Дьявол. В быте, легенде и в литературе средних веков - Александр Амфитеатров

Ведьмы и колдуны отправлялись на игрища по воздуху натерев тело свое особыми летучими мазями, верхом наметлах, вилах, лопатах, скамьях, либо на дьяволах в образе козлов, свиней и собак. Летели они слишком высоко над землей и во время перелета должны были остерегаться, как бы не обмолвиться христовым именем, — если это случилось, испуганный дьявол ронял забывшегося седока наземь, не разбирая с какой высоты. Иные хитрые черти сами провоцировали подобные восклицания, в расчете погубить своих седоков. Однажды дьявол, в виде черного коня, нес по воздуху через Ламанш, из Шотландии во Францию, великого волшебника Михаила Скотта.

— Скажи, пожалуйста, Михаил, — задал он колдуну простодушный вопрос, — что это за ерунду бормочут себе под нос ваши шотландские старушонки вечером пред тем, как лечь в постель?…

Неопытный маг, конечно, не замедлил бы осведомить любопытного черта, что шотландские старушки читают на сон грядущий «отче наш». А черт воспользовался бы этими двумя словами, чтобы расточиться и сбросить седока своего в бушующее море… Но дьявол не на таковского напал.

— Тебе что за дело до этого, дубина? — возразил дьяволу хладнокровный шотландец. — Знай, вези куда везешь…

Тот же злополучный эффект получался, если ведьму в ее полете настигали звуки молитвы Ave maria или колокольный звон. На тему такого падения написана одна из лучших баллад Мирры Лохвицкой — «Мюргит».

Проснувшись рано, встал Жако, шагнул через забор.Заря окрасила едва вершины дальних гор.В траве кузнечик стрекотал, жужжал пчелиный рой;Над миром благовест гудел — и плыл туман сырой.Идет Жако и песнь поет, звенит его коса,За ним подкошенных цветов ложится полоса.И слышит он в густой траве хрустальный голосок:«Жако, Жако! иль ты меня подкосишь, как цветок?»Взглянул Жако, — сидит в траве красавица Мюргит,Одними кудрями ее роскошный стан прикрыт…«Кой черт занес тебя сюда?» смеясь спросил Жако.«Везла я в город продавать сыры и молоко.Взбесился ослик и сбежал, — не знаю где найти.Дай мне накинуть что-нибудь, прикрой и приюти». «Э, полно врать, — вскричал Жако, — Какие там сыры?Кто ездит в город нагишом до утренней поры?Тут, видно, дело не спроста. Рассмотрим на суду.Чтоб мне души не погубить — к префекту я пойду».«Тебе откроюсь я, Жако, — заплакала она:Меня по воздуху носил на шабаш Сатана.Там в пляске время провели, — потом запел петух,Меня домой через поля понес лукавый дух.Вдруг, снизу колокол завыл, — метнулся Сатана.В траву, как пух, слетела я. Вот вся моя вина.О горе, мне! То — не заря, то — мой костер горит.Молчи, Жако! Не погуби красавицу Мюргит».

Церемонии, обряды и увеселения бесовских игрищ, менялись в зависимости от народности и эпохи, которые о них рассказывали. Подробностями их переполнены так называемые Молоты (Martelli) и Бичи (Flagelli) Ведьм — специальные трактаты, написанные величайшими светилами святой инквизиции, составленные на основании личных показаний обвиняемых в бесчисленных колдовских процессах, а также и протоколы этих процессов. Сатана являлся своим подданным на троне или на алтаре в образе человека, старого козла, кабана, обезьяны, собаки — как ему нравилось, смотря по случаю. В образе человека он бывал по большей части угрюм, казался сердитым и суровым, но иногда развеселялся и, придя в дух, шутил с ведьмами, играл на музыкальных инструментах и пел песни.

И арфу он взял, и на арфе играл,И звуками скорби наполнился зал.И вздохи той песни росли и росли,И в царство печали меня унесли.Он пел о растущих над бездной цветах,О райских, закрытых навеки вратах;И был юн прекрасен, и был он велик,В нем падшего ангела чудился лик.

Эта песня тоскующего дьявола не давала покоя воображению русской поэтессы-демономанки. Она вернулась к арфе Сатаны в своей драме «Бессмертная любовь».

Эдгар

Откуда эта музыка несется?

Агнеса

Не узнаешь? То арфы нежный звон,Она звучала нам, когда впервыеВнимала я любви твоей, Эдгар.

Эдгар.

 Она слышна из комнат Фаустины.

А г н е с а.

Но это не она играет, нет.А тот, в одежде черной, бледноликий,Кто ходит к ней.

Эдгар.

Ты видела его?

А г н е с а.

Раз, только раз. Но этого довольно,Чтоб потерять рассудок навсегда.

Эдгар.

Ужасен он?

А г н е с а.

Да. Но прекрасен тоже.То было утром рано, на заре. Сквозь сон я слышу — арфа зазвучала, Как звон пчелы, потом властней, властней.Мелодия росла и разрасталась.Она лилась, как льет из раны кровь.Три ноты в ней победно повторялись,То затихали, то звенели вновь.И было мне так сладостно, — до боли.И плакать мне хотелось, и стонать.Полуоткрыв тяжелые ресницы,Сквозь дымку сна я видела его.Он близко был, там, на краю постели,И он играл на арфе золотой.

Эдгар.

Но кто же он?

А г н е с а.

Я не скажу… мне страшно.

И, по-видимому, попытку найти смысл и текст для этой таинственной песни падшего духа, не забывшего «блаженства бессмертных духов под кущами райских садов» (Лермонтов), являет также известный «Триолет» Мирры Лохвицкой:

В моем аккорде три струны,Но всех больней звучит вторая:Тоской нездешней стороны.В моем аккорде три струны.В них — детства розовые сны,В них — вздох потерянного рая.В моем аккорде три струны,Но всех больней звучит вторая.

На портале церкви d'Aypay в Лионе Сатана подыгрывает на старинной виоле пляске Иродиады, выпрашивающей голову Ионна Крестителя (Auber). Жаль, что Рихард Штраус, сочиняя свою удивительную «Саломею», не знал об этом удивительном мотиве средневекового художника. Ведьмы, воздавая Сатане поклонение, опускались на колени перед ним или за ним и, в соответствии тому, прикладывались, лобызая, либо к его genitalia, либо к заду, реже к каким-либо иным частям тела. Затем они исповедывались Сатане, сообщая ему о злодействах, совершенных ими в честь его со времени последнего сборища. Сатана слушал, хвалил или порицал, и тех, которые оказывались ленивыми на зло, либо неаккуратно являлись на сборища, наказывал побоями, либо крупной пеней. Принимал новеньких, перекрещивал их во имя свое и, как некий катехизатор, поучал их и вводил в свою веру. Младшие черти, окружая своего повелителя, вместе с ведьмами, проделывали ряд церемоний, существо которых сводилось к пародии церковных таинств и обрядов, поруганию святых даров и тому подобным кощунствам. Вместо святой воды, сатанаслужители кропили присутствующих черной, вонючей жидкостью. Собрание освещалось особого рода свечами, подсвечниками для которых служили зады ведьм, поставленных на четвереньки. Угощение на пиру состояло, по одним показаниям, из тонких и вкусных кушаний, по другим — ели мерзости, достойные адской кухни и такого же аппетита. Пожирали грудных детей, либо трупы, вырытые из могил. После ужина начинался бал под звуки дьявольского оркестра. Среди танцев черт хватал свою ведьму, и при всем честном народе, вступал с ней в плотские забавы. Однако, большинство ведьм утверждало на допросах, что для них эти забавы были совсем не забавы, объятия дьявола мучительны, а не приятны, сопровождаются болезнями и даже смертью и т. д. В диалоге Пика де Мирандола, носящем название «Ведьма», одна из участниц диалога дает на этот счет разоблачения неповторимые.

Впрочем, ведьмы встречались со своими чертями не только на игрищах. Страшные любовники часто навещали их на дому, в колдовских кухнях, наполненных орудиями, утварью и тысячами гнусных принадлежностей волшебства. Ведьмы ходили с чертями на прогулки, иные пары обживались совершенно по-семейному и, в знак супружеской фамильярности, называли друг друга уже не дьявольскими именами, но ласкательными человеческими, а иногда какими-нибудь смешными, вычурными кличками.

Со мной танцует милый друг,Хорошенький Гри-Гри.Мы с ним пойдем плясать на лугДо утренней зари.Пушистый хвостик твой мохнат,Рога твои блестят.Пойдем, пойдем, пушным хвостомСледы мы заметем.

Черти были очень щедры на подарки своим любовницам, но, по дьявольскому своему предательству, и тут часто не могли утерпеть, чтобы не надуть: монеты вдруг оказывались сухими листьями и стружками, драгоценные камни — грязью или пометом. Беременные от дьявола ведьмы рожали множество чудовищ, имевших иногда образ человеческий, а иногда — «неведомых зверюшек» (ср. «Соломонию Бесноватую»). Но, как бы бесконечно не было множество ведьм на свете, ненасытным чертям все было мало. Приняв вид красивых молодцов, в одеянии рыцаря или студента, бродили они по земле, соблазняя и заманивая в свою кабалу женщин и девушек. Ведьмы, для того, чтобы удобнее обделывать свои преступные делишки, тоже любили принять чужой вид и, оборотясь (чаще всего — кошкой), безнаказанно бегали по ночам, строя людям разные пакости. Иным из них случалось, в этом состоянии оборотня, быть ранеными или изувеченными. На завтра, обратясь в женщину, ведьма сохраняла эту рану или увечье и тем обнаруживала свою колдовскую натуру и преступления. Лохвицкая отозвалась и на этот колдовской мотив, создав в своей «Бессмертной любви» тип ведьмы — оборотня, графини Фаустины: