Автономное плавание - И. А. Намор

– А что? – сразу же насторожилась Кейт.

– Да что ты в самом-то деле! – Баст от удивления даже руками развел, чуть не расплескав при этом драгоценный напиток. – Я же тебя не о твоих любовниках спрашиваю. Ты помнишь, когда умрет Георг?

– Двадцатого января, – она поставила бокал на стол, встала, прошлась по комнате, оглянулась на Баста через плечо. – Что-то еще?

– Да, – кивнул Баст. – Кто входил в делегацию СССР на похоронах?

– Литвинов, Тухачевский… остальных, извини, не помню.

– Тухачевский… – Что-то в этом определенно было. – Он ведь на крейсере?..

– Нет, – перебила его Кейт. – На поезде. Через Польшу и Германию. И везде с остановками. Встречи, переговоры.

– И в Париже?

– И в Париже, – она все еще смотрела на него через плечо. Обворожительная женщина… – Но не перед похоронами, а после. Он сюда десятого февраля приедет… Прозит!

– Прозит! – согласился Баст и приник к бокалу, а когда снова поднял взгляд, она уже стояла прямо перед ним, в тонкой белой и с белыми же кружевами шелковой комбинации. Когда и как она успела снять платье, Баст так и не понял, но и не стал над этим думать. Тонкий шелк ничего, в сущности, не скрывал, но заставлял воображение работать на полную катушку.

– Я так и буду стоять перед тобой, как Ника Самофракийская?

– У Ники нет головы! – возразил Баст, вставая. – Ее в губы не поцеловать!

Его шатнуло от усталости, но он устоял, взял женщину за плечи, почувствовал под пальцами прохладную шелковистую кожу и притянул к себе, ловя губами мягкие податливые губы.

Говорят, что от коньяка голова не болит. Врут эти знатоки, как всегда, или просто пили недостаточно. Или это наложившийся эффект от передозировки кофе и табака? Возможно. По крайней мере, когда Ицкович проснулся, голова у него буквально раскалывалась. Даже жить не хотелось… минуту или две, до тех пор, пока не обнаружилась притулившаяся к его правому плечу Кейт. Одежды на ней не было. Впрочем, на нем тоже, но если рассматривать себя ему и в больную голову не пришло, то вид обнаженной Кисси отвлек Олега от веселого перестука стайки маленьких дятлов внутри собственного черепа. С того ракурса, что определялся положением двух тел в пространстве, зрелище открылось настолько завораживающее, что на некоторое время даже дыхание для Ицковича стало неактуально.

«Н-да…» – а вот это была уже вторая членораздельная мысль, пробившаяся через все препоны, и оказалась она первой, не лишенной содержания.

Олег осознал наконец, что произошло сегодня ночью, и ему стало стыдно. Стыдно перед Ольгой, перед самим собой, даже перед женой Баста и уж особенно перед Таней.

«Хотя тут-то что? Никто-никому-ничего-ничем… сплошной платонизм и переписка Абеляра с… как ее там? – подумал Баст в полусне. – Хотя нет! Чего это я?! Он же вроде Элоизе сначала ребенка сделал, а уже потом, когда его… Тьфу-тьфу-тьфу! А Таня тоже, как девочка… Два дня вместе, и ни да, ни нет. А я не железный, между прочим!»

Но тут прижавшаяся к нему грудью Кайзерина повела во сне плечом так, что движение это передалось ее полной груди, и Олег сразу же забыл об угрызениях совести. А в следующее мгновение или чуть дольше – он только успел подтянуть левой рукой сползшее с них одеяло – Ицкович уже снова спал, чтобы проснуться через час с ясной головой и отчетливым желанием продолжить дело, начатое ночью. И здесь, что показательно, его ожидало полное понимание и даже неподдельный энтузиазм «передовых представителей» австрийской аристократии.

В себя пришли, разумеется, не сразу, и ведь дамам «перышки чистить», что кавалерам коня после охоты или сражения обихаживать. Это, конечно, если грума нет и прочей челяди, но и у Кайзерины никого, чтобы помочь, под рукой не оказалось.

«Бедная Кисси…»

Впрочем, насколько понимал Баст, это был отнюдь не первый случай, когда баронесса путешествовала налегке, прихватив с собой всего три чемодана – сущие пустяки – самых необходимых при такой походной жизни вещей.

Сам он действительно довольствовался малым, и, хотя после ночи любви плохо думается о прозе жизни, фон Шаунбург проявил чисто немецкий практицизм и того же происхождения педантизм. Из полудюжины рубашек как минимум четыре, а по максимуму все – нуждались в стирке. О ней же мечтали его носки и нижнее белье. Но тут можно было кое-что и прикупить, а вот костюм следовало непременно отпарить. Получалось, что обстоятельства просто не оставили ему выбора: темно-серые фланелевые брюки и пиджак из темно-коричневого вельвета. А вместо галстука – шейный платок.

«Все хорошо… – констатировал Баст, рассматривая себя в зеркале. – Но ведь замерзну к едрене матери».

Действительно, в Париже было холодно и промозгло, но если под брюки у Шаунбурга поддеты шелковые кальсоны, – а Баст не отказался бы теперь и от шерстяных, но таковых у него, увы, не нашлось, – то майка, рубашка и пиджак под элегантным, но всего лишь демисезонным пальто – тот еще паллиатив.

Но зато выглядел фон Шаунбург замечательно. Помылся, побрился, оделся, словно фат на прогулке. Выкурил заныканную с позавчера сигару, выпил большую чашку кофе с сахаром, принесенную по его просьбе из ресторана вместе с бутылкой коньяка. Коньячку Баст капнул в кофе – буквально пару ложек, – кто сказал «столовых»? – и благодаря всем этим мерам полностью восстановил свое душевное равновесие.

«Мадам, после того, что между нами было, я, как честный человек… – А что было-то?»

Вот эта последняя реплика лучшим образом и отражала модус операнди Кайзерины Альбедиль-Николовой Кински. Ни тени смущения, разумеется, и никаких душевных драм. И в самом деле, с чего бы? Впрочем, нет. Тень смущения – но именно тень – все-таки промелькнула разок в ее посветлевших при утреннем солнце глазах, но Баст подозревал, и не без веских на то оснований, что смущалась чужая и незнакомая ему библиотекарша из Санкт-Петербурга, а вот баронесса на такие подвиги совершенно неспособна. Вернее, способна-то она как раз на многое, но если уж уложила в постель понравившегося ей мужика, то, верно, не затем, чтобы потом об этом жалеть.

– Извини, Баст, – рассеянно улыбнулась Кейт, открывая дверь через две минуты после того, как он постучал первый раз. – Я еще не готова, но это не займет много времени. Садись в кресло и…

«Наслаждайся представлением».

– …Покури… – скользящий в никуда взгляд, ироническая улыбка и что-то еще до кучи, чего Баст пока не понял.

Оставалось гадать, чем она занималась весь прошедший час, если была все еще в пеньюаре, под которым – лишь короткая шелковая комбинация. Разумеется, белоснежная и обязательно по фигуре, по хорошей фигуре… В общем, выглядела Кисси потрясающе, в первозданном смысле этого слова. Она буквально трясла Баста фон Шаунбурга, взяв его за грудки – за лацканы пиджака, вытрясая из него дурь, то есть всех прочих баб…

«И юных блондинов. Что существенней!» – усмехнулся мысленно Олег, сбрасывая наваждение и вновь,