Сон о Кабуле - Александр Проханов

Белосельцев поднялся, понимая, что большего он не узнает. Теперь разведчикам время остаться в своем кругу, допить чай, оговорить последние мелочи. Снаружи урчали грузовики, груженные оружием. Машины в сопровождение Малека отправлялись в кишлак Закре Шариф, в «дружественную банду» Абдоля, умного феодала, из тайных расчетов перешедшего на сторону революции.

Надир пригласил Белосельцева в машину и сам, без шофера, погнал «шевроле» по Джелалабаду. Худой, черноволосый, с белой седой прядью, он нервно сжимал перчатками руль, круто бросал машину мимо неуклюжих грузовиков, резко скрипел тормозами, делал виражи, подтягивая ближе к сиденью соскальзывающий автомат. Казалось, он уклоняется от возможного выстрела, от стерегущего глаза снайпера.

– Вы, Надир, прежде не участвовали в ралли? – недоумевал Белосельцев, колыхаясь на сиденье.

– Мою машину здесь знают, – отвечал Надир. – Несколько раз стреляли. У Насима везде свои люди, – и опять бросал машину в вираж, подтягивал сползающий автомат.

В джелалабадском университете – белые, парящие, застекленные арки, похожие на выпиленный из сахара виадук, – они осматривали женское общежитие, подвергшееся разгрому. Флигель, сожженный дотла, с обугленными дверями и полами. Лоскутья женской одежды. Маленькая девичья босоножка, оброненная в бегстве. Вонь бензина и горелой ветоши. Поодаль, молчаливые и напуганные, стояли служители. Ректор университета в черном костюме, траурный и печальный, говорил, держа пластмассовую, расплющенную каблуком авторучку.

– Ворвались в общежитие ночью, с автоматами. Подняли с постелей девушек, кричали, бранились. Говорили, Коран запрещает женщинам ходить в университет. Силой увезли их в горы. Комнаты облили из канистры бензином и подожгли. После этого случая все девушки, которые поступили в университет, перестали посещать занятия. А это подрывает правительственный декрет о равноправии женщин. Очень трудно будет убедить девушек возобновить обучение.

– Вы, уважаемый Феруз Ахмат, пойдите к ним домой и добейтесь их возвращения, – сказал Надир, в глазах его метался темный больной огонь. – Мы знаем, куда увезли девушек. Вернем их домой. Перед университетом поставим «бэтээр» с автоматчиками. Декрет правительства выполним.

– Кто напал на университет? – спросил Белосельцев ректора.

– Насим, – ответил ректор. Испуганно оглянулся на служителей, словно боялся, что его услышат, поставят в вину произносимое имя.

– Поймаем его и убьем, – упрямо сказал Надир. Возвращаясь к машине мимо служителей, Белосельцев старался понять, что они чувствуют, на чьей стороне их симпатии. Чья воля и власть пугает их больше – та ли, что согласно священной книге Корана, его сурам и заповедям, поддерживается автоматом Насима. Или воля революционных декретов, поддержанная «бэтээром» Навруза. Глаза служителей были темны и тревожны, смотрели ему пристально вслед.

Они выехали за город, остановились у обочины в туманных, рыжих предгорьях, под моросящим дождем. Белосельцев чувствовал, как пропитывается влагой одежда, осматривал взорванную высоковольтную мачту, путаницу проводов, изоляторы, лопнувшие при падении крепи. Подходил к основанию, трогал пальцами разорванную взрывом сталь, опаленный вспышкой бетон. Надир стоял поодаль, подняв воротник, держа на весу автомат, воспаленно шарил глазами в предгорьях. Белосельцеву передавались его тревога и чувство опасности.

– Куда ведет эта линия? – он двигал плечами, стараясь напряжением мышц вызвать ощущение тепла.

– В госхоз, на цитрусовые плантации. После этого взрыва остановилось консервное производство. Плоды начали гнить и портиться. Урон огромный. Третий раз взрывают.

– Я смотрю, они действовали малым зарядом. Взрывчатка подложена точно в узлы крепления. Видимо, опытные динамитчики.

– Не нужно большого опыта. Этому учат в Пакистане. Поедем, не следует здесь задерживаться, – Надир сел в машину, держа автомат наготове. Резко дал газ, уносясь от предгорий. Белосельцеву казалось, из складок, из дождливых холмов смотрят им вслед невидимые глаза.

В малой деревушке Кайбали, у черных, блестевших в дожде скал, миновав глинобитные дувалы, открытую лавочку с толпящимися у входа людьми, они скользнули в аллею к одноэтажной школе. Стекла были чисто вымыты, у входа был разбит нарядный душистый цветник, на крыльце висел медный колокольчик. Белосельцева тронула тусклая медь колокольчика, красный замусоленный шнурок, за который дергает рука служителя, созывая детей на урок.

Классы были полны учеников. За партами тесно сидели школьники, черноголовые мальчики и девочки, внимали учителям, оглядывались на гостей яркими любопытными глазами. Их вел по классами молодой, с милым застенчивым лицом директор, явно гордясь своей ухоженной школой, самодельными учебными пособиями, выучкой старательных учителей.

– Дорогой Нимат, ваша просьба будет выполнена. – Надир впервые за эти часы улыбнулся, и в его чернильных настороженных глазах появилось теплое выражение. – Наш товарищ поехал в Кабул. Он привезет вам новый букварь, отпечатанный в Ташкенте. В нем много больших красивых картинок. – Было видно, что эта сельская, открытая в горном селении школа – предмет особых забот Надира. Ему нравится учитель, нравится цветник, нравятся аккуратные, сделанные детской рукой призывы и лозунги, прославляющие революцию.

– К вам больше никто не являлся? Никто не грозил? – Надир поддерживал учителя под локоть, и в этом осторожном дружеском прикосновении чувствовалась забота, желание вдохновить, укрепить.

– Вчера приходили люди Насима. Велели всех девочек убрать из классов. Сказали, что дело безбожников уводить дочерей из домов, позорить семью, богохульствовать. Сказали, что женские руки должны учиться не писать, а вышивать и ткать. Женские глаза должны не искать в книгах пустые картинки и глупые буквы, а угадывать по лицу мужа его желания. Сказали, что, если не исполним приказ, они придут и сожгут школу.

– Пришлю тебе завтра автомат, – сказал Надир. – Будешь ходить с автоматом. Если они переступят порог школы, стреляй. Революция делается не только пером и букварем, но и «Калашниковым». «Калашников» – надежный учитель.

Они вошли в класс, множество веселых, умных, изумленных глаз воззрилось на них. У школьной доски стояла молодая, строго и просто одетая женщина, своим аккуратным нарядом, терпеливым выражением молодого красивого лица похожая на учительниц всего мира. Улыбнулась вошедшим сиреневыми губами.

Белосельцев рассматривал дощатые, исчерканные чернилами парты, рукодельные плакатики с изображением лошади, орла и верблюда, круглую смешную рожицу, мелом нарисованную на доске. Вид этого сельского класса, смешки и шепоты, востроглазые, готовые к шалостям детские лица умиляли и веселили Белосельцева.

– Кто из вас может нарисовать верблюда? – спросил Надир, озирая класс помолодевшими, со счастливым выражением глазами. Дети притихли, смутились. Было видно, что им хочется выйти к доске, но они робеют. Темноволосая смуглая девочка, чьи волосы были заплетены в длинную косу, перевитую пестрой ленточкой, подняла руку. Белосельцев видел, какая хрупкая, тонкая у нее рука, какое нежное запястье, длинные остроконечные пальчики. На одном красовалось колечко с голубым камушком. Она робела, но переполнявшее ее нетерпение взяло верх. Она тянула свою руку, желала, чтобы ее заметили.

Учительница, поощряя ее, кивнула. Девочка встала, оправляя долгополое платье, подошла к доске и мелом медленно вывела горбатого, носатого верблюда. Белосельцев улыбался, глядя на ее хрупкое запястье, на голубой перстенек, который двигался вдоль белой линии, повторяя контуры горбатого зверя.

С этой улыбкой умиления он садился в машину. Видел, что Надир, отъезжая от школы, трогался плавно и медленно, забыл придвинуть к колену съехавший автомат.

– Поедем в мастерскую, поглядим, как трактора ремонтируют. Там два хороших человека, члены партии. Проводят большую работу.

На въезде в город они свернули к пустырю, где стояли деревянные навесы, сараи и на засоренном машинном дворе, среди обломков ржавой техники, в скверно освещенных мастерских, слышалось жужжанье сверла и треск электросварки. Навстречу им вышли двое – широкоплечий здоровяк в клеенчатом фартуке, чернобородый высоколобый красавец с белыми зубами, и маленький рыжеватый крепыш, щетинистый, словно покрытый ржавой окалиной. У одного в руках был тяжелый молоток, другой держал ножовку. Волосы у обоих были перетянуты тесьмой, чтоб не падали на глаза. Оба радостно улыбались Надиру, с каждым из них, здороваясь, он соприкоснулся щекой.

– Советский товарищ, шурави, – представил Белосельцева Надир, и по тому, как улыбались мастера, как распрямились и умягчились складки на нервном лице Надира, было видно, что они друзья, что среди тревог, огорчений, опасностей они верят, защищают друг друга.