Живун - Иван Истомин

— Можно спросить?

— Вопросы задавать будете, когда я кончу.

— Боюсь забуду, память не шибкая, — настаивали из-за голландки.

Куш-Юру послышался в этой настойчивости скрытый вызов. И он принял его:

— Ну спрашивай!

— Кровопийцев-то скоро покажете?

— Каких кровопийцев? — Куш-Юр не знал о затее комсомольцев. — Не про кровопийцев речь, а про власть трудящих…

Но тот же голос его прервал:

— А верно, что новая власть обратно купцу ход дает?

«Вон чего! Вон кто такие! Понятно», — подумал Куш-Юр.

По своему плану он собирался говорить об этом позднее. Но в зале зашумели: кто протестовал, кто недоумевал. Промолчи сейчас — поднимется сумятица. Шагнув вперед и расправив гимнастерку под ремнем, он бросил задиристо:

— А кабы и так?

Голос его потонул в шуме. Сидящие на задних скамьях не расслышали, вознегодовали, переспрашивали:

— Что сказал Куш-Юр? А-а? Тьфу! Ошалели! Что сказал Куш-Юр?

Куш-Юр поднял руку и, напрягая голос, крикнул:

— Враз будем говорить — не разберемся!

Он дождался тишины и, обернувшись к голландке, четко повторил свой ответ:

— А кабы и так! Что с того?

— А ничего… Хотел знать, правду ли люди бают…

В дерзком ответе Куш-Юру почудилась торжествующая насмешка, мол, выудил, что хотел и народ растревожил…

Гомон действительно поднялся небывалый. Куш-Юр выждал, пока схлынет первое возбуждение, и снова поднял руку, стараясь завладеть вниманием. Продолжать речь, как намечал, было нелепо, он на ходу перестроился. Небрежно махнул рукой в сторону Озыр-Митьки и сказал твердо:

— Зря тут некоторые нос задирают! Верно, кто пожелает, может торговлишку заводить. А мир-лавка все одно не закроется. Кооперация была и остается. Потому как не навсегда это… — он замялся, не желая называть — что именно, — а пока оправимся после войны и голода…

— Нам только б начать! — насмешливо продребезжал Озыр-Митька.

— Не обсчитайся! — не выдержал, полуобернулся к голландке Куш-Юр.

Угроза не подействовала на Озыр-Митьку, его словно прорвало:

— Не обойдетесь без нас! — Он не сдерживал больше себя. — Голод уму-разуму учит! Жрать все охочи! Хоть ваш Ленин!..

Сходка притихла. Не было еще такого, чтоб на равных разговаривали сын кулака и председатель, не было! Выходит, и впрямь сила к Озыр-Митьке вертается!

Угадывая настроение сходки, Куш-Юр рубанул:

— Ленина не обсуждать! Он делает, как надо, как лучше сейчас для народу. И за то пострадал от руки контры! Вчера пароход разгружали — кто прислал? Ленин. — Он обернулся к портрету вождя, протянул к нему руку. — Можно сказать, что после раны еще не оправился, а про нас с вами не забыл, позаботился!

В зале одобрительно кивали головами. И Куш-Юр продолжал:

— Жрать, верно, все охочи, особливо ты! Трудящийся человек может и поголодать, он к разносолам не привычен. Ленин всей страной управляет, а паек получает один, как все! А тебе одного пая мало, лишний берешь. С кого? Со своего брата-зырянина, соседа и земляка! Так вот, я тебя предупреждаю: на каравай рот широко не разевай. Пушнину скупать вам не позволим. И рыбу. Наперед знайте все! Пушнину мир-лавке — всю!

— Врешь, нет такого закону! — вскипел Озыр-Митька.

«Осмелел до чего!» — пронеслось в голове Куш-Юра. Хотя и в самом деле такого закона он не знал, слышал только вскользь от инструктора, а ссылаться на этот рассказ было рискованно — он не стал пасовать:

— А вот и есть! Зря трепать не стану! Не рассчитывайте, будто власть такая уж безвластная. Скупку пушнины объявляем спекуляцией. А за спекуляцию знаете что? Кто попадется — не порадуется! Все слыхали? Не пеняйте, что не упредил. Ответит и кто скупит, и кто продаст!

— Грабь, грабь, тебе привычно!..

— Никакого грабления не будет. Мир-лавка купит, мир-лавка товар продаст…

Куш-Юр говорил твердо, без колебаний: перетянул сходку на свою сторону, верят ему. Но тут Квайтчуня-Эська хихикнул:

— Откуда возьмется товар-то? Крысы натаскают? А возьмется — Биасин-Гал на сур изведет.

По залу прокатился гул. Удар был метким. Куш-Юр на миг растерялся. Но вспомнил слышанную ранее историю обогащения Озыр-Макки. Тот в молодости служил приказчиком у прасола. Самостоятельное дело начал на капитал, который сколотил из того, что прилипало к рукам, а прилипало к бесцеремонному Озыр-Макке немало.

Куш-Юр рукавом смахнул со лба капельки пота и сказал спокойно:

— Нашел чем корить… Плохо Гал сделал, скрывать нечего. А кто поймал? Ты, что ли? Комсомольцы! Верные помощники новой власти! И спросим с Гала построже, чем с селянина или несознательной женщины. И накажем! Это уж можете не сомневаться! Когда бы Гала укрыть хотели, стали бы через все село тащить тот бочонок в сельсовет?.. Бывает, и партийный оступается. Бывает, и служащий новой власти неправильно делает. Но не Советская власть его тому учит. От прежней власти к нему привычка перешла. Гал бочонок браги наварил — весь его грех. А у купцов приказчики не бражкой разживались, сотни да тысячи тянули! Все знаете, как разбогател Озыр-Макка…

— Не имеешь права! — взъярился Озыр-Митька.

— Почему не имею права, если это правда? Я не кричал, что не имеете права Гала обличать! Правду-матку всякий имеет право резать. — Куш-Юр говорил уверенно, чувствуя, что снова взял верх. Ему было видно, мужики одобряли его слова — кто жестом, кто переглядками с соседом, кто кивком головы.

— Правда, правда! — донеслись до него голоса с задних рядов.

Приободренный тем, что опять повел за собой сходку, Куш-Юр заговорил проникновенно про тяжелое наследие, доставшееся новой власти: темноту, невежество, суеверие, болезни, голод. Старый мир сопротивляется, как страшный зверь при издыхании.

Волнение Куш-Юра передалось слушателям, его не перебивали.

— А зачем биа-пыжи зерно по Большой Оби к морю везут, когда у вас нехватка? — неожиданно выкрикнули опять из-за голландки. Озыр-Митька, видимо, пытался взять реванш. — Такого не бывало!

— И лучше жили! — подпел Квайтчуня-Эська.

Не отвечая на эти выкрики, Куш-Юр рассказал все, что знал про Карскую экспедицию. Потом оглядел зал и обратился к тому самому старику, с которым беседовал перед началом сходки:

— Вот, к примеру, ты, дед Епим! Что делаешь с рыбой?

— Как что? — не понял старик.

— Засаливаешь, обрабатываешь, а потом?

— Известно, часть себе на пропиток, а то продаю — на снасть, порох, табак…

— Вот и государство: часть зерна отложило на пропитание, а часть — иноземцам продает. Немного зерна продаст, рыбы северной, всю пушнину. Снасти купит, пороху, машин, табаку — ну, словом, всего, что надо народу, пока своего нет.

— С головой придумано, — прошамкал Епим.

— Товарищ Ленин придумал! — снова Куш-Юр с гордостью показал на портрет.

Из зала раздались голоса:

— Все киваешь да киваешь на стенку, а отсуль не разобрать карточку-то. Маловата шибко.

— Я отродясь не знаю, каков он, Ленин-то!

— Дозволь, председатель, взглянуть на карточку!

— Э-э, ежели все гурьбой пойдем, амвон не выдюжит. Подай, председатель, карточку сюда! Поглядим и вернем!..

Куш-Юр снял портрет и протянул его к крайнему в первом ряду мужику.

Портрет пошел по рукам. Передавали один другому:

— Гляди-ка, лобастый какой!

— С бородкой, а еще не седой. Годков с полста, поди…

— А бают, не из бедняков он…

— Ленин-то? Да он батрак из батраков! Только теперь заместо царя…

— Не бреши! Какой теперь царь? Он начальник, вроде Куш-Юра. Только самый главный.

— А глаза-то у него как у нас, зырян.

— А может, он и есть зырянин?.. Мало ли теперь зырян и на юге. Война-то, чай, по всему свету людей раскидала.

— Не-не, чистокровный русский. С Волги он. Есть такая река. Большая, как Обь-матушка, — авторитетно, как читальщик, возразил Петул-Вась.

— А сдается мне, зырянин он! — настаивал его сосед. — Ну точь-в-точь. И глаза и скулы… Смахивает он на Акима…

Аким польщенно крякнул и погладил рукой потную лысину.

— Да говорят вам, русский! — осуждающе поморщился Петул-Вась.

— А вот мы у Куш-Юра спросим, — не унимался сосед.

— Русский, русский! — подтвердил Куш-Юр. — Да не все ли равно — он за народ болеет душой! Нашенский он вождь, Владимир Ильич!..

— Нашенский, нашенский! — многоголосо подхватил зал.

Когда портрет вернулся на сцену, Эгрунь вдруг сдернула с головы подруги алую ленту и подала Куш-Юру.

— Это еще зачем? — вспыхнул тот.

— На рамочку. А то там каемочка какая-то от простого кумача, — простодушно пояснила она.

— Нет уж! Наш кумач ему больше подходит, — отрезал председатель.

Эгрунь покраснела, на место вернулась пришибленная.