Пётр Первый - проклятый император - Андрей Буровский

2. Яков Брюс старательно участвовал и в «потешных войнах», и в заседаниях Всепьянейшего собора. Петру его, достаточно рядового участника Азовских походов, представил легендарный Франц Лефорт. То есть когда Якову Брюсу было нужно делать карьеру — он, потомок королей, не гнушался обществом ни «Всепьянейшего патриарха», ничтожного Никиты Зотова, ни алкоголика и педераста, личного приятеля чертей и черт–те чьего сына Лефорта.

Если эта догадка верна, то приходится признать — карьера Якова Брюса есть дело рук самого Якова Брюса, который в средствах не стеснялся.

Но сам его «выход» на Франца Лефорта — показатель еще одной возможной причины, по которой он был персоной грата у Петра.

3. Лютеранин Яков Брюс, могущественные родственники которого оставались в Шотландии, магистр наук Амстердамского университета, был для Петра представителем той самой, обожествляемой им Европы. Ему прощалось многое, что не прощалось «своим», коренным русским.

Именно по этой причине, как «служилый иноземец», хорошо известный в Немецкой слободе и многих в ней знавший, он легко попал в компанию к Лефорту. Очень может быть, и Лефорта просили о нем какие–то общие знакомые.

4. Как у многих тиранов и до, и после, у Петра хватало ума не резать курицу, несущую золотые яйца. Так, много позже Владимир Иванович Вернадский будет до самой смерти в 1945 году возглавлять Радиевый комитет, целую кучу комиссий, готовить свою школу, будет вхож в ЦК — и это притом, что В.И. Вернадский был одним из основателей партии кадетов! Притом что его дочь жила в Праге, а сын преподавал в Принстонском университете! Притом что Вернадский даже и не очень скрывал свое… скажем так, свое достаточно сложное отношение к советской власти. Но слишком уж полезен, слишком важен будет он для многих и многих направлений в советской политике! Придется «терпеть» его», «прощать» ему то, за что многие платили не только карьерой, но и жизнью, и десятками лет лагерей.

Может быть, Яков Брюс — это Вернадский XVIII века? Тот, кого Пётр вынужден был терпеть, потому что без него будет хуже?

Все это, конечно, вопросы без единого ответа.

Как и вопрос — а что думал о своей жизни и своей судьбе сам Яков Вилимович? Что для него–то было главным? Дело в том, что Яков Вилимович не оставил никаких документов, никаких свидетельств своего отношения и к Петру, и к самому себе, и к своей эпохе. Похоже, тут сказывается одно из двух качеств, очень помогавших Якову Вилимович: он поразительно умел пить, не пьянея, и так же поразительно умел держать язык за зубами. Благодаря этим качествам, он не делал ошибок по службе, но и не оставил никаких интересных записок. И дневника тоже не вёл.

Во всяком случае, чем больше присматриваешься к его фигуре, чем больше думаешь о нем, тем основательнее складывается уверенность: это был очень «закрытый» человек, отнюдь не стремившийся давать окружающим слишком много сведений о себе.

И второе — это был человек, живший в сложных духовных измерениях активнейшей интеллектуальной жизнью. В частности, и поэтому он менее заметен, менее известен, чем многие другие — чем те, кто старательно лезли на авансцену и принимали там картинные позы. Брюсу нужно было совсем другое. Вынужденный зарабатывать на жизнь трудами офицера и придворного, он всегда имел в этой жизни другой пласт, почти скрытый от всех остальных.

БРЮС, ПЕТЕРБУРГ И МОСКВА

Для характеристики Якова Вилимовича Брюса очень важно, что он не любил Петербурга. По крайней мере, у нас нет никаких сведений, что Петербург вызывал у него вообще какие–то положительные эмоции. Вот Москву Яков Брюс любил, это известно совершенно точно. В Москву он возвращался всегда с удовольствием и, если мог выбирать, где ему находиться, — обычно выбирал Москву. С Москвой связана вся интеллектуальная деятельность Якова Брюса, особенно с Сухаревой башней, в которой у него были свой кабинет и астрономическая лаборатория.

По существу дела, перед нами ярко выраженный москвич по месту рождения и воспитания, для которого Москва — это малая родина, находиться в которой для него комфортнее всего.

Он же шотландец?! Да, по этническому происхождению — шотландец. Но Яков Брюс был шотландцем, который никогда в своей жизни так и не увидел Шотландии. Был один шанс после «Великого посольства», и то «на всякий случай» не пустили. Краски Шотландии, её ветры, море у её берегов и горные хребты за Эйвоном были для него чистой воды теорией. Примерно тем же, что и для большинства моих дорогих читателей, и для меня самого — что–то из Стивенсона, из Вальтера Скотта…

А вот как пахнет подтаявший мартовский снег, как летят журавли над полями и где надо собирать белые грибы, так называемый шотландец Яков Брюс знал далеко не теоретически. Так кто же он?!

…Очень хорошо высказался по этому поводу Александр Небольсин, внук того самого офицера, который дал с «Авроры» легендарный пушечный выстрел, знак начинать штурм Зимнего дворца. Когда к нему, году в 1995–м, подступила советская шатия — мол, подскажи, что же нам теперь делать?! Он пожал плечами и ответил с полной определенностью:

— Ну чего вы прицепились к американцу русского происхождения? Пора научиться самим решать свои проблемы…

Третье поколение живущих в США, Небольсин не кто иной, как «американец русского происхождения».

Вероятно, примерно так же мог ответить шотландцам на вопрос, восставать ли им против новой династии, и потомок шотландских королей, русский шотландского происхождения — Яков Брюс. Все его привычки, привязанности, бытовые наклонности — чисто русские. И даже женился–то он на лютеранке, но отнюдь не на шотландке, а на прибалтийской немке. Даже останься в живых обе его дочери — потомки Якова Брюса уже не были бы чистокровными этническими шотландцами.

Но все это — объяснение того, почему Яков Брюс любил Москву, но не объяснение причин, по которым он не любил Петербурга. Это тем более странно, что сама личность Якова Вилимовича удивительно соответствует петербургскому ландшафту, особенностям петербургской культуры, образу жизни этого удивительного города.

Но в том–то и дело, что Яков Вилимович, умерший в 1735 году, «соответствовал» вовсе не тому Петербургу, которому был современен…. А тому городу, который возник не раньше конца XVIII века, который мы, по существу, и знаем под этим названием. Во времена Якова Брюса не было этого Петербурга, а вписаться в жизнь «регулярного» феодально–полицейского города ему было несравненно труднее, чем в быт феодально–патриархальной Москвы.

БРЮС–ЧЕРНОКНИЖНИК

Не менее интересна и репутация Якова Вилимовича — причем репутация и прижизненная, и посмертная — репутация чернокнижника и колдуна.

О том, что такое колдовские книги Брюса, можно сказать довольно уверенно, потому что его библиотека передана в архив Академии наук — книги это голландские, немецкие и английские. То, что эти книги так легко принимали за колдовские сочинения, написанные на неведомом языке, доказывает только высокий культурный уровень и обширные познания тех, кто окружал Якова Брюса и видел эти книги — не более.

А колдун почему?! А откуда бесконечное количество историй про Брюса–волшебника?! Тут тоже ведь можно предположить совершенно материалистическое объяснение вопроса, без привлечения любых мистических предположений.

Во–первых, Яков Брюс занимался вещами непонятными и непривычными: смотрел в небо, на звезды, через «стеклянный глаз» (телескоп). Читал книги на «незнаемых языках». Ставил химические эксперименты, пугая до полусмерти прислугу зрелищем меняющих на глазах цвет, «кипящих без огня», удивительно пахнущих растворов в разноцветных колбах, самого что ни на есть «волшебного» вида.

2. Результаты его деятельности тоже были непонятны и непривычны. Некоторые из них, и притом самые важные — например, усовершенствование состава орудийной меди или расчет движения планет вокруг Солнца, попросту не были известны широким слоям населения и даже широким слоям служилого сословия — да их это и не интересовало.

Что было известно о плодах деятельности Брюса? То, что он рассчитал затмения Солнца на сто лет вперед (легендарный «Брюсов календарь»). Что он перевёл и издал много еретических иноземных книг, враждебных «истинному православию». Что он много раз давал царю странные советы, которые почему–то всегда оказывались верными.

Чтобы правильно оценить такого рода плоды учености Якова Вилимовича, у московитов того времени попросту не было необходимых интеллектуальных и культурных представлений.

3… Потому что Московия духовно продолжала жить в Средневековье, и московитам гораздо ближе и понятнее был образ колдуна в балахоне, расшитом звездами, чем типаж ученого Нового времени. Знания им куда проще было объяснить получением их от каких–то потусторонних существ, чем увидеть в них плоды собственного учения и собственного труда.