Волжане: Поветлужье. Ветлужцы. Ветлужская Правда (сборник) - Андрей Архипов

Темный силуэт стрижа мелькнул над водой и взмыл в хмурые небеса, щелкнув напоследок ножницами острых крыльев, прорезавших воздух, как невесомый лист бумаги. Прозрачная синева недостижимого для смертного неба была скрыта темно-серой пеленой облаков, готовых разродиться частым мелким дождем, и стремительные птицы опустились почти к самой земле.

Глядя на такое безрассудство, черно-белая подвижная трясогузка перелетела из кустов к урезу воды и затрясла своим хвостом над скоплением водорослей и травы, выброшенных волной на берег.

«Не трожь, не летай, это все мое!»

Неожиданно рядом с ней покатились мелкими камешками комья сухой глины, взявшие свой разбег с речной кручи, и птаха решила перепорхнуть в более безопасное для пропитания место.

Вслед за обрушившейся землей с края обрыва свесилась девичья голова, покрытая смесью паутины, старых хвойных иголок и мелкого лесного мусора. Голова устало вздохнула и спряталась, однако после некоторого перерыва и сопения на берегу появилась ее хозяйка, тащившая за собой целый ворох перевязанных меж собой еловых веток.

Кромка обрыва немного помедлила и решила съехать вниз тяжелой грудой небольшого обвала. Стоящая на ней девчушка взмахнула руками, потеряв равновесие, и кувырнулась вниз, потянув за собой волокуши из лапника. Наконец потревоженный берег умиротворенно замер, вынеся своих обидчиков прямо на берег реки и засыпав им ноги смесью дерна и песка.

Девчушка приподняла голову и, поднявшись, стала вытягивать волокуши из завала, попутно стряхивая грязь с мальчишеской фигуры, лежащей на еловых ветках.

– Вот, Тимка, мы и обошли тот обрыв, под яким протиснуться не можно было. Потерпи немного, еще чуть и дойдем до того места, где ты лодочку треснувшую видел. Я лишь отдышусь слегка…

Вся прошедшая ночь и почти половина минувшего дня слились в один непрекращающийся кошмар. Ночные тревоги полоненной Радки и борьба с неподдающимся колышком, стремительный ночной бой, окончившийся тяжелым Тимкиным ранением, были только его предвестниками. А потом начались сущие мучения, как только высохли слезы на девичьих глазах.

Раздув тлеющие угли, Радка разожгла костер и на его свету нашла котомку с вещами и походный котелок, которые буртасские грабители по счастью захватили с собой.

И начала врачевать.

Кое-что она запомнила из их первого с Тимкой похода, когда лекарь лечил ее отца. Кое-что подсмотрела в лесу, когда тот чистил и перевязывал раны. Все пошло в дело.

Часть тряпиц были сунуты в начавшую закипать воду, а наиболее чистые из оставшихся Радка свернула в несколько слоев.

Потом подтащила Тимку к костру и расстегнула на нем рубашку, которой всегда раньше удивлялась, разглядывая ровную строчку ниток и ряд пуговок во всю ее длину. Осмотрела длинную, истекающую кровью резаную рану, наискось уходящую к спине вдоль ребер с правой стороны. Положила под нее приготовленные холстины и прижала их Тимкиной же рукой. На глаза опять навернулись слезы, но медлить она не стала.

Ополоснув свои руки в протекающем ручейке, выхватила болт из тула и подцепила им тряпицы из котелка, поискав место, где их можно было вывалить. Не найдя ничего, стащила с себя исподнюю рубашку, оставшись по пояс голышом. Едва начавшая расти грудь, под стылым ночным ветром сразу покрылась мурашками, расползшимися по всему телу. Вывернув белье наизнанку, Радка сбросила туда тряпицы, а котелок с новой порцией воды опять поставила на огонь.

Потом, ругаясь, что не заготовила сбора трав заранее, подожгла смолистый сук и отправилась бродить по опушке в поисках ромашки. Та не нашлась, но спустя некоторое время Радкой были сорваны цветки едва распустившегося тысячелистника, которые были незамедлительно завязаны в тряпицу и отправлены в кипяток настаиваться, а также листья подорожника, тщательно вымытые в ручье и на миг окунутые в горячую воду.

Тем временем Тимка очнулся.

Бледное заострившееся лицо на фоне отблесков костра вызывало жуткое впечатление. Вымолвить тот ничего не мог, но глаза его искали Радку. А найдя, успокоились и закрылись.

Тем временем остужаемый в ручье настой перестал обжигаться, и юная лекарка повернула раненого слегка набок, отчего тот протяжно застонал, а потом стала осторожно смывать кровь, щедро поливая тело настоем.

Было страшно раздвигать края раны, кровотечение сразу возобновлялось с новой силой, но не промыть ее до конца означало оставить возможность воспаления.

«Кажется, лекарь называл это сепс… нет, не выговорить», – подумала Радка.

Подложив листья подорожника и прокипяченные тряпки, она стала накладывать тугую повязку вокруг ребер, разодрав на полосы свою рубашку и используя отрезанные куски от нательного белья буртасов, которые она отхватила, задрав им кольчуги. Снять доспехи, пришпиленные болтами к телам, Радка не смогла, как ни пыталась.

Саму перевязку она старалась проводить как можно осторожнее, но все равно Тимку, уложенного на хвойную подстилку, приходилось постоянно поднимать. Тот стонал от боли, временами приходя в сознание и глядя на нее помутневшими глазами.

Наконец мучение закончилось, и Радка, обессиленная, забылась тяжелым сном около костра, тесно прижавшись к своему другу и накинув на голые плечи какие-то обрывки холстин.

А наутро она, с трудом поднявшись из-за пронзающего ее холода, стала рубить буртасской саблей длинные тяжелые ветви елей, связывая их вместе оставшимися полосками материи. Наскоро попив горячей воды, Радка покидала в котомку найденную еду, засунула туда котелок и стала перекладывать на волокушу Тимку. Прихомутав того под мышки к ветвям, взялась за толстый ствол и, напрягшись, сдернула груз с места.

А дальше овражки и перелески, ручейки и прибрежный песок слились в сплошную муть перед глазами. Правый берег Ветлуги был в этом месте крутым, и местами приходилось идти в обход, потому что глубокая вода подступала к самому обрыву.

Радка постоянно отбегала вперед, проверяла путь и опять впрягалась в волокуши, взявшись за перекрученные жгутами буртасские штаны, привязанные к веткам. Умаявшись с самого начала дергать за еловые стволы и засаживать занозы в ладони, она вернулась к костру и сняла с окоченевших тел нижние портки, соорудив из них что-то типа упряжи. Дело пошло веселее, однако радости не было: Тимка всю дорогу лежал бледный и почти не приходил в сознание.

Он потерял много крови, а задело ли лезвие при этом что-то важное, Радка знать не могла. Поэтому и волокла из последних сил на себе раненого поближе к нижнему отяцкому поселению. Только там она могла бы позвать на помощь. Про настигшую их беду никто знать не мог, искать охотника и двух детей не стали бы еще долго. Седмицу или две, как водится. А Тимка вряд ли бы дожил до этого времени.

О том же, что стало с ее отцом, Радка даже думать не хотела. Сердце сразу начинало биться, глаза наливались непрошеными слезами, из-за чего прибрежная дорога расплывалась мутными пятнами, а ноги начинали спотыкаться о корни деревьев и цепляться за низкие ветки кустов.

Отдышавшись, Радка впряглась и продолжила свой путь по кромке прибрежного песка. Привычная тяжесть навалилась на одеревеневшие плечи, еловые ветки мерно шуршали за спиной.

В шорох задевающих о мокрый песок еловых колючих рук вплелся мерный плеск на воде. Ватная от усталости голова даже не осознала чужеродности новых звуков, и она отпрянула в сторону, только когда сзади раздался скрежет чего-то тяжелого. Повернувшись, Радка оторопела, вглядевшись в клыкастое чудовище, вознесшееся в сажени над нею.

Длинная вытянутая морда с разинутой пастью, раздвоенным языком и маленькими злыми глазами переходила в чешуйчатое, узкое тело темно-желтого оттенка. К низу его шея утолщалась и плавно расширялась в борта лодьи с поднятыми над ней рядами весел с каждой стороны. Поняв это, Радка всхлипнула и осела на берег. Рядом с хрустом вонзились разукрашенные сапоги, по щиколотку увязнув в прибрежном песке под грузом тяжелого тела.

– От и горка к остальному навару. Медяк к медяку, как речет умудренный люд. Гляньте, что за красна девица тут голышем расхаживает. А глаза яки раскосы – никак, местный народишко со степняками спутался… А потешит она плоть мою на остаток пути – с самого Новгорода бабы не было. Ну-ка, сотоварищи, кидайте сию дивчину ко мне за полог, а этого беспамятного в воду, пусть поплавает.

– Не дам! В реке утоплюсь!

Радка на четвереньках кинулась к Тимке, загородив того от дородного купца с отвисшими щеками.

– От какая ярая, это лишь на пользу… Будешь ласковая, так и дружок твой живехонек останется, поняла, дуреха? Грузите обоих на борт!

– Слышь, Слепень, оставь девку. Мала она еще для утех… И кровь первую не уронила, поди…

Худощавый жилистый паренек с запутавшимися в волосах стружками нагнулся с борта и осмотрел девчонку.

– Заткнись, мордовская харя! Тебя не спросили!