Девять жизней Роуз Наполитано - Донна Фрейтас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что же еще особенного было в тот ее приезд ко мне…
Тогда я впервые поняла, насколько мне нравится этот человек, что сидел и читал со мной в постели. Я была благодарна ей – когда мне захотелось спать и я потянулась выключить светильник, она сказала: «Спокойной ночи, милая, я еще посижу», будто это была сущая ерунда, будто мама готова читать всю ночь и беречь мой сон, хотя я точно знала: она устала после долгого дня, проведенного вместе. Ее лицо выглядело утомленным…
* * *
Такую же усталость я вижу и сейчас, когда мама лежит в больничном кресле, откинув голову на изголовье. Томас снова присел рядом с другом, а мой отец отошел в кафетерий перекусить. Теперь мне хочется забраться к ней и читать, пока она дремлет, всегда быть поблизости, чтобы в минуты пробуждения, открывая глаза, мама бы видела: тот, кто любит ее, рядом, он бодрствует и следит, чтобы с ней все было хорошо.
Она смотрит то на Томаса, то на Энджела, потом опять на меня. И вдруг ухмыляется, будто силы почти вернулись.
Беру ее за руку и пожимаю.
– И о чем ты только думала, мам? Сунула мой номер первому встречному…
В словах упрек, но на самом деле я шучу.
– Разве не ясно? – отзывается она. – Пытаюсь пристроить дочь. К тому же он не первый встречный. Тоже как ты – профессор! Думаю, это идеальный вариант. Красивый, высокий и не прочь поболтать с твоей мамой.
Она оживляется, будто вмешательство в мою личную жизнь помогает ей вернуться к привычной роли сильной женщины, которая всегда влезала в мои дела.
– Хочется увидеть тебя с хорошим человеком, Роуз. Ты так долго была одна.
– Все в порядке, мама. В конце концов я с кем-нибудь познакомлюсь.
– Я бы не прочь, чтоб ты с кем-то познакомилась прямо сейчас.
– Потерпи, мам.
Она умолкает, затем говорит:
– Я должна сделать все, что в моих силах, Роуз, пока я еще здесь. Мне хочется увидеть тебя благополучной и счастливой перед уходом.
В горле застревает комок.
– Не говори так, мама!
Она ровно дышит. Химия медленно, как всегда, медленно течет по ее венам.
– Дорогая, вскоре нам придется взглянуть правде в глаза.
Я резко выдыхаю и встаю. В груди ноет. Мне нужно выбраться отсюда.
– Пойду попью. Скоро вернусь.
У кофейного автомата я плачу. Выуживаю из сумки монеты, сую в щель одну за другой, а они лязгают, приземляясь. На решетку под носиком падает стаканчик. Раздается жужжание, затем шипение, и на дно начинает стекать густая, словно грязь, жижа.
Какая-то странная, думаю я, присматриваясь. На миг отвлекаюсь на эту дурацкую кофемашину – отвлекаюсь от больницы, от рака, от химиотерапии и мамы, от ужаса, в который превратилась ее жизнь, и наша вместе с ней тоже, от той фразы о правде, чтобы она ни подразумевала под этим словом, хотя я знаю что. Конечно, знаю. Струйка кофе иссякает, стаканчик полон лишь наполовину. Ну и плевать, думаю я и уже собираюсь забрать его, как аппарат включается вновь. Он чуть ли не взрывается, кофейная гуща и кипяток попадают на меня, на ладонь и рукав свитера.
– Дерьмо! – Отдергиваю кисть назад, рассматриваю кожу в красных пятнах. Снова бормочу, уже тише: – Дерьмо…
Я встряхиваю головой, поворачиваюсь и прислоняюсь к стене.
– Я просто не могу… – сгорбившись, шепчу я в никуда, но не договариваю.
– Да уж, эта кофемашина совсем дрянь. На втором этаже есть получше.
Поднимаю взгляд. Рядом стоит Томас.
– Вот черт, – бормочу я под нос, пытаясь овладеть собой. Я вся в кофе, по руке стекает гуща. – Простите, день выдался не лучший.
– Может, я смогу помочь, – предлагает Томас. Расстегивает рюкзак и начинает в нем копаться.
– Не знаю, как с этим справиться, – говорю я больше себе, чем ему.
И я не о кофе.
Томас отвечает не сразу. Он достает салфетку и вручает мне. Я беру ее, потом смотрю на него, впервые по-настоящему смотрю с тех пор, как мама насильно нас познакомила. Томас смотрит в ответ. В его глазах светится понимание.
– Никто из нас не знает, – вздыхает он, беря меня за руку.
ГЛАВА 29
2 марта 2008 года
Роуз, жизнь 6
Снаружи, за окнами, падает снег и ложится на стекла затейливыми ледяными узорами.
А здесь, внутри, царят тепло и радость.
– Привет… – говорю я крошечному младенцу в моих руках. Моему младенцу. Адди.
Не могу перестать на нее смотреть. Она завораживает. Отголоски родов, усталость и боль кажутся столь далекими, будто все случилось не несколько часов назад, а пару недель. Я любуюсь Адди и почти забываю, что лежу в больничной кровати, не чувствую запаха антисептиков, не замечаю колючих простыней, уродливых стен, приборов. Адди спит, глазки зажмурены, будто она боится, что они распахнутся, если не закрыть их покрепче. В тишине слышно ее тихое дыхание.
Возможно, Адди будет храпеть, как ее отец. Странно думать, что эта малышка может быть в чем-то похожа на своего отца или даже на меня, свою мать. Интересно, в чем Адди будет не похожа ни на кого из нас?
Скрипит, чуть приоткрываясь, дверь.
– Роуз? – шепотом в полумраке окликает папин голос.
Отец выглядывает из коридора.
– Я не сплю, – отвечаю я.
Он на цыпочках крадется в палату, а следом – мама.
– Не волнуйтесь, малышка в отключке, – говорю я, но не знаю, слышат ли родители. Их глаза прикованы к Адди.
На маме канареечно-желтый свитер – по ее словам, это цвет счастья. Она надела его, получив от Люка весточку, что все хорошо, все пережили роды и совершенно здоровы. Наполитано – люди суеверные, мама просто не могла надеть яркий свитер прежде, чем получила хорошие новости официально. Отца она заставила натянуть такой же канареечный наряд.
– Пап, ну и вид, – смеюсь я.
– Сегодня соглашусь на все, что велит мама. Погоди, она и тебя в желтый приоденет.
Мама достает крошечную шапочку того же цвета для Адди.
– Что скажешь, Роуз?
– Скажу, что она нелепая, – заявляю я и улыбаюсь. – Но мне нравится.
– Правда? – В полумраке видно, что мамины щеки розовеют. – Конечно же, у
