Дьявол. В быте, легенде и в литературе средних веков - Александр Амфитеатров

Впрочем, ведьмы встречались со своими чертями не только на игрищах. Страшные любовники часто навещали их на дому, в колдовских кухнях, наполненных орудиями, утварью и тысячами гнусных принадлежностей волшебства. Ведьмы ходили с чертями на прогулки, иные пары обживались совершенно по-семейному и, в знак супружеской фамильярности, называли друг друга уже не дьявольскими именами, но ласкательными человеческими, а иногда какими-нибудь смешными, вычурными кличками.

Со мной танцует милый друг,Хорошенький Гри-Гри.Мы с ним пойдем плясать на лугДо утренней зари.Пушистый хвостик твой мохнат,Рога твои блестят.Пойдем, пойдем, пушным хвостомСледы мы заметем.

Черти были очень щедры на подарки своим любовницам, но, по дьявольскому своему предательству, и тут часто не могли утерпеть, чтобы не надуть: монеты вдруг оказывались сухими листьями и стружками, драгоценные камни — грязью или пометом. Беременные от дьявола ведьмы рожали множество чудовищ, имевших иногда образ человеческий, а иногда — «неведомых зверюшек» (ср. «Соломонию Бесноватую»). Но, как бы бесконечно не было множество ведьм на свете, ненасытным чертям все было мало. Приняв вид красивых молодцов, в одеянии рыцаря или студента, бродили они по земле, соблазняя и заманивая в свою кабалу женщин и девушек. Ведьмы, для того, чтобы удобнее обделывать свои преступные делишки, тоже любили принять чужой вид и, оборотясь (чаще всего — кошкой), безнаказанно бегали по ночам, строя людям разные пакости. Иным из них случалось, в этом состоянии оборотня, быть ранеными или изувеченными. На завтра, обратясь в женщину, ведьма сохраняла эту рану или увечье и тем обнаруживала свою колдовскую натуру и преступления. Лохвицкая отозвалась и на этот колдовской мотив, создав в своей «Бессмертной любви» тип ведьмы — оборотня, графини Фаустины:

Фаустина.

Хочу я быть свободною волчицей,Дышать прохладным воздухом полей,Визжать и выть, и рыскать в темной чаще,Пугать мужчин, и женщин, и детей.Вонзать клыки в трепещущее телоИ забавляться ужасом людей,Хочу я воли, бешенства простора,В крови я жажду скуку утопить!

Ведьма.

А если вдруг охотник ненарокомПри встрече грудь прострелит госпоже,Тогда старуха будет виновата?Одна,  ведь, я за всех ответ держу.

Фаустина.

Хотя б и так, — Хочу я рыскать зверем!

Ведьма.

А помнит ли преданье госпожа,Как рыцарь лапу отрубил волчице,Ее в лесу дремучем повстречав,И как рукой та лапа обернулась,Рукой с кольцом одной прекрасной дамы,И как потом несчастную сожгли?

Фаустина.

Пусть жгут женя, а душу примет дьявол!Свободы мне!

Германский бенедиктинец Иоанн Тритемий (1462–1516), весьма замечательный ученый, богослов и историк, но и не менее замечательный мистификатор, оставил любопытную книгу, озаглавленную им «Antipalus maleficiorum». В ней он поучает всех порядочных людей, как надо остерегаться ведьм и их проклятого колдовства. Способы и средства его бесчисленны и достаточно смешны, чтобы во многих из них заподозрить сатирическое двусмыслие и мистификацию. Настоящим же, воистину серьезным и действительнейшим средством борьбы с ведьмами был, по единогласному мнению всех инквизиторов, один избавитель — костер. Церковь, с полной искренностью, признавала страшное могущество Сатаны, ярко обнаруженное признаниями ведьм в колдовских процессах. По уверению католических писателей той эпохи, малого недоставало, чтобы Сатана увлек в проклятую науку и практику магии весь человеческий род. И в числе инквизиторов бывали такие ревностные и проницательные фанатики, которые, предвидя это падение, — в свою очередь, охотно сожгли бы весь род человеческий, лишь бы через то предотвратить грех и поразить известного врага.

Преследования ведьм свирепствовали с особой силой в конце XV века и в двух последующих веках. Примеры ведовских процессов бывали и раньше, но странным образом, они умножались и росли, как в числе так и в свирепости, по мере того, как время шло вперед, удаляясь от средневекового варварства и приближаясь к новой культуре Возрождения. Глубина средневековья скептически равнодушна к волшебству. В одном капитулярии Карла Великого «занимавшиеся обманчивым искусством магии» приравниваются к «упорствующим в языческом суеверии», что карается тюремным заключением и церковным послушанием, покуда виновные не покаются в своих заблуждениях и не докажут, что исправились. В другом капитулярии славный император говорит еще цельнее: «Всякий, кто, поддавшись обману дьявола, верит, по обычаю язычников, будто существуют колдуны и ведьмы, пожиратели людей, и, побуждаемый этим суеверием, предаст их сожжению или отдаст тела их на растерзание, — да будет тот повинен смерти». Итак, около 800 г. по р.х. Карл Великий считал магию ложной наукой и, если бы инквизиторы жили в его времена, он казнил бы их смертью, как человекоубийц. Агобар, епископ лионский (ум. 840), один из самых просвещенных и либеральных умов не только средневековой, но и всех времен церкви, порицал веру в магию, как простонародное суеверие, и сожалел, что невежды позволяют обманывать себя предполагаемым колдунам.

Воздушный полет ведьм, за который инквизиция вынесла столько смертных приговоров, суеверие весьма древнее, но не менее стары и мнения о нем, как о бредовой мечте. В XII веке Иоанн Салисберийский называет его дьявольским обманом; в XIII — Стефан Бурбонский, еще решительнее, — фантазией больных женщин. Сама церковь весьма долго не применяла к обвиненным в волшебстве никаких других наказаний, кроме духовных, что поддерживалось даже папами, вроде Григория VII, который, с резким осуждением, запретил разбирательство в уголовном порядке дел против лиц, виновных только в пустом и глупом суеверии. Венгерский король Коломан (1095–1114), владыка страны почти что варварской, тем не менее категорически заявил в одном своем указе: «Ведьм на свете нет, и следовательно, против тех, которые себя таковыми почитают, не должно быть никакого судопроизводства». С такой же решительностью выступало в ХП-ХШ веке против веры в колдовство и, в особенности, против казней колдунов и ведьм православное духовенство на удельно-вечевой Руси. В этом отношении особенно выразительно известное слово Серапиона, епископа владимирского (XIII век) выступавшего с пылкой резкостью против сожигания ведьм огнем и испытания их водой:

«Мал час порадовахся о вас, чада, видя вашю любовь и послушание… А еж еще поганского обычая держитесь, волхованию, я пожигаете огнем невиные человекы и наводите на весь мир и град убийство. Аще кто и непричастися убийству, но в соньми быв в единой мысли — убийца же бысть, или могай помощи, а не поможе — аки сам убить повелел есть. От которых книг или от ких писаний се слышасте, яко волхованием глади бывают на земли, и, пакы волхованием жита умножаются? То аже сему веруете, то чему пожигаете я? Молитесь и чтите я, и дары приносите им, ать (пусть) строят мир, дождь пущают, тепло приводят, земли плодите велят. Се ныне по три лета житу рода несть — не токмо в Руси, нои в Латене: се вълхвове ли створиша? аще не бог ли строит свою тварь, яко же хощет, за грех нас томя?… Правила божественные повелевают, многыми послухи осудити на смерть человека; вы же воду послухом поставите, и глаголите: аще утопати начнет — неповинна есть, аще ли поплоееть — волховь есть. Не может ли дьявол, видя ваше маловерье, подержати да не погрузится, дабы въврещи в душьгубство; яко остальше послушьство боготворенаго человека, идосте кбездушну естьству». Такой человечности и благоразумия у восточного духовенства тоже не надолго стало, и, начиная с XVI века, костры ведьм и колдунов учащаются и, мало-помалу, из права церковно-обычного переходят в законодательство. Но все же явлением постоянным, а тем более эпидемическим, как на Западе, они не стали, и считаются на протяжении пяти столетий много, если сотнями единиц, а не сотнями тысяч, как в землях католических и протестанских.

На Западе, к сожалению, правилам разумной гуманности не суждено было удержаться надолго. В XIII веке св. Фома Аквитанский, будущий непогрешимый оракул католической церкви и неугасимый светоч ее философии, объявил волшебство, по силе догмы, делом не призрачным, но реальным. В том же веке инквизиция по ересям доверяется доминиканцам, которые злоупотребляют своими полномочиями, как только успевают. А папа Иннокентий IV благословляет процессуальную пытку, против которой другой папа, Николай I, за четыре века перед тем, восстал в благородных и достопамятных словах. С этих пор открывается странное и прискорбное зрелище. Церковь становится открытой покровительницей и пропагандисткой враждебного ей суеверия, льстит самым низким инстинктам черни, провоцирует их и разжигает. Смешивает преднамеренно воедино ересь с колдовством и создает чудовищное поле для юридических, злоупотреблений, около которых отныне будут согласно и союзно греть руки свои невежество, суеверный страх, глупость простака и злой умысел мошенника. Начинаются процессы против ведьм, вспыхивают первые костры — и, что дальше, то их больше. Папы — Григорий IX, Иоанн XXII — стараются превзойти один другого в пожарах человеческого тела, которое они обобщают громким именем «войны бога против Сатаны». Так приходит 1484-й год, в котором 5 декабря папа Иннокентий VIII обнародовал свою знаменитую буллу — Summis desiderantes affectibus. Это — указ об инквизиции и наказ ей по вопросу о колдовстве, разъяснитель канонических и юридических норм инквизиции, по которым инквизитор становится фактически, полномочным владыкой общества. Булла Иннокентия VIII открывает эру террора и скорби, которой подобных ни раньше, ни позже не было в истории человеческой.