Сон о Кабуле - Александр Проханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне говорили о ваших целях в Кабуле. На кого вы рассчитываете? На обитателей Старого города, к которым власть впервые пришла не с кнутом, а с хлебом?
– В Старом городе живут хазарейцы. Для них нет новой власти. Для них есть извечная власть, которая извечно их угнетает. Их угнетал Захи-ир Шах, угнетал Дауд, вырезали Тараки и Амин. Они ненавидят власть, загнавшую их много веков назад в собачьи норы. Мы придем к ним без хлеба и скажем одну только фразу: «Аллах акбар!» И они пойдут на пулеметы и пушки. Мы пойдем к их детям, что пускают бумажных змей над горой Ширдарваз, и скажем ту же фразу, которую они выучили с колыбели в своих гнилых и вонючих дырах. И они с рогатками и бумажными змеями пойдут на вертолеты и танки.
– Но ведь будет кровь!
– Афганцы привыкли к крови.
– Вы гуманитарий, преподаватель университета, оправдываете подобные средства?
– Все средства хороши, если они служат свержению марксистского режима в Кабуле.
– Вам ничего не говорит имя Дженсон Ли?
– Как вы сказали?
– Дженсон Ли.
– Я не знаю такого.
Белосельцев чувствовал, преграда неодолима.
– Я слышал, правительство готовит проект амнистии. Если вам даруют свободу, как вы ею воспользуетесь?
– Буду с вами бороться.
Его уводили конвойные, и Белосельцеву показалось, что он заметил едва различимую торжествующую улыбку на лице афганца.
Привели последнего, третьего. Он был лыс, с голым, полированным черепом, на котором оттопыривались хрящевидные уши и розовели набрякшие бычьи белки. Под выпуклым носом и вывороченными влажными губами тяжелым варом висела борода. Жилистая шея переходила в полуобнаженные мускулистые плечи. Сильные пальцы комкали, теребили маленькие льдистые четки.
– Али, я говорил тебе, что ты попадешь в мой капкан! – Надир улыбался, обходил стул, на который уселся пленник, осматривал его складчатый затылок, словно любовался добычей. – Кусочек подали, и ты схватил и попался. А все говорили, что у Насима хитрый начальник штаба. Что сам Хекматиар пригласил в Пешавар Али и подарил автомат. Где теперь твой автомат? Валяется во дворе и его обнюхивает собака!
Было видно, что Надир старается больно задеть задержанного. Что между ними существует давнишняя вражда и соперничество. Что сейчас наступает конец этому соперничеству, и Надир торжествует победу.
Пленник молчал, теребил стеклянные шарики четок, выпучивал розовые белки.
– Ты написал листовку и разбросал по городу, в которой говорилось, что меня проведут по Джелалабаду на аркане. Ты обещал повесить всех партийцев на рынке, чтобы каждый мусульманин, покупая лепешку, мог плюнуть в шайтана. А где повесить тебя, Али? Может, закопать в землю по шею, чтобы собаки могли подходить к твоей голове и справлять нужду?
Пленник молчал, только уши его наливались кровью, и в бычьих белках набухали сосуды, и казалось, вот-вот из него брызнет дурная кровь.
– Мы разгромили вашу базу Алахель, и мне попал весь твой штабной архив, все партийные карточки, все явки и агентура. Я знаю теперь их дома, имена их сестер и братьев. Знаю, где прячешь оружие и где прячешь деньги. Малек обманул тебя, навел на тебя вертолеты, и мы победили. Когда вернется Малек, хочу, чтобы он увидел тебя и напомнил, как ты с Насимом расстрелял моего племянника и изнасиловал его жену. Где твой племянник, Али? Где твоя жена? Мы хотим на них посмотреть!
– Ты умрешь, – сказал пленный. – Насим набросит на твою тощую шею аркан и протащит тебя от мечети до рынка. Сейчас день, и тебе кажется, что ты все знаешь. Но будет вечер, и ты поймешь, что ты ничего не знаешь. Сейчас днем ты смеешься, но вечером ты будешь плакать.
– Что ты хочешь сказать? – спросил Надир.
– Я больше ничего не скажу. Но вспомни мои слова: сегодня вечером ты будешь плакать.
– Сейчас ты пойдешь в тюрьму и посидишь там до вечера. А вечером мы встретимся снова и посмотрим, кто из нас будет плакать.
Они сблизили свои лбы и глаза, и казалось, если бы к их близким глазам поднести сухую бумагу, она бы вспыхнула.
Пленника подняли. Он обронил четки. Хотел подобрать, но Надир ударом ноги отбросил их в угол.
Глава двадцать вторая
К управлению ХАДа подкатила военная легковушка. В ней сидели Мартынов, обложившись какими-то свертками, подчиненный ему капитан, которого мельком видел Белосельцев в здании порта в день прилета, и афганский вертолетчик, белозубый красавец по имени Занджир. К ним вышел Надир с двумя автоматами. Один положил в «шевроле», другой протянул Белосельцеву.
– Неспокойно вокруг. Насим на подходе к городу. Возьмите на всякий случай.
Белосельцев с благодарностью принял оружие. Сел в машину, положив автомат на колени. И они все вместе, малой колонной, вырвались из Джелалабада на пешаварскую трассу, стрелой летящую к Хайберскому перевалу. Машина, охваченная стенанием ветра и стали, помчалась по солнечному асфальту, сливая в сплошное мелькание близкую зелень плантаций, рисовых клеток, бегущих по обочине осликов с седоками, разноцветные клубки людей и редкие размалеванные короба идущих из Пакистана грузовиков.
Белосельцев виском сквозь стекло чувствовал каждого пролетного человека, каждое строение с маленькими, похожими на амбразуры окошками. Автомат лежал на коленях. Мускулы были готовы мгновенно его подбросить, хлестнуть сквозь стекло и дверцу. Горы отступили от дороги, давая больше простора и зрения, катились поодаль каменными валами, открывая в глубь Пакистана Хайберский проход. Трасса, гибкая, пластичная, пронзая предгорья, была, как зонд, введенный в центр Азии. По ней извечно в обе стороны двигались нашествия и войны, пылили всадники и боевые слоны, кочевали племена и народы. Здесь проходили войска Бабура, полчища Македонского. Сюда, на эту туманную седловину в горах, нацеливался казачий корпус Платова. Всматривались генштабисты царя и военные разведчики Сталина. За синими горами была Индия, теплые моря, таинственные, пленявшие воображения северян народы и царства. Белосельцев чувствовал себя крохотной песчинкой, оторванной огромным ветром от родной земли, гонимой в мировом сквозняке.
– Торхам, – односложно сказал Надир, погруженный в тревожную думу. Машина, сбросив сумасшедшую скорость, вкатила в тенистые кущи разросшихся высоких деревьев, в толчею глинобитных домишек, залипла в мерном непрерывном движении вязкой густой толпы.
Наряд пограничников, увидев машину Надира, взял «на караул». Навстречу, улыбаясь, вышел офицер с кобурой, козырнул Надиру, двумя горячими сухими ладонями тряхнул Белосельцеву руку. Из легковушки вышли Мартынов со спутниками. Медленно двигались под взглядами проходящей толпы.
– Граница, – сказал Надир, замедляя шагу моста. Глазами перечеркнул шоссе, скользнул в высоту по круче черной парящей горы.
Мост через малую речку в непрерывном шаркании, муравьином ровном движении, словно людские потоки движутся тысячи лет, с какой-то своей, ими забытой целью. Это они за века протоптали проход, прободали горы, выточили в хребте покатую выемку. Строения с плоскими крышами, флагшток с красным афганским флагом. Рядом, на той стороне, флагшток с зеленым пакистанским полотнищем. Фанерный щит с надписью по-английски: «Добро пожаловать в Пакистан». На площади за мостом – маленький придорожный отель. Два автобуса, из которых выносят вещи. И над всем, над толпой, над домами – печальная косая скала, уходящая в синее небо, сырая и черная, с солнечной озаренной вершиной.
– Это и есть граница? – спросил Белосельцев, глядя на флаги, испытывая недоумение от того, что несуществующая, по воздуху проведенная линия меняет жизни людей, законы и нравы, служит предметом вражды, охраняется силой оружия, прорывается стволом автомата.
– Граница, – кивнул Надир.
– Всегда такая толпа?
– Две тысячи в день.
– Переход людей контролируется? Контрабанда, оружие?
– Все это в горах, по тропам, – Надир снова повел глазами по далеким туманным кручам. – Здесь простые торговцы, крестьяне.
– А если поставить заслоны, закрыть границу? Заставы, минирование?
– Нельзя. Товары идут из Индии, Гонконга, Японии. Нельзя перекрыть границу.
– Сколько отсюда до Пешавара? До опорных баз террористов?
– Сорок километров.
Белосельцев отошел на несколько шагов, и пространство между ним и Надиром мгновенно наполнилось людьми. Поток разделил их. Белосельцев остался один среди бесчисленных азиатских лиц, внимательных глаз, тюрбанов. Его вовлекало, погружало в вязкую массу, как в пластилин. Он не мог шагать, шевелить руками, подать голос. Казалось, сейчас его обступит плотная толпа, оттеснит, выдавит на другую сторону моста, в другую землю, и его больше никто никогда не отыщет, он навек затеряется среди других языков и народов, утратит обличье, сольется чертами лица, языком, привычками с этими смуглыми бородатыми людьми, с их повозками, мешками и скарбом.