Полное собрание стихотворений под ред. Фридмана - Константин Батюшков

"У Волги-реченьки сидел..."

У Волги-реченьки сидел     В кручинушке, унылый,Солдат израненный и хилый.Вздохнул, на волны поглядел     И песенку запел:

— Там, там в далекой стороне     Ты, родина святая!Отец и мать моя родная,Вас не увидеть боле мне     В родимой стороне.

О, смерть в боях не так страшна,     Как страннику в чужбине,Там пуля смерть, а здесь в кручинеТомись без хлеба и без сна,     Пока при‹дет› она.

Куда летите, паруса? —     На родину святую.Зачем вы, пташки, в цепь густую,Зачем взвились под небеса? —     В родимые леса.

Всё в родину летит свою,     А я бреду насилу,Сквозь слезы песенку унылуПутем-дорогою пою     Про родину мою.

Несу котомку на плечах,     На саблю подпираюсь,Как сиро‹тино›чка ‹?› скитаюсьВ лесах дремучих и песках,     На волжских берегах.

Жена останется вдовой,     А дети сиротами,Вам сердце молвит: за горами,В стране далекой и чужой,     Знать, умер наш родной.

Зачем, зачем ре‹ка› Дунай     Меня не поглотила!Зачем ты, пуля, изменила............

    1816 или 1817 (?)

«У Волги-реченьки сидел...». Впервые — «Русская литература», 1858, № 4, стр. 175—177, где опубликовано по автографу ПД. Работа над стихотворением не была доведена до конца. По мнению публикатора И. Голуба, стихотворение сочинено в 1813—1814 гг. и изображает русского солдата, который тоскует о родине за границей. Более правильным представляется другое толкование. По-видимому, Батюшков хотел изобразить солдата (может быть, беглого или инвалида), который, находясь в России, пробирается в родные места. В этом смысле и надо понимать слово «родина» в стихотворении, слово же «чужбина» обозначает здесь чужую сторону в России, далекую от мест рождения и жизни героя. Относим стихотворение предположительно к 1816—1817 гг., так как именно в это время Батюшков стал интересоваться фольклором; он просит Гнедича прислать ему русские сказки (Соч., т. 3, стр. 439) и собирается написать поэмы о Бове и «Русалка». К тому же периоду относится и его сочувственное высказывание о народных песнях в очерке «Вечер у Кантемира» (см. Соч., т. 2, стр. 232).   

Гезиод и Омир — соперники

("Народы, как волны, в Халкиду текли...")

Народы, как волны, в Халкиду текли,     Народы счастливой Эллады!Там сильный владыка, над прахом отца     Оконча печальны обряды,Ристалище славы бойцам отверзал.     Три раза с румяной денницейБойцы выступали с бойцами на бой;     Три раза стремили возницыКоней легконогих по звонким полям,     И трижды владетель ХалкидыДостойным оливны венки раздавал.     Но солнце на лоно ФетидыСклонялось, и новый готовился бой. —     Очистите поле, возницы!Спешите! Залейте студеной струей     Пылающи оси и спицы,Коней отрешите от тягостных уз     И в стойлы прохладны ведите;Вы, пылью и потом покрыты, бойцы,     При пламени светлом вздохните,Внемлите народы, Эллады сыны,     Высокие песни внемлите!

Пройдя из края в край гостеприимный мир,Летами древними и роком удрученный,         Здесь песней царь ОмирИ юный Гезиод, каменам драгоценный,         Вступают в славный бой.Колебля мАслину священную рукой,Певец Аскреи гимн высокий начинает(Он с лирой никогда свой глас не сочетает).

Гезиод

Безвестный юноша, с стадами я бродилПод тенью пальмовой близ чистой Иппокрены,Там пастыря нашли прелестные камены,И я в обитель их священную вступил.

Омир

Мне снилось в юности: орел-громометательОт Мелеса меня играючи унес     На край земли, на край небес,Вещая: ты земли и неба обладатель.

Гезиод

Там лавры хижину простую осенят,В пустынях процветут Темпейские долины,Куда вы бросите свой благотворный взгляд,О нежны дочери суровой Мнемозины!

Омир

Хвала отцу богов! Как ясный свод небесНад царством высится плачевного Эреба,Как радостный Олимп стоит превыше неба —Так выше всех богов властитель их, Зевес!..

Гезиод

В священном сумраке, в сиянии Дианы,Вы, музы, любите сплетаться в хороводИли, торжественный в Олимп свершая ход,С бессмертными вкушать напиток Гебы рьяный...

Омир

Не знает смерти он: кровь алая тельцовНе брызнет под ножом над Зевсовой гробницей;И кони бурные со звонкой колесницейПред ней не будут прах крутить до облаков.

Гезиод

А мы все смертные, все паркам обреченны,Увидим области подземного царяИ реки спящие, Тенаром заключенны,Не льющи дань свою в бездонные моря.

Омир

Я приближаюся к мете сей неизбежной.Внемли, о юноша! Ты пел «Труды и дни»...Для старца ветхого уж кончились они!

Гезиод

Сын дивный Мелеса! И лебедь белоснежныйНа синем Стримоне, провидя страшный час,Не слаще твоего поет в последний раз!Твой гений проницал в Олимп: и вечны богиОтверзли для тебя заоблачны чертоги.И что ж? В юдоли сей страдалец искони,Ты роком обречен в печалях кончить дни.Певец божественный, скитаяся, как нищий,В печальном рубище, без крова и без пищи,Слепец всевидящий! ты будешь проклинатьИ день, когда на свет тебя родила мать!

Омир

Твой глас подобится амврозии небесной,Что Геба юная сапфирной чашей льет.Певец! в устах твоих поэзии прелестнойСладчайший Ольмия благоухает мед.Но... муз любимый жрец!.. страшись руки злодейской,Страшись любви, страшись Эвбеи берегов:Твой близок час: увы! тебя Зевес НемейскойКак жертву славную готовит для врагов.

     Умолкли. Облако печалиПокрыло очи их... Народ рукоплескал.Но снова сладкий бой поэты начинали     При шуме радостных похвал.Омир, возвыся глас, воспел народов брани,Народов, гибнущих по прихоти царей;Приама древнего, с мольбой несуща даниУбийце грозному и кровных, и детей;Мольбу смиренную и быструю Обиду,Харит и легких ор, и страшную Эгиду,Нептуна области, Олимп и дикий Ад.А юный Гезиод, взлелеянный Парнасом,С чудесной прелестью воспел веселым гласомВесну зеленую — сопутницу гиад;Как Феб торжественно вселенну обтекает,Как дни и месяцы родятся в небесах;Как нивой золотой Церера награждаетТруды годичные оратая в полях.Заботы сладкие при сборе винограда;Тебя, желанный Мир, лелеятель долин,Благословенных сел, и пастырей, и стадаОн пел. И слабый царь, Халкиды властелин,От самой юности воспитанный средь мира,Презрел высокий гимн бессмертного ОмираИ пальму первенства сопернику вручил.Счастливый Гезиод в награду получилЗа песни, мирною каменой вдохновенны,Сосуды сребряны, треножник позлащенныйИ черного овна, красу веселых стад.За ним, пред ним сыны ахейские, как волны,На край ристалища обширного спешат,Где победитель сам, благоговенья полный,При возлияниях, овна младую кровьДовременно богам подземным посвящаетИ музам светлые сосуды предлагаетКак дар, усердный дар певца за их любовь.До самой старости преследуемый роком,Но духом царь, не раб разгневанной судьбы,Омир скрывается от суетной толпы,Снедая грусть свою в молчании глубоком.Рожденный в Самосе убогий сиротаСлепца из края в край, как сын усердный, водит;Он с ним пристанища в Элладе не находит...И где найдут его талант и нищета?

Конец 1816 — январь 1817   

Гезиод и Омир — соперники. Вольный перевод элегии Мильвуа «Combat d’Homère et d’Hésiode». Впервые — «Опыты», стр. 91—100. Печ. по ним с учетом правки ст. 94, сделанной при подготовке нового издания (ст. 94 имеет еще одну редакцию на листе «Погрешностей и перемен»). Перепеч. с вариантами, происхождение которых неясно, в «Радуге» на 1833 г., стр. 246—255. При этом, как отметил Д. Д. Благой (изд. 1934, стр. 470—471), стих «Народов, гибнущих по прихоти царей» был изменен, вероятно по требованию цензуры, так: «Народов, гибнущих по прихоти своей». Как свидетельствует письмо Батюшкова к Гнедичу от 7 февраля 1817 г., он, по-видимому, сначала дал своей элегии заглавие «Бой Гезиода и Омира» («Отчет Публичной библиотеки за 1895 г.». СПб., 1898. Приложение, стр. 23). Батюшков находил элегию Мильвуа «прекрасной», подчеркивая, что она «дышит древностью» (письмо к Гнедичу от 27 ноября 1816 г., там же, стр. 16). В свой перевод он внес самостоятельные мотивы (см. о них во вступ. статье, стр. 46). «„Гезиод“ кончен довольно счастливо», — сообщал он Вяземскому 14 января 1817 г. (Соч., т. 3, стр. 413). В «Опытах» Батюшков предпослал элегии следующее примечание, напечатанное перед текстом стихотворений (подготовляя второе издание книги, он вычеркнул его):