Пуговицы - Ида Мартин

их нефизическая часть намного больше и важнее, чем телесная, поэтому она может еще долго сохраняться и после их смерти. Не навсегда, но какое-то время. Так же как у обычных людей тела. В нашем материальном мире физическое тело обладает значимостью восемьдесят процентов, а энергетика и душа – оставшиеся двадцать. Приблизительно, конечно. А у сущностей наоборот. При определенных обстоятельствах они даже могут перебраться в другое тело. Так порой меняется состояние нашей души на протяжении всей жизни.

Этим своим высказыванием Женечке удалось обеспечить мою глубокую задумчивость до тех пор, пока мы не вышли из школы и не остановились возле калитки. Дальше наши пути расходились.

– Ты что-то хотел рассказать про Надю, – напомнила я.

В его глазах читались сосредоточенность и чистота.

– Избавиться от меня было частью плана. Надежду Эдуардовну нарочно подослали. Школа – самое сладкое для них место. Дети беззащитны, доверчивы и восприимчивы. Они эмоциональны и нестабильны. Проще только со стариками. Она смогла вызвать дестрой, и ты видишь, к чему это привело? Теперь я бессилен.

– Не переживай. Я буду хорошо убирать. Обещаю! – Я похлопала Женечку по плечу. – Мне-то ты веришь?

– Тебе я верю, но с тех пор как зеркало разбилось, в тебе тоже больше нет целостности. Ты не можешь оставаться прежней. Внутри тебя теперь сплошные трещины. Каждая твоя часть живет в своем осколке и не видит остальные.

Пускай к реальности Женечкины разговоры имели лишь отдаленное отношение, но порой он мог ухватить самую суть. Точнее я и сама не сказала бы.

– Ты прав. Я плохой Хранитель. Во мне нет никакого порядка. Во мне поселился дестрой. Мне просто нужны деньги, и я немного поубираюсь, пока ты не сможешь вернуться обратно.

– Думаешь, меня могут вернуть? – Его ясные глаза с надеждой расширились.

– Конечно. Все равно лучше тебя никто с этим не справится.

– Я тоже плохо справился, – сказал он без капли драматизма. – Хочешь честно?

Выпрямив спину и решительно вскинув голову, как если бы ему пришлось предстать в зале суда, Женечка торжественно объявил:

– Это я виноват в том, что случилось. Только я, и никто другой.

– И что же ты сделал?

– Я знал, что Надежда Эдуардовна темная и опасная. Всегда знал. Но мама просила держаться от нее подальше, не разговаривать и не слушать ее, поэтому я ничего и не сделал. Я виноват в том, что ничего не сделал.

– Если она опасная, то почему твоя мама разрешила ей работать здесь?

– Я не знаю. – Он развел руками. – Наверное, потому, что она очень добрая и не может никому отказать.

– Выходит, твоей вины здесь нет.

– В тот день… когда зеркало разбилось… у меня было предчувствие… что появилась щель… нестабильность образовалась повсюду. Ты говорила, нужно вспомнить. Я пытался. Та рваная тряпка – послание из дестроя. Я должен был или починить ее, или уничтожить, а не выбрасывать в выходной день. Ведь мусорка приезжает только во вторник.

– Подожди-подожди! – Я схватила его за руку. – Что за тряпка?

– Тряпичный плакат с поздравлением. Он был так сильно порван, что буквы уже не получилось бы восстановить.

– Растяжка «С днем рождения, школа!»? Где ты ее взял?

– В раздевалке под вешалками валялась. Я проходил мимо и увидел ее.

– Какая же я дура! – Я шлепнула себя ладонью по лбу. – Можно было сразу догадаться.

– А что такое? – Женечка насторожился.

– Мы так долго пытались выяснить, как эта растяжка оказалась в колодце, где нашли Надю. А оказывается, это ты ее выкинул. Выходит, что из мусорного бака мог взять ее любой.

– Любой, кто видел, как я ее туда нес, потому что потом я прикрыл эту тряпку коробкой.

– А кто мог тебя видеть?

– Из окна кто угодно. Возле баков же фонарь. И Вася мог, когда по телефону разговаривал, а потом пошел на стоянку.

– Вася со мной домой уходил. Он что, вернулся?

– Да нет. Это до того, как вы ушли, было. Я еще про зеркало не знал. Но все шло к тому. Я же объясняю тебе про трещину. Даже колеса эти.

– Какие еще колеса?

– Про которые Вася говорил. На машине Надежды Эдуардовны. Он их проткнуть собирался.

– Что-о-о? – Я снова вцепилась в его руку, на этот раз, чтобы не свалиться от удивления. – Бэзил хотел проткнуть физручке колеса?

– Ну да. Он с кем-то об этом по телефону говорил.

– Офигеть. И чего? Проткнул?

– Откуда мне знать! – Женечка пожал плечами. – Может, и не успел. Надежда Эдуардовна через несколько минут в ту же сторону пошла. Кстати, если бы она не переписывалась в телефоне, то тоже могла меня видеть.

– Что же ты мне раньше не сказал?!

– Микки, ты не спрашивала.

– Это же самое главное!

– Мы разговаривали про дестрой. Я думал, тебя интересует он, а не кто куда пошел и с кем разговаривал.

– Ладно-ладно, извини! – Я потрясла его руку. – Я не хотела тебя обидеть. Просто это важно. Это очень важно. Так мы сможем понять, кто весь этот дестрой устроил. Скажи, пожалуйста, что ты еще видел или, может быть, слышал?

– Больше ничего не видел. – Женечка хмурился.

Ему тяжело схватывать суть происходящего.

– Надя же могла застукать Бэзила, когда он прокалывал ей колеса! Она была ужасно злая, просто бешеная. – Я снова вспомнила ее полыхающее ненавистью лицо. – И Бэзил был злой. Она могла увидеть его и схватить. И они подрались. Получается, Бэзил мог случайно ее убить.

Женечка испуганно вздрогнул:

– Я не знаю. Я ничего не знаю. Я про такое думать боюсь. Это очень страшное слово – «убить».

– Ты не смог бы никого убить? – спросила я машинально, одновременно прикидывая, стоит ли позвонить и заявиться к Бэзилу прямо сейчас или лучше дождаться вечера и завалиться к ним на вечеринку. – Даже сущность?

– Что ты такое говоришь? – негодующе возмутился Женечка. – Убийство – это и есть дестрой! Никого нельзя убивать, ни одно живое существо, даже сущность.

То, как он задергался и покраснел, насмешило.

– А убийство таракана – это тоже дестрой?

– Тараканы разносят заразу, от которой люди могут заболеть и потом умереть.

– То есть их можно?

– Только чтобы остановить еще больший дестрой.

– Значит, все-таки иногда убийство оправданно?

– Микки, хватит! Ты меня путаешь. А когда я путаюсь, у меня начинает болеть голова.

– Ну а вот если бы тебя мама попросила? Ради мамы ты бы мог кого-нибудь убить? Кого-нибудь плохого, чтобы остановить еще больший дестрой?

– Замолчи! – Женечка нервно отскочил от меня. – Я не хочу это слышать. И говорить про это не хочу. Если ты не прекратишь, больше я помогать тебе не буду. Никогда!

В очередной