дело ловил посланные мне ею взгляды. Расшифровывать эти послания было совсем несложно.

Наступил теплый вечер. Мы стояли с Вандой во дворе, наши губы после суточной разлуки снова обрели неразрывное единство. Но что-то мешало мне в полной мере погрузиться в сладкую негу нежных и одновременно страстных чувств. Наоборот, чем плотнее становилась окружающая нас темнота, тем все громче внутри меня били колокола надвигающейся, как смерч, опасности.

Внезапно я резко отстранился от Ванды. Она недоуменно посмотрела на меня. Я понимал ее обиду, но больше не мог не реагировать на чувство опасности — столь сильным оно стало буквально в последние минуты.

— Быстро собираемся, уходим. Нельзя терять ни секунды, — добавил я, заметив ее нерешительность.

Я бросился в дом, где мирно почивали Павел и отец Борис и стал немилосердно тормошить их.

— Вставайте, уходим.

Из дома мы вышли через минут пятнадцать. Мы направились в сторону дороги, но идти по ней не стали. Я приказал ползти вверх, по склону.

У меня не было никакой информации, все мои действия подчинялись исключительно интуиции. Она отдала мне очередной приказ.

— Не будем уходить далеко, посмотрим, что последует дальше, — сказал я.

Мы отыскали удобное для наблюдение место — небольшую площадку. С дороги она была практически незаметна, зато позволяла наблюдать за ней. И как только мы расположились на своем наблюдательном пункте, тут же показались два вездехода. Они остановились прямо напротив нас.

Судя по всему это были федералы. Но вели они себя странно; машины стояли с включенными фарами. С точки зрения безопасности такое поведение было настоящим безумием, лучше мишени нельзя было при всем желании придумать. Но я не думал, что те, кто находились в кабине, сошли с ума; если они так себя вели, значит у них имелись на то основания.

И буквально через несколько минут эта моя мысль наша подтверждение. С гор спустился отряд боевиков — человек пятнадцать. Они прошли в каких-то пятидесяти метрах от нас.

Из машины вышло два человека. По манере себя вести я сразу определил, что они офицеры. К ним подошли тоже двое боевика и тоже явно командиры.

Я не слышал о чем они говорили, но судя по всем приметам это была беседа, если не друзей, то отнюдь не врагов. Боевики и федералы явно не опасались друг друга, никто даже не держал на боевом взводе автоматы. Ясно как день, что это их не первый подобный контакт. Меня просто распирало от желания послушать этот дружеский разговор.

А собственно, почему бы и не послушать, кто в темноте разберет, что я не принадлежу ни к той, ни к другой стороне.

Я сказал о своем намерении.

— Это безумие, — встревоженно проговорила Ванда. — Прошу тебя, не ходи.

— Нам важно узнать, что они замышляют, — возразил я. — Меня не покидает ощущение, что эта милая беседа касается нас. В случае чего, прикрой меня, — сказал я Павлу.

Обстоятельства благоприятствовали моему дерзкому плану, так как все собрались на другой стороне дороги, и машины скрывали меня от посторонних глаз. Используя рельеф местности, я постарался спуститься так, чтобы меня было бы как можно труднее заметить. Я вышел на дорогу, подошел к машинам, обогнул их и смешался с группой федералов.

Переговоры подходили к концу. Со стороны федералов их вел незнакомый мне офицер. Он был очень высокого роста, под два метра.

— Вы обложите село с севера, а я — с юга, — говорил он. — Нужно закрыть все возможные пути отступления. Рюмин умеет уходить от преследования; сам много раз ловил ваших. Не исключено, что когда мы окружим дом, они будут сопротивляться. В таком случае закидаем их гранатами. С нашей стороны приказ на его ликвидацию имеется.

— Мы не возражаем, — сказал боевик. — Мы тоже будем рады видеть его мертвым. Пока он живой, он слишком беспокойный.

— Тогда за работу, — сказал офицер. — Вы пойдете впереди, мы через десять минут за вами. Помните: мы не должны пересекаться, межу нами расстояние не меньше двести метров.

— Договорились, — сказал боевик. — Ты хороший русский, Дима. Если бы таких, как ты, было бы у вас больше, все бы давно кончилось миром, — засмеялся он.

Соглашение было скреплено рукопожатием. Я же незаметно исчез за машинами, а затем притаился за кустом, так как взбираться вверх было все равно, что подписать себе смертный приговор.

Мое укрытие было более чем ненадежно, обнаружить меня могли в любой момент. Мне оставалось молить Бога о том, чтобы никто бы не пошел в этом направлении.

Бог услышал меня, иначе как объяснить это чудо, что никто не приблизился к тому месту, где я скрывался. Сначала темнота поглотила боевиков, через десять минут дальше в путь в сторону села двинулись федералы. Операция по моей ликвидации началась. Это обстоятельство меня не слишком удивляло; удивляло другое: почему эта акция проводится совместно с бандитами. Когда возникло это удивительное единение? И еще меня интересовал один момент: из какого отряда эти боевики — Умара Султанова или Арсена Газаева?

Я вернулся к своим, которые с нетерпением ожидали меня, и пересказал им то, что только что услышал.

— Не могу поверить, что наши воины пошли на такое гнусное деяние, — воскликнул отец Борис. — Может быть, вы ошибаетесь, вы же не все слышали, о чем там говорилось.

— Вполне достаточно, чтобы понять, о чем идет речь.

— Ты прав, — вдруг мрачно произнесла Ванда, — это предательство.

Я и раньше слышала о таких вещах, еще во время первой войны. Местные хвалились, что могут купить у федералов все, что угодно, хоть сто танков.

До меня тоже доходили эти слухи, но я не стал ничего говорить.

Мысль о возможном сговоре меня угнетала. Вместо этого я сказал, что нам нужно найти место для ночлега.

Мы отыскали его быстро, в километре обнаружили удобное для ночного отдыха место. Деревья здесь росли так плотно, что создавали нечто вроде естественного укрытия. Даже небо почти не просвечивалось сквозь крышу ветвей. Единственное неудобство — стало вдруг холодно. Но разжигать костер я не позволил, вокруг бродили и боевики и федералы, и огонь представлял для нас большую опасность, чем стужа. Чтобы хотя бы немного согреться, я предложил всем обняться. Павел обнял священника, мы обнялись с Вандой. Перед тем как уснуть я успел спросить ее о том, не жалеет ли она, что не уехала с Сулейманом Аджоевым в Москву.