Тудор Аргези - Феодосий Видрашку

позабыл, что Параскива тут, рядом, он просто рассуждал вслух, затем стал записывать в тетрадь свои мысли, потом, снова обращаясь к жене, принялся читать ей.

«Слово может стать самостоятельной силой, оно, подобно неустанному решету времени, просеивает мир и его душу. Это «просеивание» слов родило литературу и красноречие. Одно слово ничтожно, другое в состоянии разрушить громадную гору. Ни одно ремесло, милая моя жена, не может быть красивее, богаче, болезненнее и нежнее, чем проклятое и счастливое ремесло составителя слов. Оно одинаково становится необузданной страстью и посредственности и гения. И когда ты его, это занятие, начинаешь ненавидеть, только тогда понимаешь, что любишь его еще больше, прикован к нему. Мастерская — уголок стола, инструмент — ручка и клочок бумаги. Это самое дешевое оборудование на свете. Все сконцентрировано в той невидимой линии, которая должна соединить кончик пера и бумагу. И если это соединение вызовет искру, подобно небесной молнии, и раздастся гром, значит, произошло чудо художественного открытия. И если бы писатели представляли себе по-настоящему, каким богатством обладают они, как оно бьется живой ртутью в тайниках души, то они чувствовали бы себя более удовлетворенными и их литературные открытия внесли бы больше радости и оптимизма в жизнь доброжелательных читателей».

Тудор Аргези отпил глоток кофе и наклонился над листком белой бумаги. Он несколько секунд продержал ручку над неначатой строкой, а потом стал писать мелкими, четкими буквами. Параскиве показалось, что в то мгновение, когда он поставил точку в конце строки, из-под пера вырвалась искра и осветила его лицо.

Он не лег в ту ночь спать, работал до утра. Отвлек его от работы детский голос. Один, потом несколько сразу.

Прислушался.

Маленькие продавцы утренних больших газет сообщали заголовки, повторяли наперебой: «Читайте речь профессора Йорги в парламенте! Читайте речь Николае Йорги в парламенте! Йорга ведет бой с попутаем Аргези!», «Читайте речь Николае Йорги в парламенте!»

Поэт выводит восемь строк одного из своих многочисленных стихотворений-надписей. Сейчас это «Надпись на ноже».

«Отточен он и в ножны вложен. Носи — и грудью чувствуй рукоять. Учись, держа десницу возле ножен, добру и злу достойно отвечать. Будь тверд, как эта сталь в ее оправе. Будь справедлив — и ты всегда поймешь, пред кем ты преклонить колени вправе, пред кем для схватки вырвать верный нож».

Не для себя ли сделал эту надпись Тудор Аргези? Впереди был долгий и нелегкий путь борьбы.

Предстояли еще многие бои художника с жестоким и несправедливым миром.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Жена писателя…

Могла ли представить себе двадцатилетняя Параскива Бурда, какая предстоит ей жизнь с Тудором Аргези? И мог ли себе представить вернувшийся из своих странствий по Франции и Швейцарии поэт, что он встретит в Бухаресте эту крестьянку из буковинского села Бунешть, которая станет для него подругой, женой, матерью, хозяйкой дома, единомышленницей и любимой? А сколько труда уходит на то, чтобы и он, и дети, и сотрудники «Записок попугая», и посетители редакции чувствовали себя уютно, сытно, весело, празднично! Но Параскива делала все с такой легкостью, с такой любовью, так незаметно, что порою Аргези казалось, что они увидели свет одновременно и помнят себя еще с самого детства, будто росли в одном доме. Эти годы сделали их одним целым. Незаметно для себя они стали называть друг друга нежным словом «пуйкэ». Этим мелодичным румынским словом называют оперившихся, но еще не ставших взрослыми птиц.

Пташечка, птиченька ты моя…

К тому, что Тудор и Параскива называют себя этим словом, привыкли сотрудники, привыкли подросшие Митзура и Баруцу.

Какие бы ни были трудности, какие бы ни встречались, казалось бы, непреодолимые препятствия, Параскива никогда не жаловалась на свою судьбу, никогда не жалела о том, что встретила тогда, давно, накануне той, не первой мировой, а первой балканской войны, этого беспокойного человека. Она старалась вести себя так, как будто дом — полная чаша. Бывало, Аргези спросит:

— Пуйкэ, как там у тебя с деньгами, есть еще?

— Есть! — отвечает она уверенно, а в кармане нет ни единой леи. Пусть Аргези об этом не знает, у него и без этих забот голова трещит. Леи! Подумаешь, будут, если их нет.

Она никогда не болела, не жаловалась на недомогания. Бывало, он заметит усталость, услышит негромкий стон, спросит:

— Что с тобой?

— Ничего, пройдет, чепуха. — И назавтра она вставала с улыбкой. «Никогда не встречайте солнце с пасмурным, невеселым лицом, никогда не провожайте его вечером угрюмыми», — любила она повторять. Детей Параскива учила не беспокоить отца мелочными просьбами, не хандрить, не шуметь, не огорчать его, дать возможность работать.

Временами комната Аргези за один только день становилась похожей на громадный беспорядочный архив. И он, аккуратный и любящий порядок во всем, старался перебирать бумаги, складывать их в папки, подшивать медленными внимательными движениями. Появлялась Параскива. Она, ничего не говоря, осторожно принималась помогать ему, он обретал вторую пару рук, работа спорилась, все ложилось в положенное место, стол очищался, из-под вороха бумаг выглядывал брусочек, о который он точил карандаши, жена мягкой тряпкой снимала бумажную осыпь, невидимую пыль: посредине стола оставался чистый лист бумаги и отточенный, как игла, карандаш.

— Я принесу тебе кофе.

За чашкой любимого напитка они посидят вдвоем и продолжат начатые десятки лет тому назад беседы. Они любят разговаривать. Говорят обо всем, обсуждают все, что уже прошло.,0 том, что впереди, они почти не говорят. Они обсуждают прошлое и сверяют свои поступки друг с другом. Правильно ли они поступили. Вот, например, в этом случае.

…У подъезда дома номер 42 по бульвару Елизаветы, где, пока строится дом в Мэрцишоре, проживает Аргези, остановился роскошный фаэтон. Бухарестская знать, дорожащая традициями, ездит по городу в фаэтонах на вороных лошадях, а на козлах — принаряженный усатый кучер, или «мускал», как обычно называет знать кучеров роскошных экипажей. Кто же это мог пожаловать в такой ранний час?..

Неужели?..

По соседству «дом свиданий». Его навещают высокопоставленные лица из бухарестской протипендады. Аргези смотрит в окно и не верит своим глазам: неужели? Престарелый хозяин всемогущего банковского объединения «Марморош Бланк и компания» сошел с фаэтона. Аргези наблюдает. Интересно, что же дальше? А дальше господин во фраке удостоверился, на месте ли бабочка, всей пятерней сверху вниз потрогал жидкую, коротко остриженную бороденку типа «клюв орла»,