Страницы Миллбурнского клуба, 1 - Слава Бродский

9 июня 1817 года Пушкин окончил Лицей «со скрипом», двадцать шестым из 29 воспитанников, с отличными оценками только по русской словесности (еще бы!), французскому и фехтованию. Год спустя, когда Пушкин уже стал знаменитым, один из его преподавателей (Ф.П. Калинич, учитель чистописания) жаловался: «Да что он вам дался, – шалун был, и больше ничего!» Е.А.Энгельгардт, директор Лицея, высказал в еще более резкой форме свою неприязнь к самому знаменитому своему ученику. В личном архиве Энгельгардта читаем:

 Высшая и конечная цель Пушкина – блистать, и именно поэзией; но едва ли найдет она у него прочное основание, потому что он боится всякого серьезного учения, и его ум, не имея ни проницательности, ни глубины, совершенно поверхностный, французский ум. Это еще самое лучшее, что можно сказать о Пушкине. Его сердце холодно и пусто: в нем нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда не бывало юношеское сердце.

Вспомним, что в буддийской практике медитации такая «пустота» являет собой высокую степень похвалы – достижение наивысшей стадии духовного совершенства. Думаю, что кажущаяся «пустота» или (другими словами) открытость пушкинского сердца сделала его идеальным сосудом-проводником для возвышенных проявлений неистощимой небесной любви. Во всяком случае, эта «пустота» была его богатством, даром, который не мог быть захламлен обыкновенным каким-то приспособлением к «важным частям службы государственной».

Служенье муз не терпит суеты;  The Muses’ service brooks no vanity;

Прекрасное должно быть величаво…     The beautiful must always be majestic…

Сам Пушкин обожал праздник 19 октября: семь раз писал стихотворения в его честь, празднуя годовщину открытия Лицея как свой духовный день рождения. Но давайте вспомним, что на самом деле было главным в «Духе Лицея» – не учеба, а дружба, не изнурительная работа, а восторженная любовь, не церковь с наставлениями, а вольный сад, где «любил я светлых вод и листьев шум». «Дух Лицея» чужд помпезности. «Дух Лицея» – это дух свободы. Праздник «Дня Лицея» – это праздник независимости души, праздник Любви.

Евгений Любин – родился в Ленинграде, с 1978 года живет в Нью-Джерси. Автор десяти книг прозы и поэзии на русском (три последние изданы в Санкт-Петербурге) и двух книг на английском языке (изданы в США), многочисленных публикаций в газетах и журналах России, США, Венгрии, Израиля, Германии и Франции. С 1999 года печатается в альманахах и журналах России («Континент», «Нева», «Север», «День и ночь», «Северная Аврора», «Новосибирск»). Иностранный член Союза писателей Санкт-Петербурга, председатель Клуба русских писателей Нью-Йорка.

Что нужно человеку...*

1.

Ни в какие воскресения или послесмертия я не верю. Верю только в то, что можно пощупать, увидеть, понять. Никакие интуиции или потусторонние силы меня не трогают и не вол­нуют.

Не верю, что меня можно повторить, как барана. Можно повторить мое тело, мои клетки с теми же ДНК, и РНК, и прочей чепухой, но не мои мысли, мою память. Все те чувства и желания, которые были со мной все мои шестьдесят пять лет, были частью меня, и частью главной, для которой суще­ствуют это тело, кровообращение, жевательный аппарат. Лю­бовь – другое дело, это мое прошлое, настоящее и будущее, это цель и смысл жизни. Жизни в других и с другими. Это я – это моя память, шевеление моих мозгов, игра чувств.

Я всегда думал о смерти и знал, что можно сохранить свое тело, свои клетки, свои ДНК – на годы, на века. Есть даже такая организация: «Фризинг лайф», то есть «Замороженная жизнь». Это большая компания, которую, как тысячи других, интересует не то, чем она занимается, а только результат этих занятий – деньги. Но чтобы получить деньги, много денег – надо делать свое дело хорошо, надежно, честно. «Фризинг лайф корпорейшн» (ФЛАК) и делает свое дело давно и, по мере возможности, честно. Она замораживает вас до глубокого холода, когда тела уже нет. Нет клеток, нет генов, нет ниче­го – только застывшие молекулы и атомы, в которых даже вращение электронов по своим орбитам почти остановилось. Жизнь это или смерть – непонятно. Компания называет это жизнью, каждый нормальный человек – смертью. Но все клиенты компании, в том числе и я, посредством брошюр и детальных инструкций с примерами на обезьянах знают, что если постепенно отогревать это хрупкое, как стекло, заморо­женное тело – медленно, по сотой градуса в день, то тело вернется к своему изначальному состоянию. Завертятся элек­троны на своих орбитах, все быстрее и быстрее, потом задви­гаются атомы и оживут молекулы, а молекулы потеплеют и проснутся ДНК, РНК, гены и хромосомы, которые любят холод. Холод несет им вечную жизнь, бессмертие, а раз им, то и клеткам, и органам – всему телу. Постепенно все оживает и принимает свое первичное состояние, точнее, не первичное, а конечное, на котором все остановилось.

В этом не было для меня никакого сомнения. Тело оживет. А мозг, память, эмоции, чувства – сохранюсь ли я как разум­ное существо со всем моим прошлым: очень прошлым и не­давним – перед самым уходом? В этом был главный вопрос, и компания готова была на него ответить. Показали мышей, свинок, собак, даже двоих шимпанзе-супругов. Последняя ста­дия размораживания проходила на глазах у меня и еще двух джентльменов, которые не представились. Деловые поджарые мужчины моего возраста.

Один – с седой шевелюрой, крупноголовый, с выцветши­ми глазами, будто его уже заморозили, у другого глаза более живые, чем у первого: стальные, взгляд твердый, на загоре­лом черепе ни следа волос, ни пушинки. Оба они даже не взгля­нули на меня. Для чего? Еще несколько дней, и мы уйдем в многовековое путешествие, а станции назначения разные. Никаких шансов встретиться. Разве что фирма вдруг обанкро­тится.

Мы смотрели на шимпанзе и видели: те после оживления вполне нормально двигались, обнюхивали друг друга, занима­лись любовью. В глазах у них была радость существования, радость сытости, радость любви. Все, как прежде.

Шимпанзе обнадежили. Они знали друг друга, понимали, ластились, что-то говорили. Это наверняка. Значит, память сохранилась. А все остальное? Что остальное? Умение мыс­лить, общаться, любить?

На людях опытов не делали. Не пришло время. Компания существовала тридцать лет, а кто же хочет вернуться через тридцать лет? Всем нужен минимум век, а то и десять, двад­цать столетий. Иначе, зачем тратить столько денег. А деньги немалые: не годовые взносы, а один разовый. Компании ну­жен один капитальный взнос, а проценты будут идти, что бы вокруг ни происходило. Это всегда надежнее. Взнос у меня был. Возник чудом, никогда на такие деньги не рассчитывал. Ка­кой-то сумасшедший случай.

Лежала в столе документальная книга о судебном медицин­ском деле, к которому причастна была моя Поленька. Горькое было, нехорошее дело, и не вспоминали мы о нем никогда – сильно это ранило ее. А теперь, когда все кончилось и причи­ной несчастья была именно та операция, я уже не только имел право, но обязан был наказать того врача. Из наказания ниче­го не вышло, так как редактор заменил все имена и даже даты. Но книга вдруг стала бешено продаваться, а месяц назад ее купили в Голливуде. Сумма, которую я получил, меня ошара­шила и была как раз такой, какую требовала «Фризинг лайф корпорейшн». О чем можно было еще мечтать? Жизнь после жизни, возможность увидеть когда-нибудь в будущем Тот су­масшедший мир. До теперешнего мне уже не было дела. Без Полины жизнь не имела смысла. Я бы вряд ли удавился, вла­чил еще лет десять полуживотное ленивое существование и помер в одиночестве, как умирают жалкие одинокие старики. А тут такой случай. Никаких интересов и желаний у меня уже не осталось, и деньги только тревожили меня. Тогда я решил обратиться в корпорацию. Там сдержанно, но приветливо меня встретили.

2.

Я думал об этом, еще лежа в своем саркофаге. Они на самом деле так и назывались – саркофаг номер 1, саркофаг номер 2 и так далее. Мой значился под номером 19 – счастливое для меня число. Вокруг не было никакого шума или движения, а должно бы. Где я, что я, в каком времени? Вернулась память, а с ней чувство тревоги, но не любопытства. Опять, как рань­ше, постоянная мысль о Поленьке, и я тут же решил, что вся эта затея была ни к чему – ведь я-то хотел уйти от прошлых воспоминаний, от душевной боли, которая мешала мне в той жизни. Время все лечит, говорили тогда, а на поверку: целое тысячелетие, и что же? А может быть, прошло всего несколь­ко дней или недель, и фокус просто не удался? Какая-то тех­ническая неисправность? Тихо вокруг. Над головой сквозь стеклянную мутноватую крышку виден тот же белый потолок. В ногах зажглось табло: «19 февраля 3000 года. Вы просну­лись. Наша корпорация приветствует вас в этом новом для вас мире. Будьте спокойны и готовы к продолжению жизни. Вас не встретят наши сотрудники лично, но вы получите все необ­ходимые инструкции. Одежда и еда уже ждут вас. Принимайте все разумно, ничему не удивляйтесь и не пугайтесь».