Внук Персея. Сын хромого Алкея - Генри Олди

«Ночами не спишь, – добавил он молча. – Все видишь: Амфитрион на микенском троносе, а я скитаюсь по Пелопоннесу. Или лежу в могиле. Надеешься дожить до светлого дня? Оставь надежду, калека…»

– Нет, – ответил Алкей. – Я не хочу войны в семье Персеидов.

– Врешь!

– Мой сын – воин. Из него выйдет плохой правитель. Возможно, худший, чем вышел из тебя. Убийца на троносе убитого… Вряд ли боги сделают такое царствование счастливым.

– Ты сказал: союз. Ну хорошо, я понимаю, зачем это нужно тебе с твоим сыном. Но зачем это надо басилеям Пелопоннеса? Сменить одного Персеида на другого? Им‑то какая разница?!

– Эх ты, – горечь усмешки искривила рот Алкея. На обвисших щеках зажглись пунцовые, болезненные пятна. – Это для нас мой сын Персеид. А многочисленные сыновья Пелопса, сидящие в окрестных городах, называют его иначе. Для них он – родная кровь. Для них он – Пелопид.

– Я велю гонцу зайти к тебе, – кивнул Сфенел. – Найди верные слова для изгнанника.

– Радуйся! Я ищу Амфитриона Персеида. Мне сказали, он здесь.

Мужчина, сидевший на дубовой колоде, лишь плечами пожал. Вздыбились лопатки под линялым хитоном. Казалось, ветхая ткань сейчас расползется по швам, и за спиной угрюмца распахнутся крылья. «Только бы не железные! – обмер посланец. На лбу выступила липкая испарина. – Пройти столько стадий, чтобы встретить Таната Смертоносного…»

Пронесло. Лопатки опали, хитон уцелел; крыльев у мужчины не обнаружилось. Что за чушь в голову лезет? Небось, солнце темя напекло.

– Амфитриона Алкида, – обладатель зловещей спины медлил повернуться к гостю лицом. Голос его звучал глухо, словно из недр пифоса. – Сына хромого Алкея. Зачем он тебе?

Посланец знал себе цену. Ему ли отчитываться перед первым встречным? Но язык предал хозяина, проявив неожиданную самостоятельность:

– Я несу изгнаннику весть. От Сфенела Персеида, ванакта Микенского…

Спина осталась безучастной.

– …и Алкея Персеида, которого ты назвал хромым Алкеем.

Хмурый мужчина начал оборачиваться. Вот‑вот заскрипит, будто трухлявая сосна под ветром. Лицо – темная глина, пропеченная зноем до твердости камня. В поры намертво въелась дорожная пыль. Волосы стягивает ремешок из кожи – вытертый, грязный. Кудлатая борода давно не стрижена. Бродяга? Наемник? Разбойник с большой дороги?

Что он здесь делает?

Посланец решительно шагнул вперед, дабы, сверкнув очами, поставить чужака на место. Ох, зря! – льдистый взгляд грубияна превратил его в мрамор. Кровь замедлила свой бег, остывая в жилах. Ударит? Прогонит? Убьет?! Но мужчина вдруг моргнул – раз, другой; по мере того, как таял лед в глазах бродяги, к посланцу возвращалась власть над телом. Глиняная маска треснула, родив неуверенную улыбку.

– Гий? Ты?

– Амфитрион?!

– Радуйся, Гий, сын Филандра!

– Радуйся, Амфитрион, сын Алкея! Не узнал! Клянусь Зевсом, не узнал!

– Скитания не красят человека.

– Да ладно! Тебя бы отмыть, постричь…

Гий прикусил язык. Не отмыть – очистить. Перед богами и людьми. Тогда Амфитрион станет прежним. Может быть. Отвечая тайным мыслям посланца, сын Алкея с былой легкостью вскочил на ноги. Сделал шаг навстречу, распахнул объятия – и остановился. Почему? Советник и сын советника, Гий умел соображать быстро. Кто рискнет обниматься с изгнанником, не очищенным от скверны убийства? Но есть ли лучший способ заслужить доверие изгнанника?

Кинувшись к другу детства, Гий крепко обнял Амфитриона.

– Знаешь, как я рад тебя видеть?

– А я?!

– Ох, да тише ты, раздавишь! Это у тебя ребра из бронзы…

Амфитрион отпустил посланника, отстранился. Лед во взгляде растаял без остатка. Сейчас там плескалась лучистая радость.

– Пошли в дом? Я тут гость, конечно… Но ведь ты тоже гость. Мой! Боги, как давно у меня не было гостей! В доме есть вино, и лепешки с сыром, и мясо козленка…

– Идем! – Гий хлопнул Амфитриона по плечу, чуть не отбив себе руку. – Мои люди…

– Всех накормим! Всех напоим! Алкмена! Посмотри, кто к нам приехал! Неси воды – умыться с дороги…

На миг перед Гием возник прежний сын Алкея: веселый богач и щедрый хозяин, чей дом в Микенах до рассвета гудел от пиров. Затем внимание посланца привлекла вышедшая во двор Алкмена. Да, повзрослела. Дерзкую девчонку сменила молодая женщина. Лицо, осанка… Должно быть, Амфитрион поделился с Алкменой толикой суровости. Или это в ней от прабабки Андромеды? Хороша! Определенно хороша. Еще бы приодеть…

– Иди, иди! Засмотрелся он…

«Бедно живут, – оценил Гий, переступив порог. – Ни рабов, ни прислуги.» Когда Алкмена принесла воды и сразу ушла, Амфитрион сам омыл гостю ноги, подал ковш и лохань для омовения рук; налил в кратер вина, разбавил, принес хлеб. Замер в ожидании. Ну да, конечно. Изгнаннику нельзя обращаться к богам. Даже плеснуть вина в сторону очага – и то запретно.

– Да будет милостив к нам Зевс‑Гостеприимец! – Гий щедро брызнул вином на пол. – Твое здоровье, друг мой! Пусть боги исполнят твои заветные желания!

Отломив край лепешки, он принялся жевать. «Гостевой дом», выстроенный на отшибе, убедил Гия в житейском опыте здешнего правителя. Вроде, и в городе – и за чертой. Обстановка скромная: ни тебе серебряных кубков, ни треножников для лампад, ни трапезных лож. Живи, ешь‑пей, но знай свое место.

«Не очистят, – уверился Гий. – Иначе во дворец бы позвали.» Он вспомнил наставления Алкея, полученные накануне отъезда. Мой сын – воин, предупредил калека. Будь воином и ты. Переходи к главному сразу, без ходьбы вокруг да около. Никаких намеков и двусмысленностей. Бей наотмашь, не давая опомниться. Иначе проиграешь битву.

– Твой отец, – твердым голосом сказал Гий, – велит тебе уходить с Пелопоннеса.

– Велит?

– Да.

Амфитрион испытующе разглядывал посланца. В глазах его читался интерес – такой, от которого у Гия закололо под ложечкой. С опозданием Гий понял, что Амфитрион сейчас видит не друга детства, а своего отца – того, кто «велит».

– Почему же?

– Ты носишь в себе войну. Однажды найдется смельчак, который тебя очистит. Тогда войны не избежать.

– Пока смельчаков не нашлось.

Смех изгнанника вышел горше придорожной полыни.

– Все опасаются брать на себя ответственность. Но ничто не может продолжаться вечно.

– Думаешь? – спросил Амфитрион.

Дорога ложилась под сандалии, колеса и копыта. Вилась змеей меж холмов. Пылила. Расползалась жирной грязью, норовя сбросить путников со скользкой спины. С наслаждением одаривала камнями и выбоинами. Пыталась удрать в горы, превратиться в козью тропу и втихаря сойти на нет, заведя в непролазную глушь. А они все шли, упрямцы. Путь в Микены и Тиринф закрыт, но Пелопоннес велик. Аргос и Мантинея, Коринф и Мегары, Пилос и Сикион, Трезены и Арена, Спарта и Эпидавр. Где‑нибудь, да сыщется басилей, что очистит изгнанника.