Ненависть - Петр Краснов

— А не думаете вы, — сказалъ Антонскiй, — что храмы переполнены не потому, что вѣрующихъ стало больше, но потому, что храмовъ стало слишкомъ мало.

— Слыхалъ я и такiе толки. Скажу: — неправда!.. Архiереевъ и священниковъ ссылаютъ на сѣверъ на тяжелыя работы, гдѣ ихъ ожидаетъ смерть — а мiряне каждую службу подаютъ записки о здравiи заключенныхъ пастырей и молятся за нихъ. Возвращаемые изъ ссылки, или тюрьмы священнослужители обременены излiянiями благодарности, любви и всякаго почитанiя — это-ли не показатель силы вѣры?.. Чека злобствуетъ… Въ Полтавѣ восемнадцать монаховъ было посажено на колъ, а потомъ сожжено, чего и въ Нероновы времена не видали… Въ Екатеринославѣ священниковъ распинали и побивали камнями… Терроръ ужасающей волной прокатился вслѣдъ за приходомъ большевиковъ къ власти — но передъ самою церковью были они безсильны. Меньше народа ходитъ въ церковь?.. Да, меньше… безусловно — меньше… Совѣтскiе служащiе боятся явно исповѣдывать вѣру… Церквей мало… Замученные, усталые, раздѣтые и разутые люди не могутъ далеко ходить… И всё таки идутъ… Большевики знали: — «поражу пастыря и разсѣются овцы»… Вотъ и пошли они ядовитымъ походомъ на патрiарха, а теперь идутъ на митрополита Сергiя… Митрополитъ Сергiй думаетъ подчиненiемъ имъ перехитрить ихъ. Нѣтъ!.. Бѣса не перехитришь!.. Онъ посильнѣе тебя… Борись съ бѣсомъ, уничтожай его, а не лукавь съ нимъ… Апостолъ Павелъ въ посланiи къ Коринфянамъ пишетъ; — «не преклоняйтесь подъ чужое ярмо съ невѣрными»… «Какое общенiе праведности съ беззаконными?»… «Что общаго у свѣта съ тьмою?.. Какое согласiе между Христомъ и Велiаромъ?.. Или какое соучастiе вѣрнаго съ невѣрнымъ?»…[9]

— Значитъ у нихъ никому служить нельзя… Саботажъ полный, — тихо проговорилъ Антонскiй.

— Говоритъ апостолъ Павелъ: — «выйдите изъ среды ихъ и отдѣлитесь, говоритъ Господь, и не прикасайтесь къ нечистому, и Я прiиму васъ»…[10]

— Саботировать… Бороться… Вредительствовать… Но тогда погибнешь?..

— И Господь прiиметъ васъ, — съ неукротимою вѣрою, съ пламенною силою воскликнулъ отецъ Петръ и всталъ изъ-за стола.

Вечеромъ передъ всенощной, какъ бывало давно-давно сидѣлъ въ тихихъ сумеркахъ зимняго дня отецъ Петръ за старымъ разстроеннымъ роялемъ. Ольга Петровна стояла сзади него и вмѣсто сестеръ ея стали ея дочь и племянница. Вѣрнымъ голосомъ въ холодный сумракъ нетопленнаго зала бросалъ отецъ Петръ святыя слова:

— Величитъ душа моя Господа и возрадовахся духъ мой о Бозѣ Спасе моемъ.

И какъ и раньше въ тѣ старыя времена дружно принимало отъ него родственное трiо. Голосъ Жени выдѣлялся и велъ остальные голоса за собою.

— Честнѣйшую херувимъ и славнѣйшую безъ сравненiя серафимъ…

Пусто было въ гостинной. Не было ни филодендроновъ, ни фикусовъ, не было амариллисовъ и не было часовъ между окнами. Часы давно обмѣняли на муку и на старомъ облѣзломъ постаментѣ ихъ стояла безобразная закопченная печка «буржуйка».

Женя просила дѣдушку исповѣдать ее, чтобы завтра за обѣдней прiобщиться святыхъ Таинъ.

Женя наблюдала за дѣдушкой. Какъ перемѣнили его эти годы лишенiй, страданiй и борьбы! Какъ удивительно проникновенно онъ пѣлъ, какъ смотрѣлъ куда то вдаль, точно не грязныя, давно не перемѣненныя обои были передъ нимъ, но будто и точно видѣлъ онъ херувимовъ и серафимовъ и Божiю Матерь во всей Ея славѣ. Въ Гурочкиной комнатѣ было темно. На письменномъ столѣ Гурочки горѣла одинокая тонкая восковая свѣчка и какимъ-то таинственнымъ призрачнымъ свѣтомъ озаряла раскрытое Евангелiе и темный деревянный крестъ. Надъ ними склонился отецъ Петръ. И будто сiянiе шло отъ его сѣдѣющихъ волосъ и точно огни горѣли въ его потемнѣвшихъ глазахъ.

Женя не узнавала дѣдушки. Точно нѣкiй Духъ стоялъ передъ столомъ и склонился къ ней, слушая ея жаркую исповѣдь. Несвязно и сбиваясь говорила Женя о томъ, какъ въ ея сердцѣ любовь и прощенiе къ людямъ смѣнялись ненавистью и злобою и какъ стала она и себя презирать и ненавидѣть послѣ вчерашняго.

— И какъ-же мнѣ быть, когда должна я, должна служить съ ними, чтобы кормить папу и маму, а не могу я иначе, какъ съ ненавистью ко всѣмъ моимъ начальникамъ и старшимъ.

И странныя слова усльшала она изъ сумрака угла комнаты, гдѣ чуть поблескивали серебряныя нити старой епитрахили и откуда свѣтились огни неукротимыхъ глазъ:

— Ненавидь гонящихъ Христа! Разбирайся въ своих товарищахъ по несчастью служить сынамъ дiавола и помогай тѣмъ, кто, какъ и ты справедливою ненавистью пылаетъ къ нимъ… Съ вами пребудетъ Христосъ и дастъ вамъ силу побѣдить антихриста со всей его ратью, со всѣми его силами страшными, злобными. Вчерашнее твое?.. Не грѣхъ, не ошибка… Сотни издѣвались надъ тобою, а другiя унесли въ сердцѣ своемъ тихую отраду прiобщиться къ красотѣ, отъ Бога данной. Вѣруй въ Бога! Ему молись, Его призывай и Онъ спасетъ тебя!..

ХХIII

Отецъ Петръ служилъ обѣдню въ старинномъ соборѣ Растреллiевской постройки на «площади коммунаровъ». Какъ большинство старыхъ Петербургскихъ церквей, построенныхъ въ прошломъ и позапрошломъ вѣкѣ, когда не жалѣли мѣста, когда просторенъ былъ Петербургъ, соборъ этотъ стоялъ въ глубинѣ, въ сторонѣ отъ улицы, на площади и былъ окруженъ довольно большимъ садомъ высокихъ голыхъ березъ. Отецъ Петръ подходилъ къ нему по широкой аллеѣ, по каменнымъ плитамъ и, когда увидалъ всю его стройную каменную громаду, купола въ золотомъ узорѣ — ощутилъ нѣкiй душевный миръ.

Прекрасенъ былъ зимнiй день. Вчерашняго кислаго коричневаго тумана, какъ не бывало. Высокое блѣдно-голубое небо было расцвѣчено перламутровымъ узоромъ нѣжныхъ розовыхъ облаковъ-барашковъ. Солнце слѣпило глаза и сверкало на высокихъ снѣжныхъ кучахъ, наваленныхъ въ саду. Съ моря свѣжiй вѣтеръ задувалъ и несъ въ городъ бодрящiй запахъ воды. Воробьи носились съ куста на кустъ и весело чирикали.

Было воскресенье, но колокола нигдѣ не звонили. Колокольный звонъ былъ запрещенъ въ совѣтской республикѣ. Въ ней не было и воскресенiй, была «пятидневка» и дни отдыха не совпадали съ воскресными днями. На главныхъ улицахъ, какъ и всегда была сутолока куда-то спѣшащихъ оборванныхъ, голодныхъ людей, у продовольственныхъ лавокъ, у кооперативныхъ магазиновъ стояли длинныя очереди, въ нихъ хмуро топтались голодные, озлобленные люди, и была надъ городомъ страшная тишина какой-то придавленности и непревзойденной скуки. Иногда проносился по ухабистой улицѣ автомобиль какого-нибудь «начальства», колеса буксовали на снѣгу, автомобиль рипѣлъ и гремѣлъ, испуская черныя струи бензиноваго перегара и оставляя за собою по снѣгу темный слѣдъ.

Все это дорогой замѣчалъ отецъ Петръ. «Словъ нѣтъ», — думалъ онъ — «сумѣли они своего достигнуть… Выгнали людей изъ домовъ, изъ семьи на улицу. «Обобществили» народъ. Всѣхъ «оработили». Каждаго обротали и на каждаго надѣли хомутъ, Дѣлъ навалили. Стой въ очереди за пропитанiемъ, несись на другой конецъ города за справкой, за квитанцiей, за заборной книжкой, мчись на лекцiю, на собранiе, на прогулку, на экскурсiю… Стройся, слушай, что тебѣ говорятъ коммунисты и молчи!.. молчи!!. молчи!!! Рабы!».

Церковь была биткомъ набита народомъ. И въ оградѣ стояла толпа. Невидимыми путями распространился слухъ, что служить будетъ старый протоiерей отецъ Петръ, сослужительствовавшiй самому патрiарху Тихону и что вѣроятно онъ что-нибудь скажетъ. Проповѣди, не одобренныя Чекою, были запрещены въ совѣтскомъ союзѣ. Но отца Тегиляева помнили старики и знали, какъ онъ умѣетъ служить и какъ онъ бывало сильно и краснорѣчиво говорилъ.

Изъ малыхъ вратъ, прiоткрытыхъ служкой, отецъ Петръ посмотрѣлъ на прихожанъ. Все больше — старики и старухи. Въ храмѣ было свѣтло. Прозрачные лучи сквозь большiя многостекольныя окна низали храмъ косыми полосами, упадали на позолоту, на прекрасную роспись иконъ Елизаветинскихъ временъ. За этими полосами тутъ, тамъ покажется въ розовой дымкѣ молодое лицо. Копна волосъ на темени, сжатыя надъ переносицей брови узкiе глаза. Знакомый суровый видъ совѣтскаго молодняка. Вуз-овцы въ косыхъ рубашкахъ. Красноармеецъ въ сѣрой шинели. Черная куртка чекиста. Малиновые четыреугольники петлицъ. Сурово нахмуренное лицо. Что они?.. Зачѣмъ?.. И опять старики съ лысыми и сѣдыми трясушимися головами, старухи въ шляпкахъ «довоеннаго времени», въ длинныхъ платьяхъ, отъ грязи и снѣга подобранныхъ потертыми старыми резиновыми «пажами».

Отцы и матери разстрѣлянныхъ, замученныхъ дѣтей, «классовый врагъ», умирающiе отъ голода «лишенцы», лишенные права на трудъ и хлѣбъ, тихо вымирающая старая Императорская Россiя.