Новый Мир ( № 7 2013) - Новый Мир Новый Мир

В осеннюю прохладу ты вываливаешься через черный ход, уже не прощаясь с вахтершей. Длинный с начальником остались закрывать свой цех, но во тьме, боясь выказать себя, никак не могут вставить ключ, поэтому тихо пререкаются. Ты переходишь почти пустую площадь, отчасти освещенную желтым светом (гастроном уже закрыт), и, пройдя немного дальше, поворачиваешь направо и решаешь зайти в «Музу» через ту дверь, что возле магазина «Подписные издания». o:p/

Внутри Зина, стоя за прилавком, спорила с клиентом, молодая официантка убирала после какой-то компании столики с несколькими переполненными пепельницами, маленькими кофейными чашками, рюмками и пустыми бутылками из-под водки: одна одинокой королевой стояла на столе, а две другие — под ним; понятно, что одну купили здесь, а те две принесли с собой. Соседний стол был чище — только две рюмки и две чашки, на рюмках, как и на чашках, следы помады. Наверное, две коллеги, так и не дождавшись соответствующих чуваков, свалили — возможно, в ресторан «Украина»; выходит, здесь им ловить было нечего. Окинув взглядом завсегдатая первый зал, решаешь, идти во второй или вернуться на свежий воздух. Но механически идешь дальше: в углу сидит, склонившись над рюмкой, твой кент с филфака С. вместе с подружкой, которую ты видишь с ним впервые. Ты подходишь, здороваешься, тащишь за спинку третье кресло и подсаживаешься к ним. С. уже в хорошей кондиции, подружка явно хочет слинять, но не знает, как это сделать, поэтому и он и она обрадовались твоему появлению. С. идет заказывать еще три по сто, три бутерброда, порезанный лимон под сахаром и три кофе. Но его долго нету — наверное, пошел заодно в туалет. За время отсутствия С. ты узнаешь от его подружки, что они познакомились только три часа назад, а это их третий бар. Ты прикидываешь, сколько С. мог за эти три часа выхлебать. Она — слегка опьяневшая, говорит, что студентка и что до десяти должна быть в общежитии. Появляется улыбающийся С. Через некоторое время его заказ уже на столе. Разговор между С. и тобой дает его подруге уникальный шанс слинять. Но С. и тебя совсем не волнует ее отсутствие. Сегодня это не существенно. Вы не виделись несколько недель, С. рассказывает, что раскрыл измену своей жены, между ними произошла сцена, и он выбросил в окно все ее косметику. Забрал свои вещи, и теперь у родителей. Потихоньку распродает фотоаппаратуру и пропивает вырученное. Ты делишься с ним третьими ста граммами, кофе и бутербродом, и в этот момент вы благодарны этой студентке, что самовольно умотала. Как можешь, утешаешь его. Выйдя из «Музы», вы решаете поехать на Дружбу, в ресторан «Москва». На троллейбусной остановке ловите такси и минут через пятнадцать уже сидите в «Москве». Из окон ресторана видно озеро, которое отражает ночные огни города. С. безостановочно трындит о подлости своей жены и любви к дочери. Наш вечер только начинается, судя по тому, что снова заказывает С. Предупреждает, что сегодня выставляет он. Две биксы за столиком напротив с удовольствием принимают приглашение подсесть. Знакомимся. От них пахнет хорошими духами, обе в джинсах, обтягивающих их точеные икры. Не отказываются от сигарет. С. обрывает жалобы на семейные проблемы, и мы переключаемся на этих чувих. Оказывается, они живут в разных концах города, что сразу стимулирует каждого из нас решать, что с ними делать дальше: посидеть и побухать (но тогда для С. теряется важная тема беседы), побухать, проводить домой и договориться о встрече позже или все-таки побухать и попытаться их раскрутить. В туалете С. предлагает ехать к нему на работу, ключи при нем. Он работал в редакции, которая занимала две комнатки на каком-то заводе. На уговоры ушло еще с полчаса, покуда одна из них не согласилась, а второй не оставалось ничего иного, кроме как составить ей компанию. С. выбрал ту, что согласилась, и уже в такси начал с ней целоваться. Ты сидел возле водителя. А твоя чувиха все время посматривала на действия своей подружки. Примерно в три ночи попали в редакцию. У нас было три часа на все про все, до семи нужно было слинять отсюда. Запах сладковатых духов, белый стебель шеи, длинные распущенные волосы, джинсы, у которых, как оказалось, вместо «молнии» пуговицы, которые с трудом расстегивались, и импортный лифчик на специально сконструированных крючках. Под действием алкоголя ты иногда забывал ее имя, но она не обижалась. Вы ничего не обещали друг другу и были благодарны друг другу именно за это. o:p/

Мы с С. распрощались уже в центре часов в одиннадцать, чтобы снова встретиться через несколько дней. o:p/

Но тогда мы встретились при других обстоятельствах: Руху запретили митинг на Певческом поле, и толпа двинулась к обкому партии. Вся улица Энергетическая была заполнена людьми, под железнодорожным мостом выставили КамАЗы с песком и таким образом перегородили прямой путь. На мосту милицейский кордон был прорван. С., в разодранной рубашке, заметив меня издалека, предложил прогуляться в ближайшую кофейню, и мы покинули митинг протеста возле обкома, обложенного такими же КамАЗами. Как оказалось, С. уже развелся, а еще рассчитался из редакции и теперь живет у одной разведенки, с которой пообещал меня когда-нибудь познакомить. o:p/

Когда в 1991 году власть перешла к демократам, обком был настолько открытым, что по его коридорам слонялись жаждущие правды отцы разных конфессий в окружении своих прихожан, новая бизнес-уголовная поросль, заслуженные руховцы, председатели колхозов, руководители малых предприятий — все они что-то решали, подписывали, защищали и отстаивали. o:p/

С прилавков магазинов и баров исчезала отечественная водка, но появился румынский коньяк, появились мафия, частные рестораны и бары, рынок трясли бывшие спортсмены, в основном борцы классического стиля, хотя попадались и сторонники вольного. Город мало-помалу превращался в сплошной базар или вокзал. В клеенчатых сумках челноки перевозили в Польшу все, что еще успела изготовить советская промышленность и чего не удалось выменять на бартер предприимчивым директорам. Все что-то продавали, доставали, везли и перевозили, по дороге на автобусы с челноками нападали и грабили, все киоски или магазинчики также были под контролем. Появились первые герои независимости с бешеными деньгами и дорогими иномарками — они же становились первыми жертвами внутренней войны за передел сфер влияния. o:p/

В «Музе» тоже кое-что поменялось: поскольку всю водку теперь везли в Польшу, отыскать ее в магазине или баре было почти невозможно. Зарубежные суррогаты, а также подпольная продукция, что противоправно из-под полы разливала Зина, приносили какой-то навар ей и ее поставщикам, но у завсегдатаев это вызывало сплошное недовольство. Мерилом теперь служила качественная водка. Грели душу воспоминания о временах, когда всего было вдосталь и все лилось рекой. Независимость от первых месяцев эйфории перешла в сплошную полосу борьбы за выживание, и лучше было наблюдать за этим процессом из окна бара при ста граммах, бутерброде и порезанном лимоне, чем мерзнуть на польской границе, а потом торчать две недели с товаром в каком-нибудь Кросне, убегать от соотечественников с пятнадцатилетним автомобилем, который гонишь из Германии, возить кожаные куртки из Турции, отбиваясь от алчных турок, которые предлагают такие недосягаемые доллары за какой-то час секса, или везти колбасы и чайные сервизы в белый горошек в Москву, оплачивать каждый шаг на тамошнем рынке, пить для сугреву с такими же бизнесменами и проводить купюрой по товару, когда у тебя что-то купили, потому что таково суеверие. o:p/

В городе появились бездомные собаки, и их присутствие свидетельствовало об упадке. Целые стаи кобелей бегали за сучкой, а она позволяла приблизиться только сильнейшему, и посреди улицы за их совокуплением наблюдали дети и взрослые, по-своему комментируя это зрелище. o:p/

И было понятно, что повсюду — труба. o:p/

o:p   /o:p

Искусство принадлежит o:p/

o:p   /o:p

В 80-х годах из подземелья вышли художники, объявились большой группой, словно выросшие за ночь деревья, держа в руках хоругви, — следуя своему названию <![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> , — а их усы и чубы напоминали казацко-шевченковские прототипы. Художественно-оформительский комбинат за Кинопрокатом, в котором они все подрабатывали, малюя лозунги или трафаретные плакаты про коммунизм, партию, счастливое пионерское детство и рьяную комсомольскую юность, оказался не совсем пригодным местом для заработков в новые времена, когда каждый образованный гражданин мог самостоятельно написать на самодельном плакате какой-нибудь лозунг и с ним выйти на демонстрации. Комбинат пустел, спрос на красную краску исчезал. Мастерские в полуподвальных помещениях, выделенные еще при советской власти, были приватизированы и становились частной территорией каждого творца. Эта частная территория охранялась не только новой властью и ей же выданным правом собственности, своеобразной охранной грамотой, но и самими собственниками этих спрятанных под поверхностью пространств. Художники были суеверны. Иногда их суеверия доводили тебя до смеха: среди твоих приятелей были такие, которые не всех пускали в свою мастерскую, не говоря уже о показе новых работ, старались избегать разговоров о том, над чем сейчас работают. Тотальная подозрительность относительно кражи идей становилась неуловимым кодексом, который начинали принимать все, кто что-то рисовал. Позже я чуть лучше понял этот общий психоз, поскольку, оказывается, в 70-е годы молодые в то время художники, не имея возможности выставляться, а не то что мечтать о членстве в Союзе, начали устраивать подпольные выставки на квартирах. На такие выставки сходились только те, кому доверяли, по специальным приглашениям. Искусство там выставлялось без уважения к канонам социалистического реализма, разговоры велись антисоветские, настроения царили воинственные. Все это имело риск попасть в поле зрения КГБ, с понятными последствиями. Провинциальность города, в котором художникам пришлось жить, подталкивала их и на другие радикальные шаги. Небольшими группами, словно линию фронта, переходили они провинциальность, приезжая в Москву на открытие выставок громких классиков ХХ века. Ночевали у кого-нибудь из друзей в подмосковных общежитиях, дважды в день мотаясь в электричках между Москвой и какой-нибудь Балашихой. А вернувшись одним зимним утром снова в провинцию, ощущали знакомую замедленность улиц и непреодолимое желание как можно дольше удерживать в себе раскрепощенность столичной жизни. o:p/