Тьма в хрустальной туфельке - Дж. Дж. Харвуд

Миссис Филдинг открыла дверь:

– Манжеты и воротники. Повезло тебе, что это были не шейные платки. Иди в кабинет и объяснись.

– Но…

– Теперь не мне выбирать для тебя наказание. Давай быстро наверх.

Ифе сочувственно посмотрела на подругу, пока та поднималась по лестнице. Сердце оборвалось. Что же ей делать? Она могла бы пригрозить мистеру Пембруку инспектором, но раньше уже воспользовалась этой возможностью. Сработает ли снова?

Дверь на второй этаж со скрипом открылась. Сквозь щель под дверью кабинета пробивался свет – единственное цветное пятно в давящем полумраке коридора. Её ждали.

Что же делать? Что сказать? Он будет просто молча сидеть за столом, ссутулившись, или потянется к ней?

Дверь замаячила впереди.

Может, пока не поздно, свернуть? Нет, хозяин заметит, что его одежда пропала. Или не заметит? Мистер Пембрук был либо пьян, либо с похмелья, а лауданум лишь усугубит ситуацию. Он вообще обращал внимание на содержимое своего гардероба? Или, что ещё хуже, на то, что эти манжеты и воротники были подарком миссис Пембрук, последним, который она успела сделать перед смертью?

Рука девушки легла на дверную ручку и задрожала. Элеонора глубоко вздохнула. Она отчаянно нуждалась в каком-нибудь плане. Она могла бы солгать, или схватить кочергу, или налить ему ещё бренди с наркотиком. Она могла бы флиртовать… нет, пожалуй, не смогла бы. Разве не с этого начались проблемы Леи?

Девушка открыла дверь.

Чарльз сидел за столом своего отца, разложив бухгалтерские книги. Он вскочил, и стул с грохотом отлетел в сторону.

– Элеонора! Я… ох, присядь, прошу. Давай садись. Я… может, тебе что-нибудь налить?

Девушка покачала головой:

– Я должна кое-что вам сказать.

Чарльз побледнел:

– О боже… ты… ты не…

– Я потеряла часть вашего белья, сэр. Мне очень жаль. Его украли на улице, и я…

Чарльз вздохнул с облегчением:

– И это всё? Я уж думал, ты собираешься сказать мне что-то совсем другого толка!

– Да? Я… О-о!.. Нет-нет.

С улыбкой он налил себе бренди. Элеонора вспомнила о лаудануме, и внутри кольнуло чувством вины, пока она смотрела, как янтарный напиток плещется в бокале.

– Ты не сердишься?

– Господи, конечно, нет! Это же всего лишь бельё. А ты выглядела такой испуганной.

– Я боялась, что обнаружу здесь твоего отца. Ты ведь ему не расскажешь?

– Даже не подумаю, если тебе это причинит беспокойство. Тем более, пока он в клубе, нет нужды его беспокоить.

Девушку буквально окатило волной облегчения, и она подсела ближе к огню.

– Ты совсем замёрзла, – проговорил Чарльз. – Надеюсь, ты не выходила на улицу в такую ужасную погоду?

– Там не так плохо, как кажется. Но нужно найти новую шаль, а то и правда кажется холоднее, чем есть.

– Новую шаль?

Элеонора рассказала ему, как подарила свою шаль Лее. Когда он улыбнулся, в уголках его глаз собрались морщинки. В ту ночь девушка видела его так близко, что могла разглядеть каждую из них, и при этой мысли голос оборвался. Ей следовало быть осторожной, ведь эта улыбка могла растопить её самообладание.

– Ну что ж, – проговорил Чарльз, когда она закончила, – тебе лучше остаться и погреться у огня. И я буду рад твоей компании.

Пламя в камине потрескивало в тишине – точно так же, как в ту ночь, когда они занимались любовью. Девушка расслышала эти звуки, лишь когда Чарльз откатился от неё, тяжело дыша. А когда он притянул её к себе и, обняв, заснул, Элеонора думала, как всё это происходило у мужчин и женщин в прежние времена, прежде чем крахмал и корсеты заключили всех их в рамки приличий.

Хотелось остаться. Хотелось взять Чарльза за руку и сбежать вместе в туман, туда, где их никто не увидит.

Но потом Элеонора вспомнила страх, отразившийся в его глазах, когда она спросила, что они станут делать, если отец узнает. Девушка сделала свой выбор и собиралась придерживаться его, как бы это ни было больно.

– Не думаю, что это будет мудро, сэр.

Чарльз покраснел:

– Возможно, и правда.

Элеонора присела в реверансе, увидела, как он вздрогнул. В следующий миг она отвернулась от тепла и света.

– Элеонора? Прошу, не называй меня «сэр». Не после всего…

Девушка кивнула и отступила в холод.

На следующий день, когда Элеонора отправилась спать, она обнаружила у двери свёрток. Коричневая бумага шуршала и проминалась под её пальцами, когда она подхватила его. Девушка открыла… и краска хлынула ей на колени – волна насыщенно-алого, с тонкими белыми и жёлтыми узорами. Текучая, мягкая ткань выскальзывала из пальцев, но, когда Элеонора накинула её себе на плечи, ей стало теплее, чем за всё последнее время. Она словно завернулась в лучи заката.

Записки к свёртку не прилагалось.

Чарльз сделал прекрасный выбор. Шаль была лёгкой, тёплой и такой широкой, что в неё можно было закутаться. В такой шали Элеонора не выглядела как служанка, и никто не догадается, если она станет накрываться этой тканью как одеялом. Эта шаль была самой мягкой и красивой вещью из всех, что у неё были. Но Чарльз не оставил записки. Не передал лично в руки, не задержался, чтобы посмотреть, как она разворачивает свёрток.

Ткань была единственным ярким пятном в её комнате. Всё остальное поблекло из-за бесконечного мытья и наползающей сырости. Когда-то шторы здесь были красными, но теперь стали ржаво-коричневыми и липли к грязному стеклу, скользкому от влаги. Сейчас шаль горела ярким заревом, но Элеонора знала, что если оставит её здесь, та тоже поблекнет.

И она сама поблекнет, померкнет… Весь цвет, вся мягкость будут выпиты из неё. Это уже началось. Разве не была она всегда усталой и замёрзшей? Разве не болело всегда тело? Сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз пробиралась в библиотеку и позволяла воображению унести её прочь? Что, если однажды она просто забудет, как это, – и в один прекрасный день просто не сможет сбежать даже в собственный разум? Скоро она станет такой же холодной и бесцветной, как все прочие пустые вещи в особняке Гранборо, и даже не заметит, что потеряла.

Нет, этого Элеонора не допустит. Этого просто нельзя допустить! Она не будет двигаться по жизни, словно заводная игрушка по намеченной траектории.

Девушка поднялась, и шаль упала к её ногам.

Элеонора побежала.

Когда она постучала к нему дверь, Чарльз сразу открыл:

– Элеонора! Что ты…

Она схватила его за лацканы сюртука и поцеловала. На миг он замер, а потом притянул её к себе и обнял за талию.

Когда Чарльз закрыл за ними дверь, холод и темнота перестали иметь значение.

Когда вставало солнце, Элеонора должна была изображать приличную девушку. Если бы миссис Филдинг уловила хоть малейший намёк на то, что между Элеонорой и Чарльзом было что-то, выходящее за рамки приличий, её бы уволили.

Чарльз специально задерживался в комнатах, которые она убирала, делая вид, что предлагает переставить мебель или стремянку, когда кто-то