Плата за страх - Петр Акимов

Значит, все в порядке. Все идет по плану.

Человек с биноклем беспокоился не только о результате операции. Хотя двенадцать миллионов долларов кого угодно заставят переживать, но не только из-за них его смущало вчерашнее поведение Панкратовой. Как всякому негодяю со стажем, ему не хватало явственных мучений жертвы. Отчего-то этой породе людей мало просто обокрасть или как-то еще обрести наживу. Им непременно требуется и надругаться: обездолить, изуродовать, привести в ужас. И сейчас его приковала к биноклю не соблазнительная нагота очаровательного тела, а страдания.

Ужас жертвы возбуждает и дразнит охотника сильнее наготы.

Чертовски занимательно: нависать, невидимо и неосязаемо, но так, чтобы жертва чувствовала твое присутствие. И — боялась. Ведь боятся того, кто сильнее. А разве не ради осознания и подтверждения своей силы делается все, что делается, когда голод уже удовлетворен?

Хотя, конечно, главное — деньги. Он искренне так полагал.

А Панкратова думала о том, что склонный к подозрительности Воротников способен вообразить любую глупость, если узнает не от нее об их давнем знакомстве с Гавриловым. Его беспокойство может быть замечено злоумышленниками, а как те отреагируют, угадать невозможно. Но ничего, она сообщит шефу обо всем, как только он приедет с дачи. Первым делом. Вчера не было ни повода, ни времени, ни возможности уточнять подобные детали. Сначала она не знала, что Валерий Захарович сам, «мимо нее», готовит сделку с холдингом Гаврилова. Потом ей было велено сосредоточиться на клиенте. Клиент остался доволен, готов заключить договор, что еще от нее можно требовать?

Душ, макияж и выбор костюма настолько хорошо отвлекли, что она восприняла звонок Надежды как нечто обыкновенное.

— У нас все нормально, — сообщила Кузнецова. — А ты как?

— Ничего. Потихоньку.

— Ну, фурор-то был?

— Был. Может, и не фурор, но кое-кого ошарашила и озадачила. Знаешь, кто вчера приезжал к Воротникову?

— Ты о Гаврилове? Знаю. — Выприцкий, живший на даче у Воротникова вместе с охранниками, очень подробно и оперативно извещал Кузнецову о всех тамошних событиях. — И как он теперь?

— Располнел. Но держится хорошо.

— Не юли. Как он ТЕБЕ?

— Никак. Зря говорят, что любовь не ржавеет. Оказывается, еще как ржавеет. — Тамара старалась, чтобы ее голос звучал пренебрежительно, но он все-таки предательски дрогнул. — А вы-то как? Удалось выяснить что-нибудь новое?

Ей не хотелось уточнять, чья любовь «заржавела», и Надежда, уловив это, удержалась от вопроса. Постаралась успокоить:

— Кое-что проясняется. Держись. Уже недолго осталось. — Но особой уверенности в ее голосе не чувствовалось.

Панкратова вышла на улицу в хорошем настроении, хотя старалась не слишком явно радоваться жизни.

Бело-черный деловой костюм, тактично подчеркивающий ее прелести, слабый макияж, лишь оттеняющий гладкость кожи и бодрость глаз, — это позволяло ей чувствовать себя такой живой, как ни разу за последний год. Да и утро было прекрасно. В затененном тополями и березами дворе пели птицы. Не так звонко, как за городом, но тоже радостно. Впрочем, птицы всегда поют радостно. Нет в их крошечных телах места для той многотонной тоски, которая вмещается в человека.

— Полный отстой! — отреагировала на ее появление в приемной Людмила. Она завистливо осмотрела новое облачение Панкратовой.

— Ух вы, круто, ромашка! Слышала, что резко демаскировались. Но такого пельменя не ожидала! Молодец. Где брали? Почем?

— Погоди, — насторожилась Тамара Владиславовна.

Людочка не из тех, кто в отсутствие шефа приходит на службу вовремя. Да и намеки ее встревожили Панкратову.

— Что ты слышала? Чего ожидала?!

— Так знаем-с уже, как вы-с вчера навели шороху у шефа, — поддразнила ее девчонка. — Давно пора. Если есть что показать, западло тырить. Не взлетим, так поплаваем, а Колоскова пусть локти кусает. Не только у нее все спереди! Она, кстати, уже была у шефа. Че деется, скоро все будут к восьми приходить.

— Да погоди же! Кто был у шефа?

— Ируня, кто ж еще! И вылетела как ошпаренная. Типа того и все такое… Кстати, он о вас уже спрашивал. Раза три! Ну вы даете! Прям «последний патрон». Правда, что вчера из-за вас мужики чуть не передрались?

Потрясающе. О том, как надо оформлять деловые письма, девочка не смогла узнать за полгода, но о том, что происходило с сослуживцами за сто километров от нее, узнала в тот же миг.

— Вранье, конечно, — сухо бросила Панкратова. — Что, ты меня не знаешь, что ли?

— Да вот, — кривовато ухмыльнулась Людочка, — выходит, не знаю. Пока в засаде сидели, и смотреть было не на что. А сейчас?

— О чем спрашивал Валерий Захарович? — попыталась прекратить обстрел двусмысленными комплиментами Панкратова.

— Не о чем, а о вас! Мол, чтоб как только, так — сразу. Но лихо вы всех накололи, лихо. — Девушка вроде бы хвалила, но голос ее звучал почти враждебно. — Даже я поверила, что вы и вправду такая. Ти-хо-о-оня.

Люди очень болезненно переживают, когда те, кого они считали ниже себя, резко повышают статус. Ладно, с молодой соседкой по приемной она еще успеет разобраться. Достав из сумки блокнот и мимоходом поправив волосы возле зеркала на дверце шкафа, Панкратова вошла в кабинет к Воротникову.

— Доброе утро, Валерий Захарович.

Не дождавшись ничего, кроме настороженного желтого отблеска в глазах хозяина, выложила, подходя к столу:

— Я не успела вчера сказать — мы с Олегом Викторовичем Гавриловым давно знакомы. Когда-то работали вместе.

Воротников двигался еще скованно из-за повязки, стягивающей плечо и грудь. Он неуклюже тронул бумаги, которые успел привести в свой обычный безалаберный порядок. Помолчав, не поднимая глаз, буркнул:

— Садись.

Едва она, уже готовая к новым неприятностям, опустилась в кресло, он хлопнул широкой жилистой ладонью по столу, сморщился от боли и заорал:

— Вчера, значит, за четыре, нет — пять часов не успела?! А сегодня, как узнала, что мне доложили, сразу успела!? Чего молчишь? Язык проглотила? — Обуреваемый желанием выкричаться, Воротников и не нуждался в ее репликах. — Что ты себе думаешь?! Думаешь, что в этой мышиной возне можно хоть что-то скрыть? Чего ради ты все время придуриваешься? То ходишь как мымра, то наряжаешься как последняя… Думаешь, я не знаю, как вы с ним «рабо-о-о-тали»?! Кого дурить пытаешься? И чего ты сегодня так вырядилась? Тут, милочка, тебе не бордель какой-то, а — учреждение! И нечего свои прелести выставлять, лучше бы вовремя почту отправляли!

Вспомнив, что пожинает лишь то, что сама спровоцировала, показавшись шефу в купальнике, Панкратова держала себя в руках. Ей ни в коем случае нельзя выйти из роли спокойной служащей.

«Терпи, — напоминала она себе, невольно вжимая голову в плечи. — Он платит и за свои капризы. И если тебе нужны его деньги за его работу, терпи!»

Но последние реплики шефа били, ломая смирение.

Значит, она, заставленная им наряжаться как невесть кто, сама же и виновата в этом? Значит, теперь он будет ее обвинять в том, что у нее когда-то было! Эк он прошипел: «рабо-о-отали». Да какое ему дело?! Терпеть все это выше ее сил. Мало того, что она вкалывает на него до глубокого вечера, без выходных. Так ей еще положено и терпеть нескончаемые придирки? Вчера он, значит, заискивал: «Ирину я отправил с ними», а сегодня, стоило фаворитке назудеть ему в уши, он уже рад шкуру с нее, ни в чем не повинной, спустить? Что же будет, если она и в самом деле допустит какую-нибудь промашку?

Панкратова старалась казаться спокойной. Она молча поднялась и, пытаясь совершенно не шевелить бедрами, двинулась к дверям.

— Ты куда?! — орал за ее спиной Воротников. — Я еще не кончил! Вернись немедленно!

И она вернулась.

Перестав обращать внимание на свою походку, она опять подошла к столу и, вызывающе уперев кулачки в его край, с веселой злостью наклонилась к отшатнувшемуся от неожиданности Валерию Захаровичу. По его метнувшимся глазам она поняла, что он успел заметить, как при таком ракурсе выглядит в общем-то вполне скромный вырез ее костюма. Фасон «от дела до тела — одна пуговица» сработал, как и обязан был.

— Наверное, вы меня с кем-то спутали, господин Воротников, — не повышая голоса, с некоторой угрозой проговорила Тамара, уставившись в золотистые ободки. — Мне плевать на хамство, если человек не умеет себя вести по-человечески. Мне платят — я терплю. Но я все-таки предпочитаю получать деньги за работу, а не за капризы, которые вам угодно на меня выплескивать!

Понимая, что даже в справедливом гневе важно вовремя остановиться, она выпрямилась. Он вынужден был наморщить лоб, чтобы видеть ее, величаво возвышающуюся над ним. Это сделало его лицо беспомощно поглупевшим. Но она удержалась от усмешки и сухо спросила, глядя сверху: