Пуговицы - Ида Мартин

рядом со всем этим и ничего не подозревала. «Меньше знаешь, крепче спишь» – народная мудрость, дошедшая до меня во всей своей полноте лишь сейчас. И если я и раньше спала отвратительно, то теперь со сном и вовсе можно попрощаться.

Когда Кощей вернется, он расскажет о том, что скрывала Яга. Но я уже не была уверена, что хочу это знать. И все же Томаш велел подумать о том, что я ему нравлюсь, но, как только я начинала об этом думать, остальное отступало на задний план, и, какими бы шокирующими ни оказались открывшиеся подробности, они не имели значения. И это не считая того, что в его присутствии мое здравомыслие заканчивалось в принципе.

Когда утром он ворвался ко мне и потащил в школу, я хоть и ругалась, но на самом деле в глубине души была счастлива, что кто-то сделал то, на что у меня самой не хватало ни силы воли, ни сознательности. Я восхитилась им, когда он запретил мне брать деньги у Бэзила, даже когда предложил помочь с уборкой. В моей безалаберной, пущенной на самотек жизни определенно не хватало кого-то цельного и решительного. Того, кто встряхнет меня и приведет в чувство. Теперь многое разъяснилось. Стало ясно, что Надя требовала от директрисы, в чем истинная причина той истории с часами и почему она настаивала на моем отчислении.

Но по какой причине Тамара шла у нее на поводу и выполняла ее требования, прекрасно осознавая, чем ей это грозит, если все вскроется, было по-прежнему непонятно. Неужели исключительно из жалости и сострадания к судьбе «бедной девочки»?

Я взяла паузу почти на неделю. Томаш ждал. Ни Лизе, ни Бэзилу не стоило ни о чем знать, к их облегчению, я сказала, что мы со Славой немного поссорились, и они тут же принялись звать меня тусоваться: на презентацию фильма в ТЦ, на халявный концерт неизвестной панк-группы, на костюмированную вечеринку у кого-то на квартире в конце ноября. Но я отказалась, даже в ТЦ с ними не ходила.

На душе было тошно. Хотелось плакать и сидеть часами, тупо уставившись в стенку. Я никак не могла принять решение, и это меня убивало. Триггер десятилетней давности вскрылся, как застаревший нарыв, и растекся острой спазматической болью. Я снова мечтала о том, чтобы все оставалось по-старому, чтобы ничего не менялось и мне не требовалось выбирать.

В эти дни я, как и обещала Тамаре Андреевне, исправно ходила на все уроки, не опаздывала и даже хорошо написала работу по алгебре, потому что, решая математические уравнения, я на время переставала решать свое собственное, заведомо не имеющее правильного ответа.

В субботу Женечка встретил меня у школы и повел на осмотр своих бывших владений. Сначала мы заглянули в подсобку, где хранились швабры, ведра, метлы, тряпки и моющие средства, затем пошли по классам. Выяснилось, что основная уборка классов входит в обязанности классных руководителей и учеников. А от меня требуется мыть полы и проветривать. Однако мы все равно задерживались в каждом классе чуть ли не по десять минут, проверяя губки, мел, маркеры, чтобы все писало и лежало на местах.

Женечка с гордостью продемонстрировал, как с помощью скотча отдирать прилепленную к стульям и партам жвачку, каким составом отмывать надписи и рисунки, чтобы не испортить поверхности, как открывать окна и где брать лейки. Все это он делал очень долго, тщательно и с чувством. Будто не пыль на шкафу вытирал, а проводил полостную операцию, от которой зависела жизнь пациента. В коридоре мы просто так простояли около пяти минут – слушали «сердце школы». Женечка сказал, что если приложить ухо к стене, то отчетливо слышно, как оно бьется. Я тоже приложила ухо к стене и услышала сердцебиение, прекрасно осознавая, что это звук моего собственного сердца. И все же ему, как и прежде, удалось втянуть меня в его метафизический мир, где трещина на кафельной плитке в туалете грозила привести к дестрою, а черная полоса от обуви на полу была меткой, оставленной проникшими в школу под видом детей сущностями. Смятая записка в корзине для бумаг являлась посланием, а обрывок шнурка в физкультурном зале – энергетическим сбоем.

В зале нужно было быть особенно внимательной, тщательно проверять, чтобы к полу ничего не приклеилось и не размазалось жирных пятен. Мыть зал требовалось с самого утра до начала первого урока, чтобы он успел высохнуть, поэтому именно с него начиналась утренняя уборка, и он отнимал не меньше времени, чем вся остальная школа. Новый физрук, готовящийся к началу занятий секции по волейболу, нашему появлению очень обрадовался и, не переставая жаловаться на то, что в последние две недели ему приходится мыть зал по вечерам самому, ткнул меня носом в самые грязные места и углы. Но, заметив на моем лице плохо скрываемый испуг, заверил, что инвентарь будет протирать сам. После осмотра зала мой трудовой пыл заметно поугас. Похоже, я ввязалась в то, с чем могла и не справиться. Но деньги за месяц я уже получила, так что пути назад не было.

– Надежда Эдуардовна всегда убирала в зале сама, – с осуждением сказал Женечка, стоило нам попрощаться с физруком. – А этот ленивый.

– Тебе она нравилась? – Впервые за последние месяцы я услышала про Надю что-то хорошее.

– В каком смысле? – насторожился он.

Мне показалось или на его щеках вспыхнул румянец?

– В любом. Как женщина, например. Надя же была красивая…

– Сущности всегда находят для себя красивое тело. – Его губы плотно сжались.

– Только не говори, пожалуйста, что Надя – сущность. Я и так не знаю уже, что про нее думать.

– Надежда Эдуардовна всегда убирала в зале сама, но не потому, что ей нравился порядок. Она хотела, чтобы ей никто не мешал делать по-своему, пробуждать и притягивать дестрой.

– Она тебя чем-то обидела?

– Она считала, что я глупый, грубо разговаривала и обзывалась.

– Как?

– Этого я не скажу. Но… – Он наклонился ко мне и зашептал таинственным голосом: – Она чувствовала, что я Хранитель, вот и злилась. У нас было противостояние. Пойдем лучше на улицу. Здесь не нужно об этом говорить.

– Боишься, что Надин призрак тебя услышит и будет мстить? – рассмеялась я, но Женечка с серьезным спокойствием покачал головой:

– Призраков не существует. Люди дают непонятному понятные для себя объяснения. Так уж они устроены. Многие. Во всяком случае, те, которые не знают ничего о сущностях.

Мы вышли на лестницу. В большие окна светило нечто, похожее на солнце.

– Типа сущности не умирают?

– Умирают, конечно, но