Араб с острова Банда - Михаил Васильевич Шелест

Вы в Новогород по купеческой напасти? — Интерес у собеседника был не шуточный, но меня поразило его ко мне обращение.

— Прошу меня извинить, я плохо знаю ваш язык… Вы меня назвали «осу»… Что это?

— «Осу»? Э-э-э… Это как «осудар», или по-вашему — «ritter» — рыцар, воин. Вас это оскорбило? Но вы же — рыцар?

На мне, действительно, был надет полудоспех, а на левом боку на перевязи болталась длинная железяка в ножнах.

— Не извольте беспокоится. Конечно рыцарь, — сказал я, думая, как обращаться к нему. «Любезный», это как-то пошло. — А к вам, как правильно обращаться, а то… Любезный как-то…

— Любезный, — это как раз то обращение. Вы правильно выбрали.

Я «офигел».

— Могу и я к вам так обращаться. Это от сердца слово. Григорием Старковым меня кличут.

Мы шли по многолюдным улочкам Новгорода, но людской поток нас обступал, не затрагивая, а за нами образовалась, похожая на кильватерную струю, толпа любопытствующих. Вскоре на это обратил внимание и купец.

— Ваши великаны скоро соберут вокруг себя весь город.

Наши патагонские великаны выглядели устрашающе и роскошно. В стальных с позолотой полубронях на красной кожаной основе, стальных с позолотой кирасах, возвышаясь над людским морем почти на три головы, они походили на былинных богатырей.

Я давно обратил внимание, что в этих веках люд, в основной своей массе, не отличался даже «средним», по нашим меркам, ростом. От силы метр шестьдесят, но, в основном, даже меньше. Я здесь со своим метр семьдесят восемь, казался великаном. Моя жена мне была едва по грудь. А патагонцы со своим два десять… И это я ещё спрятал самых крупных. До трёх метров ребята вырастали. А какие у них были женщины! Но о них позже.

— А скажите… э-э-э, любезный, наместник сейчас в Новгороде?

— Константин Тимофеевич? Где там. Он здесь не задерживается. В крайний раз встречали годов шесть назад, когда он от ливонцев возвращался. Да он в дела Новгородские не вникает. Посол государев! Не абы кто. На дьяке Новогород держится.

Мы наконец пришли, и это стало понятно по скоплению возле дома хорошо одетых людей. Мы прошли Новгород почти насквозь и каменный дом дьяка, едва видневшийся из-за высокой каменной стены, стоял на его краю, на небольшом взгорке.

Перед воротами стоял разночинный люд.

— Тебя, любезный, как представить? — Спросил сопровождающий, останавливаясь у ворот.

— Посол короля Англии, Сэр Питер герцог Бекингем, сказал я громко, удивляясь несуразности обстановки и прозвучавших слов.

Разговоры от моих слов смолкли и толпа расступилась по мановению рук Григория Старкова.

Купец подошёл к стражнику, что-то сказал ему и тот стукнул кулаком в калитку ворот. Та мгновенно распахнулась. Григорий Старков, обернувшись ко мне, вдруг улыбнулся и опять что-то сказал стражнику.

Стражник посмотрел в нашу сторону и невозмутимость его пропала. До сих пор он стоял у ворот опустив «очи долу», как говориться, чтобы не встречаться глазами с просителями, а тут…

Увидев нашу кавалькаду, он крикнул:

— Отворяй ворота!

Из калитки выглянул недовольный напарник.

— Чогось? — Попытался он воспротивиться, но первый стражник ткнул его кулаком под рёбра так, что того согнуло пополам.

— Отворяй, говорю, — рявкнул страж, толкнул его в склонившуюся голову и напарник исчез в калитке.

Одна створка ворот качнулась вовнутрь.

Мы прошли коридор расступившихся просителей и вытянувшегося стражника, который зашёл вслед за нами и опрометью кинулся к дому. Ворота закрылись.

— Здесь подождём его сиятельства, — сказал Старков. — Бо осерчают.

— Строг? — Спросил я.

— Душка, — ласково ответил купец, — но порядок чтит.

Я окинул двор взглядом, но ничего интересного не увидел. Вдоль стен вокруг дома шли широкие каменные дорожки. Перед домом, в два этажа и с двумя одноэтажными пристройками по бокам, имелась площадка, на которую выходило невысокое, крытое крышей, крыльцо.

Вскоре из дверей вышел пожилой человек в дорогом, длинной до пят, кафтане, вышитым золотыми жгутами, да в высокой, вероятно собольей, шапке. Распахнутые полы кафтана окаймлялись мехом, да и сам кафтан, похоже, тоже был подбит мехом соболя. На шее дьяка висела, низко опускаясь на грудь, золотая цепь из хитро переплетённых звеньев с массивной брошью.

Я отшагнул в сторону, и пропустил Санчеса, державшего верительную грамоту, вперёд, а сам сделал едва заметный поклон.

Из-за спины дьяка появился человек и стал спускаться к нам.

«Подьячий», — подумал я, вспомнив инструктаж.

Получив из рук Санчеса грамоту, человек внимательно рассмотрел печать, едва не лизнув её, и изучив текст, громко объявил:

— Посол его величества короля Англии Генриха Восьмого Тюдора герцог Питер Диаш!

Я ещё раз чуть склонил голову. Всё-таки это был обычный клерк, а не царь, или даже наместник. По мнению инструкторов, и этого было слишком много. Даже для наместника.

Дьяк же, спустившись с крыльца, поклонился в пояс до земли и взяв из рук помощника грамоту мельком взглянул на неё.

— Господин посол, ну как же вы? Не по этикету? Без уведомления?

Однако я точно знал, что гонцы от Орешка отчалили вперёд нас и должны были поспеть гораздо раньше, но об этом умолчал. Пусть разбирается сам.

— Только прибыли и сразу к вам, любезный Владимир Никитич, сказал я.

— О! Вы складно говорите по-нашему. Хотя… Чего это я? Ране вся Ганза говорила по-нашему. И Англия тож. Весь берег варяжский жил Русью.

Он вздохнул.

— Изволите отдохнуть? Гостевой дом наместника к вашим услугам, а вечером прошу ко мне на приём в вашу честь.

Глава 21

Мы гостили в Новгороде три дня, считая с днём прибытия. После вечернего приёма у дьяка я весь следующий день отлёживался и отпивался квасом да капустным рассолом. Столько жирного и хмельного я и в той жизни не едал.

Поражало изобилие продуктов из рыбы. Сиги, осётры… Пареные, вареные, копчёные. И говядины. Тоже в разных видах. Чего только не было. А вот почек заячьих не было, как и самого зайца. Я спросил. Сказали, нельзя. Церковный канон. Не было свинины и свиного сала. Зато были яства из говяжьего жира: с хреном, с черемшой, который мазали на хлеб. Я не рискнул попробовать.

На третий день приём устраивал я, в основном, из тех же продуктов, но королевой стола была варёная картошка, посыпанная укропом и резаным чесноком.

Не буду вдаваться в описания пиршеств. Для меня они всегда были лишь источником сведений. Зато полезной информации было предостаточно. Хотя чувствовалась отчуждённость и недоверие. Все вели себя излишне чопорно в начале трапезы, на мой взгляд, поэтому я приказал внести вина. «Рейнские особые креплёные».

После первых выпитых кубков беседа потекла оживлённее.