Плата за страх - Петр Акимов

Да и как не забыть, если тебе одним ударом и нос в лепешку, и три зуба вон, и маску от крови потом хоть выжимай.

Вот тогда-то и оказалось, что мамуля немножко ошиблась. Говорила, что самое страшное, что Зине грозит, — пара ночей в камере. У них-де такой прокурор наготове и такие связи в ментовке, что от чего хошь отмажут. Но вместо прокурора и подмазанных ментов ее сгребли беспредельщики, да еще с ходу на понт взяли. Щас, врали, отпустим, ты только доложи мамаше, что все в порядке и девчонка у вас. Она им со страху поверила. Сказала номер, они набрали, она маме-то и наплела. А как не наплетешь, если у них «помпа» с твоими отпечатками и они тебя в любой миг замочить могут при самообороне? Вот только опять лишнего брякнула. Что по плану им с Вовчиком надо сидеть на этой даче безвылазно. Пока все с деньгами не утрясется и мама к ним сюда не приедет.

Может, они Зине вкололи что-то такое? В голове гудит. А они покоя не дают, давят и давят, гады, требуют сказать, где мама да кто им за все платил.

Хорошо, Зина спохватилась: если мамы на свободе не будет, кто ж тогда ее вытащит отсюда? Тут уж не тюрягой — той самой ямой пахнет. Пошла в несознанку. Несколько дней выиграла, пока они сперва с Вовчиком разбирались. Знают, что мужики слабее. Она наверху еще лежала, обмирая со страху, но слышала, как его мутузили. Ну, он терпел. Но вот как ломка началась, только наркоту пообещали — он тут же и раскололся вчистую. Все выложил. Что знал — все. Даже про эту яму дурацкую, которую и потом можно было выкопать. Куда спешил? А так сам себя заложил.

Да только то, что маму теперь никому не достать, наркоша Вовчик не знал.

Пока Кузнечиха с хахалем по устаревшим наводкам Вовчика шустрили, Зина успешно под дурочку косила. Но когда до них дошло, что мама сообразила подстраховаться, тут-то они за Зину и принялись всерьез. И главная мамина неправда вылезла боком.

Да Зина сейчас умолять готова, чтоб они ее в ментовку сдали. Только дождешься от этих, как же. Не говорила ей мама, что книжки не только про любовь, но и про ненависть врут. В книжках все уговаривают да упрашивают сознаться — психологией всякой да подходцами. Она и думать не могла, что эта бабища Кузнечиха такой сволочью окажется: уговаривает своего хахаля пытать девушку!

Если они еще раз так врежут, как тогда в доме у стариков, — ей уже не до мужских выключателей будет. Выжить бы. Точно. Будь этот недомерок один или с теми своими мордоворотами, которые их в доме у стариков скрутили, она бы нашла, как до их ширинок добраться. Уж тут-то она бы им на все лады сыграла. Но эта ж сука здоровенная все время рядом трется. А при ней — Зинке, побитой, да в блевотине, — ничего не светит.

— Ну, ладно. В конце концов не говорит, и хрен с ней, — вздохнула на крылечке старой дачи Кузнецова. — Не знает она, видать, где сейчас их мамочка.

— Тогда с нее и начнем? — Олег стал деловит. Будто о чем-то по хозяйству речь. Будто ему огород вскопать надо. — Только не влезут они оба в ту яму. Братишка-то под два метра будет. А, придумал: сестренку мы в готовую втиснем, а он потом сам для себя отдельную выкопает.

— Погоди! — Кузнецовой явно жалко было отпускать свою врагиню на тот свет запросто и относительно целой. — Может, ты ей хоть что-нибудь отрежешь? Ты вспомни: они же меня хотели живьем в собственной машине сжечь! Представляешь, какая бы я была, если б на метр ближе стояла? Нет, что хочешь, а надо ей напоследок что-то отрезать! Или даже выколоть!

— Да брось ты, — урезонивал Олег. — Она ж тебе все рассказала: не она это совсем, а братишка ее. При чем тут она?

— Одна порода!

— Ну, ладно. Еще раз попробую. Эй! Ты там не заснула?

Олег спустился по узкой лесенке, присел и заглянул в выпучившиеся от страха глазенки Рыкаловой.

— Слушай, если не расскажешь, где мамуля и от кого она задания получала, я тебя не спасу. Сама подумай: коль твоя мать на свободе, мы все под угрозой. И нам тебя в живых никак нельзя оставлять. Слишком много знаешь. Ага?

— А шо — потом? — Зина с трудом проталкивала слова сквозь разбитый, заполненный вонючим привкусом рот.

— Чего шепотом? — не понял Олег.

— Потом — шо? Все равно жароете!

— А! — Олег обрадовался. — Зачем? Как до хозяина доберемся, расколем его и сдадим вас всех скопом ментам. У меня есть там знакомые, но они обязательно с главарем требуют. Не хотят с мелочевкой возиться. Тебе, если поможешь, — явка с повинной. Будешь жить. Может, тебя и не посадят даже. Чего ты сделала в общем? Ничего. Подумаешь, ружьем махала да девчонку связывала. Про Глебского мы замнем для ясности. А братику твоему не впервой. Но если будешь молчать — глухо. За всех придется тебе одной отдуваться. Видишь, как мою заело? Она от меня не отвяжется, пока по ее не сделаю. Ну, не доводи до греха!

Олег печально хмыкнул, и Зина увидела, как он потрогал ногтем сверкающий острый край лопаты, которую Вовчик наточил, прежде чем копать могилу для придурочной девчонки.

— Нет, ты все-таки, — заглядывала в люк мерзавка Кузнечиха, — ей что-нибудь, но откромсай!

— Ты отвернись, милая, — ласково предупредил Олег. — Сейчас тут крови-ищи будет…

И Зинаида Рыкалова, в девичестве Некрасова, сдалась:

— Ладно, я скасу, где она. Скасу! Но с кем она дела делала, я не жнаю. Видела нескоко раш, а как жовут, не скажали.

Из-за отсутствия навыка говорить без зубов она сама с трудом понимала, что выговаривает.

Олег с облегчением швырнул лопату под лестницу.

— Так где же наша разлюбезная Нина Семеновна?

— Она в Авштрии.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Панкратова не удивилась навязчивой галантности, в которую окунул ее Гаврилов, едва она переступила порог его роскошного кабинета. Здесь все было таким дорогим, что сразу делалось понятно: тут не работают — тут представительствуют, внушая почтение перед несуразным богатством.

— Здравствуй, радость моя!

— Здравствуй, Олег, здравствуй. Что-то ты такой… Взъерошенный?

Наверное, вчера, после ее отъезда, он еще долго гулял: мешки под глазами отливали синевой, щеки свисали. «Как он выбривает эти складки?» — подумала она, машинально уклоняясь от пахнувших спиртным объятий.

— Заметно? — удивился он, легко примирившись с тем, что она не позволила себя облапить. — Ты не поверишь, но я до последнего переживал: а вдруг не придешь?

— Приятно слышать, — даже не пытаясь скрывать иронии, ответила Панкратова. — Ты боялся, что меня шеф не пустит?

— Шеф? А, этот твой Воротников? Ну нет. Этот ради прибыли пошлет тебя куда угодно! Я боялся, что не показался тебе вчера.

Смутное, но тревожное предчувствие осенило ее в этот миг. Чего-то жутковатого. Но она быстро справилась с собой.

— А не приступить ли нам сразу к делу?

Ей было приятно, что они встретились именно тогда, когда она — такая. Модно, со вкусом и очень дорого одета, после искусного парикмахера, с прекрасным макияжем. Да еще, судя по мужским реакциям, сама по себе тоже еще очень ничего. И сейчас она пришла к нему не с просьбой, а с существенным деловым предложением. И легко переживет, если он от него откажется.

Если кризис, о котором твердил Воротников, действительно неминуем, то «Аметист» нужен Гаврилову даже больше, чем он сам их фирме.

Тамара Владиславовна, как и все нормальные люди, не любила признавать свою неправоту. Однако сейчас она с невольным сожалением вспомнила свои претензии к Воротникову. Ради чего бы он это ни делал, а ведь именно благодаря его настойчивости она смогла встретиться с Гавриловым во всей красе. Чего она возмущалась? Ей еще повезло. Другой бы шеф заставил ее показывать товар лицом за собственный счет. Она хорошо понимала, как бы отнесся Гаврилов к ней недавней — издерганной, не верящей в себя уродке.

— Да какие сейчас дела? Не волнуйся. — Олег Викторович вздохнул и за локоть подвел ее к длинному столу для заседаний. — Садись, кофейку попьем. А дела и без тебя обойдутся. Я еще утром велел: документы мои люди сами подготовят.

Без вызова в кабинет вошла секретарша, вкатившая красивый резной столик. На нем были не только прозрачный кофейник, чашки, но и несколько бутылок, рюмки и тарелки с бутербродами. Похоже, ее охмуряли по первому разряду. Но раньше Олег ни женщин, ни партнеров не подпаивал.

— Оставь, Лидия. Мы сами, — кивнул Гаврилов, и секретарша, так и не сказав ни слова, вышла.

Какая-то часть сознания Тамары наблюдала и оценивала когда-то боготворимого человека, пытаясь понять его теперешние побуждения. Однако больше всего ее занимала цель прихода сюда. Служебная. А Олег говорил, пряча глаза, о давнем:

— Понимаешь, непросто объяснить все. Но я надеюсь, что ты сможешь и захочешь понять. Знаю, я тогда нехорошо выглядел. Но, понимаешь, на меня столько всего сразу навалилось! Новая работа, люди, проблемы. А ситуация тогда — помнишь? Неплатежи, бандиты, налоги. Дома, в семье, полный развал. Мы, кстати, развелись года три назад. Тогда такое творилось: денег ни гроша и дуло у затылка. Да, я должен был о тебе помнить. Обязан! Но — сил не было, понимаешь? То есть помнить-то я помнил. Но втягивать тебя в ту мясорубку? Тоже не дело.