О женщинах и соли - Габриэла Гарсиа

делали то же самое, тихо, только вода плескалась вокруг. Ана попыталась вытереть глаза предплечьем, но вместо этого размазала грязь по лицу. Глаза защипало. Она плыла всего несколько минут, но ее руки уже устали, а мышцы плеч горели. Она часто сучила ногами, но переправлялась с черепашьей скоростью. Может, тут все-таки было течение.

Ана услышала вскрик и суматошный плеск воды.

Позади молотила руками по воде и кричала девочка с косичками, которая входила в реку вместе с Аной.

— Я застряла! Застряла! — вопила она.

Ее брат, на плаву держась рядом с ней, перегнулся через свою покрышку и потянул ее за руки. Волны фонтаном окатывали девочку. Ее голова то пропадала под водой, то снова показывалась на поверхности.

Ана замерла, не зная, нужно ли повернуть назад и проплыть эти несколько футов, отделявшие ее от девочки. Но одна из женщин постарше была ближе, она подплыла к девочке и стала тянуть с другой стороны.

— Мои ноги! — плакала девочка. — Река меня утягивает! — Она брыкалась и кричала каждый раз, когда ее голова уходила под воду.

— Цыц! — громко зашептала пожилая женщина. — Прекрати орать!

Остальные люди с муравьиной тропы из покрышек и тел остановились и обернулись. Но медленно, точно эскалатор, вернувшийся в строй, тела снова двинулись вперед. Чем дольше они простоят неподвижно, тем дальше течение оттащит группу от кустов, в которые они метили. Ана тоже продолжила грести. Она рассудила, что нет смысла обрекать себя, если кто-то другой уже помогает девочке. Но в ее решении был и неприглядный расчет — она также рассудила, что в этом нет смысла, если девочке все равно уже не помочь. Она ощутила вкус собственных слез или, может быть, пота, свою собственную соль. Звук сучащих по воде ног и брызги. Девочка с косичками затихла. Сама ночь стала слишком тихой. С ней ничего не случится. Она ужом пробиралась вперед. Она видела берег и островки травы, окаймлявшей его. Скоро она коснется почвы страны, которая вылепила ее, прогнала ее. Но техасский город Рома ничего для нее не значил. А Майами? Будет ли что-то значить для нее Майами без ее матери? Она снова плакала.

Ана была такой крохой, когда впервые приехала в Штаты. Она уже не могла отличить настоящие воспоминания от тех, которые отложились в ней с рассказами ее матери. Не могла отличить то, что на самом деле сформировало ее, от того, что ей сказали, сформировало ее, или должно было сформировать. Чья-то чужая история. Она закрывала глаза и как наяву видела багажник машины, затхлый и душный, булавочные отверстия для света и воздуха, проделанные в куске картона, под которым она пряталась.

Однако о своей реальной жизни в США она помнила больше. Сначала она жила где-то в Техасе, в одной квартире с тремя другими семьями мигрантов, деля с матерью одну двуспальную кровать. Потом подруга матери рассказала той о вакансии в компании по уборке в Майами. Они сели на автобус, и всю дорогу Ана сидела у матери на коленях, чтобы им не пришлось покупать второй билет.

Они прожили в Майами пять лет, сначала в маленькой, кишащей тараканами квартирке в Хомстеде, а затем в таунхаусе в пригороде Кендалла. В последнем она провела самые счастливые на ее памяти годы жизни: начальная школа, которую она обожала, с огромной игровой площадкой под солнцем, выходные, когда можно было играть в бассейне с шариками в «Макдоналдсе» через дорогу от их дома, поездки на пляж, барбекю в парке. Ана не имела понятия, насколько непрочной была жизнь, которой она жила.

Потом ее мать арестовали. Вернувшись домой из школы, она уперлась в запертую дверь, пустой дом. Соседка — Джанет? Что-то на Дж? — взяла ее к себе на несколько дней, пока из службы иммиграции не пришли и за Аной. Потом семейное заключение, тюрьма для матерей и младенцев. Перевод в новый центр содержания, такой холодный. Снова какие-то агенты — погранпатруль? За всеми не уследишь. Потом, со слов матери, автобус, высадивший их в Мексике, и слова агента: «Отсюда до Сальвадора добирайтесь сами». Они этого так и не сделали.

Она услышала берег раньше, чем увидела его. Услышала шаги тех, кто уже выбрался на сушу и побросал свои покрышки. Столько печали и облегчения разом. Как хорошо было бы сейчас… потерять сознание. Отдохнуть немного. Она не могла. Она вышла на каменистый берег, покрылась гусиной кожей от холода в воздухе и откинула покрышку ногой в сторону. Ей оцарапало ногу камнем, и пошла кровь, но у нее не было времени беспокоиться о мелких повреждениях, о несущественной боли. Она поморгала, пока не разглядела впереди куст, и бросилась бежать в его сторону, держа мешок сбоку пульсирующей от боли рукой.

За кустом Ана разорвала пластиковый мусорный мешок и натянула свою одежду. Она пожаловалась, что не догадалась прихватить небольшое полотенце. Промокший лифчик образовал круглые пятна на футболке. Мокрая одежда выдавала ее с головой. Она попыталась вытереться насухо другой, куда более грязной майкой. На порезанную ногу Ана надела носок, который мгновенно стал красным от крови, и сунула в свои грязные кроссовки. Затем она направилась к песчаной тропе, ведущей к жилым домам, за которыми начиналось шоссе, долларовый магазин, фаст-фуд. Она двинулась сквозь кустарник.

Рев мотора и визг шин. Она была скрыта от чужих глаз, но сквозь листья могла наблюдать за происходящим. В нескольких метрах от нее белый фургон, стоящий у соседней тропы, включил фары. Из фургона выскочили двое мужчин с фонариками и в пуленепробиваемых жилетах. Они направили фонарики на троих детей.

Она слышала испанскую речь. Вопросы о том, откуда они и с кем они здесь.

Детям, попавшим в ореол света, было лет восемь или девять, два мальчика и одна девочка. Волосы девочки совсем промокли, а в руках она держала маленький черный рюкзачок с порванной лямкой. Дети переглянулись и медленно подошли к агентам, а девочка выронила рюкзачок, словно не зная, что с ним делать.

Ана сейчас так отчетливо ощущала собственное дыхание, что даже не понимала, как вообще раньше дышала, не задумываясь об этом, не замеряя каждый вдох и выдох. Все тело как электрическая искра. Она хотела бежать, но ей хватило ума остаться в укрытии. Она смотрела, как лучи их фонариков скользят над ее головой, описывая круги. Она глубже вжалась в тень кустарника перед собой и подумала об обещании, которое дала матери перед ее смертью: она будет жить, она будет бороться. Она скомандовала себе сглотнуть. Она скомандовала себе дышать.

Они задержали