Живун - Иван Истомин

— Ты что-то часто стал мух давить. В словах невежлив.

Гал ощетинился:

— Кому какое дело? — веко правого глаза его запрыгало в нервном тике.

— Нет уж, извини-подвинься. Место у тебя такое, что чище девяносто шестой пробы ты должен быть. Лишней крошки взять не смеешь. С чего пьешь?

— Сам знаю…

— Коли знаешь, и нам сказать должен.

Гал затрясся:

— Без этого мне — на крюк или ножом! — Он полоснул рукой по горлу.

У Куш-Юра желваки заходили. Он сказал сочувственно, но строго:

— Все так. А позволить не можем… Права не имеем. Вот чистка будет, чикнут тебя, — сказал, не подумав, что слово «чикнут» напомнит Галу его трагедию — убийство жены.

— А с дочкой контры путаться право имеешь? — вышел из себя Биасин-Гал. Губы его затряслись, покрылись пеной. — Солдатскую вдову потопил, а кулацкую потаскуху выволок. Ублажаешься с ней за рекой.

— Что мелешь-то! Пьян, так не ходи на сельсовет! Хуже бабы! — И, обращаясь к членам Совета, проговорил: — Чепуха все! Ну, встретились за Юганом. Не было между нами ничего такого… И не спасал ее для свиданий…

А Гал, перекрывая Куш-Юра, пузырился дальше:

— Ты попрекаешь меня! Горем моим меня коришь! А я грех свой искупил! Заговор контры раскрыл! А ты?!

Куш-Юр вскочил, содрал с головы шапку, хлопнул ею по столу.

— А я?! А знаешь ты?! — задыхаясь от гнева, он пригнул голую свою голову. Горькая обида душила его, не давала выговорить рвущиеся из груди слова. Прохрипев что-то невнятное, он снова нахлобучил шапку, грохнулся на скамью. Гнев постепенно угасал, на смену ему приходили неловкость и недоумение. Что это он? Такого с ним еще не бывало. Нельзя так. Помнить себя должен — в партии пораньше Гала и как-никак председатель… «А если председатель, так пусть и плюет каждый?» — снова было загорелась обида. Но он овладел собой, подавил раздражение.

— Не имел я намеков на тебя, — выдавил медленно, тяжело. — Не дело нам промеж себя раздорить. Не дело и поклонов себе ждать. А спрос с каждого из нас будет. На службе мы. Значит, лица государственные.

Биасин-Гал тоже немного отошел. Жалея, что наговорил через край, попрощался и ушел.

Недовольный собой, давешней своей вспышкой, Куш-Юр по дороге домой устало размышлял. Этак и самому недолго биасином прослыть. Нехорошо вышло. Как петухи, схватились при народе. Завтра трезвон пойдет по Мужам. Конечно, если бы вздорная баба сболтнула, он и головы не повернул бы, а то свой товарищ… Да, пожалуй, и бабью болтовню пора оборвать…

Куш-Юр шел, прислушиваясь ко всякому шороху. Не мог он отделаться от тревожного беспокойства, возникшего после покушения на него.

Оттого чуть ли на насмерть напугало его что-то мокрое, липкое, заслонившее вход в избу. Невольно вздрогнул и отшатнулся, потом протянул руку и нащупал мокрые сети. Днем их не было. Наверно, Евдок вернулся с рыбалки, важан развесил.

Обогнув вешала, Куш-Юр нашарил руками щеколду-вертушку, которой запирались сенцы. Стараясь не шуметь, ничего не зацепить, вошел в избу и у порога снял грязные сапоги.

— Дядя Роман, там на столе тебе простокваша, суседка принесла, — сказал Евдок. Он уже улегся спать но лавке.

— Спасибо, — шепотом поблагодарил Куш-Юр и, проходя на цыпочках мимо подростка, дотронулся до него рукой. — Каков улов, рыбак?

— Маленько добыл. Завтра уху поедим, — ответил парнишка с достоинством.

— Молодец. Спи. Отдыхай.

Наскоро поужинав при малом свете, Куш-Юр выкрутил фитиль в лампе поболее и раскрыл книжечку, подаренную инструктором. Но столько было за день впечатлений, что он не мог сосредоточиться на чтении и, полистав брошюру, отложил ее до утра. Потом погасил лампу, лег на узкую деревянную кровать.

За окном шумно хлестал дождь.

«Ну и погода! — вздохнул Куш-Юр. — Ладно, что все вовремя выгрузили да в склад сложили… Так-то Биасин-Гал мужик ничего, надежный, сохранит. Но кладовщик — не более… Да-а… Изведет себя Гал, и не спасешь… Выпала ему судьбинушка… А льет, ну и льет!.. Может, вода малость поднимется. Без этого катер-то в Вотся-Горт как погонишь! Небось ругают меня, натрепал с три короба. Если катер не пройдет, нарочного пошлю, пускай каюк пригоняют — до самого ледостава к ним не подступишься… Зря забрался на остров Гриш. Поди, и сам чувствует, да не признается… Может, еще разок съездить к ним, поглядеть, потолковать. С Сандрой хоть переглянуться… Эх, Сашка, Саша! И самой, чай, не сладко, и мне не жизнь… А та, отрава… Яшка врать не стал бы. Замуж захотела… Вот нечистая сила! Только этого недоставало. Большевик с контрой породнился. Красота!.. За окном ливень припустил — льет пуще прежнего. Прибавит грязи. Сам черт ноги покалечит. Что-то делать надо. Тротуары хоть бы зачинил каждый хозяин. На сходке завтра вопрос поставлю… — Но мысль на этом не задержалась, назад вернулась. — Озыр-Митьке сейчас выйдет полное уважение… Торговец… Мастер он мошну набивать… А может, Эгрунь и вправду любит, к нам тянется? Мало ли что отец… Да нет, пускай вперед докажет себя. От своих пускай уйдет, пользу народу сделает… Тогда уж Яран-Яшка верняком на мушку возьмет, не промахнется… Был бы он чуток ближе — и лежал бы сейчас товарищ председатель под сырым холмом. Зря, однако, не допросил его. Искры на глаз так и сыплет. Шальной. „Северный закон“. Пока дерево не уберет — не успокоится. В оба за ним глядеть надо…»

За окном в ночи продолжал шуметь дождь. Порывы ветра швыряли в стекло дождевые струи. И Куш-Юр подумал: «Как из пулемета лупит». Может, из-за этого сравнения ему показалось, будто за окном чвакают чьи-то ноги.

«Уже и блазнит», — усмехнулся он и улегся поудобнее. Но тут чьи-то пальцы, похоже, заскребли по стене, по наружному подоконнику. Куш-Юр вскочил, прислушался: нет, не блазнит, за окном кто-то есть.

«Яшка!» — Куш-Юр схватил наган и юркнул к простенку рядом с окном.

Снаружи кто-то, по-медвежьи сопя, шоркал по стеклу, вроде бы лапой. На Яшку это было не похоже. Яшка, пожалуй, крался бы, как рысь. Кого другого подбили?

Куш-Юр взвел курок.

«Давай, гад, сунься! Обратно не уйдешь!»

Неизвестный осторожно постучал в окно. Стук повторился громче, настойчивее.

«Вызывает, выманивает меня поближе». — Куш-Юр стоял не шевелясь. Но когда неизвестный забарабанил по крестовине рамы, не выдержал, рявкнул:

— Кто ломится?

Будто испугавшись, стучавший что-то промычал недовольное и торопливо зачавкал по грязи.

«Не уйдешь!» — Куш-Юр распахнул окно и, в чем был, выпрыгнул в темень и дождь.

Крупная темная фигура маячила впереди.

— Эй, кто ты? Что надо! — нервно окликнул Куш-Юр.

Неизвестный испуганно кинулся к забору, но угадил в висящие сети, с ходу стянул их на себя, запутался и, падая в грязь, с треском сломал вешала.

Разбуженный шумом, на порог выбежал Евдок.

— Дядя Роман, где ты? Что случилось? — крикнул он хрипловато.

— Да вот я! Кто-то в окно к нам лез, в твою сеть запутался, вешала сломал.

Евдок по-взрослому выругался. Вдвоем с Куш-Юром они кинулись к вешалкам. Навстречу им из грязи поднялся грузный, плечистый человек.

— В сеть запутался, якуня-макуня!

— Эль? — удивился Куш-Юр. И встревожился: — Откуда ты? Что случилось? — Раз ночью Гажа-Эль пришел, знать, беда…

— Эх, тоже мне… Сети порвал, поди. Пьяный, чай, как всегда! — захныкал Евдок.

Но Куш-Юр перебил его:

— Эль, да говори хоть, что у вас там стряслось-то?!

— Да, ничего, — стряхивая грязь, заговорил наконец Гажа-Эль. — Приехали мы, ну я и поспешил к Марпе… за сугревом, с дороги…

Евдок перебил его сердито:

— Мамка не варит боле! Не знаешь, что ль?

— Ах, ты вот зачем! — повеселел Куш-Юр. — Кто да кто приехал? Гриш?

— И Гриш! И Мишка! И бабы. Да почитай все…

— И Сандра? — вырвалось у Куш-Юра.

— Сандра — не. Сторожить да нянчить с Германцем осталась… Ах, беда! Так нет, значит, не варит? А ты квартируешь у Абезихи? Ну, тогда я пошел отсуль. Вот, якуня-макуня!..

Только сейчас Куш-Юр почувствовал, что до костей промок и босые ноги коченеют. Он вбежал в избу, пряча наган под мокрой исподней рубахой, довольный, что никто не видел при нем оружия. Закрыв окно и стянув с себя белье, он обтерся досуха полотенцем, забрался под одеяло, зябко поеживаясь. Хотелось скорей согреться и уснуть.

5

Не повезло Гажа-Элю и у других прежних своих выручателей. Зря только сон им ломал.

«Вот житуха настала! Хоть ревмя реви, — огорчался он, а желание разговеться с дороги не оставляло. — Не-е, не может того быть, чтоб во всех Мужах никто самогону не имел…»

Под утро он оказался у крайней избы, на северной околице села. Светало. Дождь поредел. Небо очищалось от туч. Вытащив кисет из-под полы промокшей суконной парки, сшитой из его солдатской шинели, Эль свернул козью ножку, а закурить не смог: сколько ни чекал гальками, трут не затлевал — отсырел. Негодование охватило Эля — и тут не везет, — и он разразился долгой смачной бранью. Вдруг в соседней избе засветилось окошко.