Вознесение - Лиз Дженсен

Смотрю на него, потом на Фрейзера Мелвиля, потом на его любовницу. Пытаюсь думать о человечестве. О невинных жертвах. О детях, которые умрут. Почему-то в голову лезут только мысли о себе. О моей боли, о ревности, о дважды потерянной женской сущности. Об отсутствии у меня какого бы то ни было будущего.

Я не готова ни к чему подобному. Ни сейчас, ни завтра, никогда.

Вот зажмурюсь покрепче и все забуду.

Глава одиннадцатая

— Миссия выполнена, — объявляет Бетани с порога гостиной. Входит, шлепая босыми ногами и победно потрясая красным пластмассовым ведром. — Хлопья, молоко, одно яблоко, яичница и пятнадцать конфет — кстати, спасибо тебе, Нед. Три пальца в рот — и пожалуйста: мой желудок пуст, я готова к наркозу, а у нашей Немочи одним поводом для ворчания меньше. Хотите проинспектировать?

Выбора у нас нет. Выполнив свой долг, мы с Недом обмениваемся взглядом, который плавно перерастает в улыбку. Самоотверженность, с какой Бетани добивается своей «дозы», внушает невольное уважение.

Скажи мне кто пару недель назад, что я окажусь в скрипучем фермерском доме и буду распаковывать медицинские принадлежности на пару с климатологом из Брисбейна, в комнате, где убившая собственную мать девчонка (в похищении которой подозревают меня) скоро подвергнется незаконной электрошоковой терапии, вряд ли бы я поверила. Но — вот она я, с Недом Раппапортом, в тесной, затхлой комнатке, окруженная коробками и кусками пузырчатой пленки. Чуть раньше, когда сумерки еще не сгустились, я смотрела в окно на яблоню, растущую посреди лужайки, заросшей высокой травой с кисточками ворсянки и мерцающими монетками лунника, и вдруг вспомнила сад отца, а потом и его самого, и мне так отчаянно захотелось его увидеть, что я готова была все бросить и помчаться к нему, забрать его из дома престарелых и привезти сюда — просто потому, что я плоть от плоти его и мне одиноко. Аппарат для ЭШТ — квадратный ящичек, похожий на тот, которым пользовался в Оксмите доктор Эхмет. Под моим руководством Нед застелил низкий диванчик.

— Спасибо, Бетани, — говорю я, кивая на ведро. — А теперь пойди и вылей — желательно в унитаз, а не кому-нибудь на голову. Придет время, мы тебя позовем.

Помимо благополучно разрешенного вопроса о содержимом желудка Бетани, главной моей заботой в истекшие пару часов была игра в прятки с физиком. Упиваясь счастьем и мукой его отсутствия, смотрю в окно.

«Осенний вечер с приближающимися фарами».

— А вот и наш человек, — объявляет Нед.

У входной двери Кристин Йонсдоттир с кислым выражением лица и физик, чьего взгляда я упорно избегаю, приветствуют гостя — высокого худого мужчину в джинсах.

— Предлагаю обойтись без имен, — быстро говорит Нед. — Проще для всех.

Анестезиолог так молод, что его можно принять за студента. Длинные светлые волосы свисают до плеч, подчеркивая острые черты лица, болезненная бледность которого свидетельствует о долгих часах, проведенных в помещениях с искусственным светом. В его облике чувствуется некая смутно знакомая уязвимость.

Прибывший кривит уголки губ, приветствуя неловко застывших хозяев. Кристин в особенности выглядит так, будто мечтает провалиться под землю — или под воду, к своим замороженным молекулам. Мне ее почти жаль. На втором этаже часы отбивают шесть.

Ну, не будем вам мешать, — говорит Фрейзер Мел виль. — Если что — зовите.

— Ваша пациентка? — спрашивает анестезиолог. Киваю. — Тогда попрошу вас остаться. Предупреждаю вас сразу: я пробуду здесь ровно столько, сколько потребуется для процедуры. И еще — не обижайтесь, но я намерен забыть, что когда-либо сюда приезжал.

— Вы вроде бы говорили, это наш человек? — спрашиваю я у Неда, когда Кристин Йонсдоттир улизнула на второй этаж, а физик увел врача в наш полевой лазарет.

— Да. Но это не значит, что наша затея ему по душе.

— Как же вы вообще его уговорили?

Нед отводит глаза:

— Приоритеты изменились. Нас ждет много трудных решений, и не все из них окажутся безупречными в моральном плане…

— А вы покрутились среди политиков, как я погляжу. Что вы собирались дальше сказать — «цель оправдывает средства»? — Молчание. Вздыхаю. — Мне понадобятся фотографии всех четырех вышек — чтобы сразу же показать их Бетани. Надеюсь, она заметит недостающую деталь. Желательно качественные. И с других ракурсов, если найдете.

— Ясно. Пойду позову нашу принцессу.

Вскоре появляется Бетани — босоногая, взлохмаченная, со свежими бинтами на руках. Она явно рвется в бой. Невзирая на мои протесты, хватает ручки коляски и, пулей промчавшись по коридору, вталкивает меня в комнатку, где нас ждет медик, которого она приветствует коротким «Салют, док!» и сияющей улыбкой. В ответ тот посылает ей полный скорби взгляд и молча смотрит, как она устраивается на диванчике, фальшиво мурлыча под нос и сдирая корочки с незабинтованных участков рук.

Я часто задумываюсь, что именно привлекает людей к профессии, в которой требуется так безошибочно чувствовать границу между сознательным и бессознательным, между бытием и смертью? Частые самоубийства в их среде принято списывать на доступность орудия, но что-то в этом юноше подсказывает: причина гораздо сложнее. А Бетани? Человек с улицы собирается поджарить ей мозги в ходе процедуры, воздействие которой до конца не изучено, — а она рада-радешенька. Абсолютное доверие одной, абсолютная власть другого и полное отсутствие каких-либо уз между ними — веселенький эмоциональный контракт, ничего не скажешь, думаю я, наблюдая за тем, как он поправляет положение стоящего на журнальном столике ящика. Анестезиолог подносит к ее губам резиновый кляп, и Бетани с несвойственным ей послушанием широко открывает рот. Ее голые пятки вымазаны — кажется, в земле. Медик косится на повязки, но не задает ни единого вопроса — ни о причине травмы, ни о том, что она вообще здесь делает.

— Готова? — спрашивает он. Бетани кивает. Для обоих происходящее — рутинная процедура. Он прикладывает маску, накрыв рот и нос Бетани, затем влажной губкой протирает ей виски.

Через какое-то время ее веки смыкаются: анестезия подействовала.

Жду, затаив дыхание. Медик запускает таймер и прижимает электроды к ее вискам, но через несколько секунд недовольно хмурится.

— Ее мозг выработал сопротивляемость, — бормочет он.

Таймер отсчитывает секунды. Пять, шесть…

— Откуда вы знаете? Я думала, мышечные релаксанты и наркоз для того и применяют, чтобы реагировал только мозг.

— Мельчайшие внешние признаки есть всегда. А я их не вижу. Говорю вам, аппарат работает нормально, но толку нет никакого.

Десять секунд истекли. Он убирает электроды. Бетани по-прежнему не шевелится и, даже пальцы на ногах не поджимаются, будто побеги папоротника. Где-то в глубине дома звонит телефон.

— Попробуете еще раз? — шепчу я. — Подольше?

Губы медика превращаются в тонкую неодобрительную линию.

— Дважды за день — рискованно.

— Вы же говорите, ее мозг нечувствителен. И потом, все пациенты разные. Верно?

Вид у него раздраженный.

— Пусть придет в себя. Тогда я и приму решение.

Две минуты спустя веки Бетани начинают трепетать, и она распахивает глаза. Снимаю маску — вокруг рта остается розовый след, будто гримаса печального клоуна.

— Ни хера у вас не вышло, — мычит она сквозь резиновый кляп.

Ее лицо обвисло и странно перекосилось, на лбу выступила испарина. Даже волосы кажутся грязными, как будто электричество выжало из нее все соки и каким-то образом перенесло ее на несколько лет в будущее. Она выплевывает кляп.

— Давай еще раз. И не как сейчас, придурок, а нормальную дозу. Тридцать секунд.

Моргнув, анестезиолог отвечает мне:

— Двадцать.

После чего закатывает рукава, подбирает резиновый кляп и принимается обтирать его бумажным полотенцем. Наблюдая за его действиями, я вдруг замечаю на его руках следы уколов. И только теперь зависимость, о которой я должна была бы догадаться с самого начала, расталкивая соседей, встает на свое место в картине событий.

— Мало, — возражает Бетани, уже уплывая в забытье. — И вообще, что ты за доктор?

Он быстро затыкает ей рот резиновым кляпом.

— Доктор, который боится, что его лишат права практиковать? — продолжаю я, дождавшись, пока глаза Бетани закроются.

Он холодно улыбается:

— Уже нет. Я свое отбоялся. Лицензию у меня отобрали еще в прошлом году.

И это я должна была сообразить сама.

— Придется вам назвать и причину.

— Пожалуйста, — говорит он, проверяя положение регуляторов на металлическом ящике. — Я убил пациента.

Боже правый…

— Таким же аппаратом?

На секунду задумывается:

— Нет. Тот был посовременней.