Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

Горожан вывели на близлежащую равнину и разделили на три части. Первая состояла из гарнизонных солдат и мужчин, способных носить оружие. Образовав вокруг них кольцо, конные гунны закидали их градом стрел. Вторая группа, куда вошли молодые привлекательные женщины и ремесленники, вроде кузнецов и плотников, была распределена между гуннами по жребию. Остальных — людей, не представлявших ни пользы, ни угрозы для кочевников, — варвары отпустили; многие из них умерли от голода на сожженных дотла землях северной Иллирии. Разграбив город, гунны сравняли его с землей, подтвердив справедливость бывшей в те годы в ходу поговорки: «Трава не растет там, где ступила лошадь Аттилы».

Сгорая от ярости и нетерпения, Аспар, сын великого Ардавура, ветеран кампаний против Иоанна (удачной) и Гейзериха (неудачной), а теперь командующий объединенной западно-восточной армией, собранной на Сицилии с целью возвращения Риму Африки, расхаживал взад-вперед у колоннады своего штаба в Неапольском квартале Сиракуз. Наверное, в десятый уже раз за утро он бросил взгляд на заполненную экспедиционными военными судами Большую Гавань, в надежде увидеть прибытие какой-нибудь быстроходной галеры — Аспар ожидал вестей из Константинополя. Пару недель назад в Сиракузах узнали о вторжении Аттилы в Иллирию, и приготовления к экспедиции были немедленно приостановлены, но ожидаемого всеми императорского приказа о возвращении в столицу для противостояния гуннской угрозе все не поступало.

Военно-морские силы обеих империй давно были готовы выступить против тирана-вандала. А Теодорид, король визиготов, неожиданно отказавшийся от антиримских операций и предложивший Риму свою помощь в предстоящей экспедиции, так и вовсе жаждал этого всем сердцем! (Его выданная замуж за сына Гейзериха дочь была заподозрена в вынашивании заговора против короля вандалов и отослана Гейзерихом отцу с отрезанными ушами и носом.) Но Гейзерих оказался сколь жестоким, столь и коварным: опередив римлян и их новых друзей готов, он заключил союз с Аттилой, который тут же вторгся в Восточную империю.

«Жаль, что я лишен свободы действий, — вздохнул Аспар. — Такой, какая была у меня, к примеру, шестнадцать лет назад, когда нужно было приструнить узурпатора Иоанна». Тогда он уже загнал Аэция в угол и готов был его сокрушить, но вынужденно вернулся на Восток для разрешения небольшого конфликта у границ с Персией. А затем в Африке начались беспорядки, и командовавший расквартированными там имперскими войсками Бонифаций, потеряв самообладание, позволил вандалам в пух и прах разбить объединенную армию обеих империй. Окажись на его месте я, говорил себе Аспар, результат был бы прямо противоположным. (Конечно, тот факт, что Аспар был арианином, практически не оставлял ему шансов на получение звания магистра армии.) И вот теперь, когда безопасность северных диоцезов Восточной империи зависит от того, как скоро там окажется его армия, он вынужден сидеть на Сицилии, позволяя Аттиле продолжать разграбление Иллирии.

«Во всем виноват Арнеглиск, новый магистр восточной армии», — с горечью подумал Аспар. Арнеглиск, тщеславный, грубый и бестолковый германец, убил предыдущего Magister Militum (к слову сказать, соплеменника) и узурпировал его пост. Убедить императора, слабого и податливого Феодосия, в том, что он, Арнеглиск, умертвил лишь заговорщика, планировавшего сместить Его Августейшую Светлость с престола, труда германцу не составило. А то, что Арнеглиск заручился поддержкой цирковой фракции Зеленых (низшие слои населения), дало Феодосию, желавшему во что бы то ни стало избежать массовых беспорядков, лишний повод для утверждения германца в этой должности. К тому моменту как ограниченный тевтонский ум Арнеглиска решит, что делать с гуннами, Аттила, должно быть, уже будет стоять у ворот Константинополя.

Впрочем, будучи человеком справедливым, Аспар, после непродолжительных раздумий, вынужден был признать, что он, возможно, зря вешает всех собак на Арнеглиска. Охваченный разочарованием и нетерпением, он был не совсем объективным в своей оценке германца. Каким бы некультурным и ограниченным Арнеглиск ни был, все же он, безусловно, обладал двумя важнейшими для полководца качествами: храбростью и задатками лидера. В противном случае, легионы просто его не приняли бы. По той же причине Аспар не мог считать его и глупцом: глупцы командующими армиями не становятся. По личному опыту Аспар знал и то, что не становятся таковыми и люди чересчур благосклонные и снисходительные. В жестоком мире римской политики Арнеглиск просто вынужден был избавиться от своего предшественника, иначе тот первым устранил бы того, кого опасался как соперника. Да, Арнеглиск, несомненно, приукрасил ситуацию, описывая ее Феодосию, но разве не играли в подобные игры все удачливые римские полководцы и политики, от Перикла до Константина?

Внезапно сердце Аспара забилось быстрее. С блестящими на солнце веслами, со стороны небольшого островка Ортигия в Большую Гавань влетела быстроходная галера. Мерными гребками отсылая воду назад, она приблизилась к молу и пришвартовалась у причала. Наконец-то он дождался приказа о возвращении экспедиции в Золотой Рог! Аланский полководец замер на месте в ожидании курьера. Возникший несколькими минутами спустя перед ним biarchus вручил Аспару связку свитков. С растущим нетерпением и беспокойством полководец просмотрел их, один за другим: поступление фуража в новые казармы конницы в Никомедии; жалоба на плохое качество наконечников целой серии дротиков, поступивших с государственной фабрики по производству оружия в Ратиарии; просьба об увольнении из армии по случаю полученной инвалидности…

— Уверен, что нет ничего из дворца? — спросил он.

Заглянув в сумку, biarchus отрицательно покачал головой.

— Сожалею, господин. И хотел бы сказать, что есть, но…Нет такого солдата в империи, который бы не желал, чтобы вы и армия вернулись домой… Это самое… — замялся он, — считайте, что вы этого не слышали, господин.

— Не слышал чего? — улыбнулся Аспар. Вдруг он решился; довольно с него этого фарса: — Куда держит путь твой корабль?

— В Кирену, господин.

— Уже нет. Скажи капитану, что я реквизирую судно, и мы немедленно отправляемся в Константинополь.

— Да, господин! — С довольной улыбкой biarchus отдал Аспару честь и поспешил донести приказ полководца до капитана.

Феодосий — второй из носивших это имя, — Император Восточных римлян, Каллиграф (из всех своих титулов, этим он гордился больше всего), отложив в сторону перо, прервал свое любимое занятие — копирование (на сей раз он воспроизводил «Третью атаку на пелагианскую ересь» Жерома).

— Что скажешь, сестра? — поинтересовался он у вошедшей в scriptorium привлекательной, но неряшливо одетой женщины лет тридцати с небольшим.

— Уверена, что монашенкам моего нового монастыря она бы понравилась, — устало заметила Августа Пульхерия. — Есть, впрочем, и другие мирские дела, заслуживающие твоего внимания, — немного нетерпеливо продолжила она. — Напомню тебе, брат, что те полководцы дожидаются тебя уже более часа.

— Ох, дорогая, так долго? — сокрушенно прошептал император. — Что ж, полагаю нужно их принять. — Он встал из-за стола; два раба принесли Феодосию пурпурное платье и тапочки, и водрузили на его голову императорскую диадему, после чего он смиренно проследовал за Пульхерией по веренице коридоров в приемный покой, представлявший собой огромную, украшенную колоннами залу, под окнами которой каскадом спускались вниз, к Пропонтиде, величественные, но несимметричные строения — прочие части константинопольского императорского дворца.

Двое мужчин, низко поклонившихся — «в почитании Священного Пурпура» — императору и Августе, внешне являли собой полные противоположности друг другу. Аспар, аланский полководец, был худощав, строен и выделялся орлиными чертами лица и оливкового цвета кожей. Арнеглиск же, магистр армии, высокий и скрепко сбитый германец с длинными, до плеч, соломенного цвета волосами и светлой кожей, мог служить примером мужественности. Одеяния полководцев лишь усиливали существующий между ними контраст. На Аспаре была простая туника и гамаши, все еще носившие следы путешествия (он прибыл во дворец прямо из доков Золотого Рога). Германец, облаченный в серебристую кирасу и обитую бронзой pteruges — кожаную ленту, защищающую плечи, — был при всех регалиях римского полководца.

Феодосий и Пульхерия уселись на троны.

— Аспар, — провозгласил император, — мы оскорблены тем, что ты не только взял на себя смелость вернуться в Константинополь без нашего на то разрешения, но и реквизировал флотское судно, следовавшее с важной миссией в Кирену. — Он повернулся к Пульхерии. — Непростительная самонадеянность, не так ли, сестра?