Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

Когда все вышли, Валентиниан схватил стоявшую перед ним модель и с силой швырнул ее на мраморной пол, — вместе с макетом разбились и его мечты о собственной триумфальной арке.

Глава 28

Гордый Литорий направил скифских всадниковна ряды готов.

«Преторий магистра армии, Равенна, провинция Фламиния и Пицен, диоцез Италии [написал Тит в “Liber Rufinorum”], год консулов Флавия Плацидия Валентиниана, Августа (его пятое консульство) и Анатолия, ноябрьские иды[38].

Аэций был близок — очень близок — к достижению того, чего желал всем своим сердцем: восстановлению доминирующего господства Рима в Галлии. Тогда объединенные префектуры Галлии и Италии стали бы базой для начала кампаний по возвращению потерянных диоцезов Испании и Африки, а возможно — даже и Британии. При возрожденном римском правлении бремя налогов вновь бы распределялось на справедливом основании, коррупция была бы искоренена, государственные доходы стали бы тратиться эффективно, и мы бы пришли к эре стабильности и процветания. Затем, следуя примеру подчиненных королевств прошлого, племена федератов через одно-два поколения постепенно влились бы в жизнь и культуру Римской империи и стали бы лояльными римлянами — как испанцы, галлы, бритты, иллирийцы и прочие до них. Увы, сбыться этому было не суждено.

А ведь еще летом прошлого года все выглядело так многообещающе! Восставшие во второй раз бургунды были подавлены столь жестоко (их король, Гундогар, был убит), что уже не представляли угрозы для Рима. С не меньшей суровостью были усмирены багауды, и Арморика вернулась в лоно Рима. Разбитые у стен Нарбо-Мартия визиготы понесли серьезные потери и теперь зализывали раны; военное искусство и опыт поставленного присматривать за ними полководца, Литория, позволяли рассчитывать на то, что они больше не покинут дарованных им территорий. И начало проявляться — по крайней мере, для меня это было очевидно — нечто даже более важное, неуловимое, но судьбоносное: ощущение общей цели среди римских армий. Солдаты смотрели в глаза опасности — и победили; и пережитый опыт превратил их едва ли не в братьев, объединенных под командованием харизматичного и вдохновленного лидера. Скажете, я подменяю действительное желаемым? В какой-то степени, возможно, так оно и есть. Но подобные настроения действительно витали в воздухе и вполне могли перерасти в настоящий костер патриотизма не только в армии, но и среди обычных граждан. Нарбо мог стать еще одной Замой, где Сципион окончательно сокрушил главного врага Рима, Ганнибала.

Тем летом единственным облачком на горизонте стало непоступление денежного довольствия для войск, гуннов и действующей римской армии, в связи с чем Аэций вынужден был отправиться в Италию искать причину задержки. В день своего отъезда (я уезжал с полководцем), он не выглядел серьезно обеспокоенным; все выглядело как еще один пример неэффективного ведения государственных дел Валентинианом, теперь — несносным юнцом лет двадцати, или, скорее, его матерью, Галлой Плацидией. Аэций предоставил подробный, тщательно выверенный счет префекту претория, и не было причин предполагать, что указанная им сумма не будет полководцу выдана в полном объеме.

К тому времени я уже полностью залечил свои раны. Заботу о Марке я доверил одной супружеской чете, coloni в нашем семейном имении, достойным людям, коим Бог не даровал собственных детей. Сам же я вернулся на службу Аэцию и был восстановлен в прежней должности agens in rebus, что официально подразумевало работу курьера, при которой, правда, часто случалось выполнять дипломатические, разведывательные и даже шпионские функции. Приятно было вновь облачиться в униформу: особый головной убор, портупею и тунику с длинными рукавами и круглыми правительственными нашивками цвета индиго. (В целях экономии, туники теперь производились не из шерстяных тканей алого цвета, а из неокрашенного льна.)

По приезде в Равенну Аэций поручил мне определить местонахождение пропавших денег. По своему простодушию я полагал, что легче задания не бывает. Как же я заблуждался! По сравнению с Sacrae largitiones, имперским финансовым ведомством, где я пытался добыть интересующую меня информацию, хождение Тесея по критскому лабиринту вслед за распущенным клубком ниток любому показалось бы детской забавой. Из одного департамента я переходил в другой, переговорил с кучей numerarii, или финансовых служащих, их помощников, счетоводов и казначеев; досконально исследовал отчеты различных carae epistolarum, лиц, отвечающих за финансовую отчетность. Как бы то ни было, вооруженный предписанием Аэция, я не встретил на пути своего расследования особых препятствий и, спустя десять дней самой утомительной и сложной работы, какой мне когда-либо приходилось заниматься, выяснил наконец судьбу исчезнувших денежных средств.

Выводы, к коим я пришел, оказались крайне печальными. Деньги наши, наряду с другими доходами, были «направлены» (то есть, растрачены) на воплощение в жизнь чудовищной прихоти Валентиниана: грандиозного обновления Колизея[39], вслед за которым в амфитеатре Флавия прошли самые неумеренные за последние лет пятьдесят Игры (с охотой на диких животных и т. п., но, конечно же, без гладиаторских боев). Чего ради, спросите вы? Так Валентиниан решил отпраздновать свой триумф в Галлии! Словно успехом этих тяжелейших кампаний Рим обязан императору, а не его магистру армии! (Как тут не вспомнить о Клавдии, «присвоившем» себе завоевание Британии!) Тщеславие, зависть, мания величия Валентиниана и его интриганки-матери, иллюстрируемые этим актом безрассудного расточительства, переходят все мыслимые и немыслимые границы. Но император, возразите вы, не стал бы сознательно ставить под удар империю лишь ради того, чтобы удовлетворить свое желание и вызвать возмущение человека, правящего государством от его имени. Что ж, вы вольны думать, что угодно, но, в таком случае, скажу я вам, вы совсем не знаете Валентиниана.

Безусловно, это стало сильнейшим ударом по Аэцию. Деньги для армии, конечно же, так или иначе, он бы отыскал: в крайнем случае изъял бы из res privatae, личного дохода императора, поступлений из императорских имений и владений от конфискации общих земель и собственности языческих храмов и т. д. Будучи патрицием и магистром армии, Аэций, несомненно, имел возможность (если не право) именно так и поступить — и, судя по всему, к такому решению как раз и склонялся, — но тут среди ясного неба разразился гром.

Сначала пришла шокирующая весть о том, что Гейзерих завладел Карфагеном, столицей римской Африки, и землями, на которых выращивалось все имперское зерно. Четырьмя годами ранее, когда Галлию накрыла волна кризиса, Аэций, во избежание неприятностей, которые могли бы прийти с тыла, заключил соглашение с Гейзерихом, предоставив вандалам статус федератов. Теперь же, после того, как они захватили Карфаген и прилегающие территории, надежды на достижение компромисса между Римом и вандалами улетучились. Гейзерих провозгласил себя правителем независимого королевства, начав отсчет годам своего правления от въезда в Карфаген. Африка оказалась отрезанной от империи, а вместе с этим прекратились и поставки в Рим зерна.

Но худшее было еще впереди. Не успели мы переварить известие о падении Африки, как пришло письмо от остававшегося в Галлии Авита; то, о чем он писал, было просто ужасно…»

Окинув взором кипы документов, которыми был завален разместившийся неподалеку от Равенны штаб Аэция, Тит тяжело вздохнул. Новая должность — а теперь он был curoisus, инспектором имперской почты — обязывала его заниматься проверкой предписаний тех, кто пользовался услугами ведомства. Обнаружить необходимые документы в том хаосе, в котором постоянно пребывал tablinum магистра армии, было совсем не просто. Венчали общий беспорядок два бронзовых бюста, Валентиниана и Плацидии, помещенные в противоположных концах комнаты. Они пришли на смену другому бюсту, Бонифация, но установлены были с той же целью и под тем же лозунгом: «Знай врага своего». Как обычно, Аэций расхаживал взад-вперед по комнате, просматривая тут же летевшие на пол свитки пергамента, в то время как едва поспевавший за ним нотарий вынужден был на ходу записывать распоряжения полководца.

Возникший на пороге раб объявил, что из Галлии прибыл курьер с письмом, требующим немедленного ознакомления патриция.

— Пусть подождет, — бросил в ответ Аэций, но тут же замедлил шаг. — Из Галлии, говоришь? Что ж, проводи его ко мне.

Лениво потянувшись, Тит наблюдал за тем, как Аэций развернул протянутый посыльным свиток и начал его читать. Внезапно лицо полководца побелело, и он покачнулся.